Неточные совпадения
— Помилуйте! прекраснейшие люди! С тех самых пор,
как умер Скачков…
словно рукой сняло! Пить совсем даже перестал, в подряды вступил, откупа держал… Дальше — больше. Теперь церковь строит… в Елохове-то, изволите знать? — он-с! А благодеяниев сколько! И
как, сударь, благодеяния-то делает! Одна рука дает, другая не ведает!
— Имение его Пантелей Егоров, здешний хозяин, с аукциона купил. Так, за ничто подлецу досталось. Дом снес, парк вырубил, леса свел, скот выпродал… После музыкантов
какой инструмент остался — и тот в здешний полк спустил. Не узнаете вы Грешищева! Пантелей Егоров по нем
словно француз прошел! Помните,
какие караси в прудах были — и тех всех до одного выловил да здесь в трактире мужикам на порции скормил! Сколько деньжищ выручил — страсть!
Он вдруг оборвал,
словно чуя, что незрящий взор отца Арсения покоится на нем. И действительно, взор этот
как бы говорил: «Продолжай! добалтывайся! твои будут речи, мои — перо и бумага». Поэтому очень кстати появился в эту минуту чайный прибор.
— Постой, что еще вперед будет! Площадь-то
какая прежде была? экипажи из грязи народом вытаскивали! А теперь посмотри —
как есть красавица! Собор-то, собор-то! на кумпол-то взгляни! За пятнадцать верст,
как по остреченскому тракту едешь, видно!
Как с последней станции выедешь — всё перед глазами,
словно вот рукой до города-то подать! Каменных домов сколько понастроили! А ужо,
как Московскую улицу вымостим да гостиный двор выстроим — чем не Москва будет!
Какой необыкновенный мир — этот мир Деруновых!
как все в нем перепутано, скомкано, захламощено всякого рода противоречивыми примесями!
Как все колеблется и проваливается,
словно половицы в парадных комнатах старого чемезовского дома, в которых даже крысы отказались жить!
Но все это прошло мимо,
словно скользнуло по мне.
Как будто я видел во сне какое-то фантастическое представление, над которым и плакать и хохотать хочется…
Смеется,
словно вот так и говорит:"Видишь,
какие я чудеса в решете перед тобою выкладываю! а ты все-таки слушай, да на ус себе мотай!
— Здешний, из Долгинихи, Федор Никитин Чурилин. А Зайцем прозван оттого, что он на всяком месте
словно бы из-под куста выпрыгнул. Где его и не ждешь, а он тут. Крестьянством не занимается, а только маклерит. Чуть где прослышит, что в разделку пошло — ему уж и не сидится. С неделю места есть,
как он около нас кружит, да я все молчал. Сам, думаю, придет — ан вот и пришел.
— Проспится — и опять, чтобы сейчас пуншт! Само собой, уж тут не зевай. Главная причина, все так подстроить, чтобы в эвтом самом виде хорошей неустойкой его обязать. Страсть,
как он этих неустоек боится!
словно робенок!
— И
какое еще житье-то! Скажем, к примеру, хоть об том же Хмелеве — давно ли он серым мужиком состоял! И вдруг ему господь разум развязал! Зачал он и направо загребать, и налево загребать… Страсть! Сядет, это,
словно кот в темном углу, выпустит когти и ждет… только глаза мерцают!
Она
словно забыла мое лицо и одно мгновение
как бы колебалась; потом, однако ж, вспомнила и подала мне руку, несколько кисло улыбнувшись.
— Здесь в один вечер тысячи летят, — продолжал,
как бы угадывая мою мысль, Зачатиевский, — а старому приятелю, можно сказать, слуге — грибков да маслица-с. А беготни сколько! с утра до вечера
словно в котле кипишь! Поверите ли, даже службой неглижировать стал.
Шустрая поповна Агнушка, кругленькая, пухленькая, находилась при ключах, и генерал только языком прищелкивал, глядя,
как она,
словно комочек, с утра до вечера перекатывается от погреба к амбару, от амбара к молочной и т. д.
Антон произнес эти слова робко,
как будто ему давили горло. При этом он взмахнул глазами на «Мысок», на противоположном берегу реки, где и до сих пор стоял постоялый двор Калины Силантьева. Генерал
словно очнулся от сна.
Антошка
словно предчувствовал, что молодой генерал посетит его, и едва лодка, перевезшая Петеньку, успела причалить к «Мыску»,
как уже Стрелов, облеченный в праздничный костюм, помогал ему выйти на берег.
— Нехороши наши места стали, неприглядны, — говорит мой спутник, старинный житель этой местности, знающий ее
как свои пять пальцев, — покуда леса были целы — жить было можно, а теперь
словно последние времена пришли. Скоро ни гриба, ни ягоды, ни птицы — ничего не будет. Пошли сиверки, холода, бездождица: земля трескается, а пару не дает. Шутка сказать: май в половине, а из полушубков не выходим!
При крепостном-то праве мы
словно в тюрьме сидели и каки-таки были у нас добродетели — никому о том было не ведомо.
В средине пятидесятых годов я помню одну ночь, которую я всю напролет прошагал по Невскому и чувствовал,
как все мое существо
словно уносит куда-то высоко, навстречу какой-то заре, которую совершенно явственно видел мой умственный взор.
И я мог недоумевать!"), или, что одно и то же,
как только приступлю к написанию передовой статьи для"Старейшей Российской Пенкоснимательницы"(статья эта начинается так:"Есть люди, которые не прочь усумниться даже перед такими бесспорными фактами,
как, например, судебная реформа и наши всё еще молодые, всё еще неокрепшие, но тем не менее чреватые благими начинаниями земские учреждения"и т. д.), так сейчас,
словно буря, в мою голову вторгаются совсем неподходящие стихи...
Она и дома и на улице будет декламировать: «Кто похитит или с злым умыслом повредит или истребит…» и ежели вы прервете ее вопросом:
как здоровье мамаши? — то она наскоро ответит (
словно от мухи отмахнется): «благодарю вас», и затем опять задекламирует: «Если вследствие составления кем-либо подложного указа, постановления, определения, предписания или иной бумаги» и т. д.
–"Дурные поступки сами в себе заключают свое осуждение", — произнес красный
как рак Коронат,
словно клещами вытянули из него эту фразу.
Мы, старцы сороковых годов, видим,
как они молчат (при нас они действительно молчат,
словно им и говорить с нами не о чем), и посмеиваемся: вот, мол, шалопаи! чай, женский вопрос, с точки зрения Фонарного переулка, разрешают!
— Долгов, слышь, наделал. Какой-то мадаме две тысячи задолжал да фруктовщику тысячу. Уж приятель какой-то покойного Саввы Силыча из Петербурга написал: скорее деньги присылайте, не то из заведения выключат. Марья-то Петровна три дня
словно безумная ходила, все шептала:"Три тысячи! три тысячи! три тысячи!"Она трех-то тысяч здесь в год не проживет, а он, поди, в одну минуту эти три тысячи матери в шею наколотил!
И по мере того
как мы рассказывали наши анекдоты, в нас самих происходил психологический мираж, вследствие которого мужик становился перед нами
словно живой.
Напротив того, Плешивцев, спрятавши свой вицмундир в шкаф, смотрит на себя
как на апостола и обращается с своими принципами бережно,
словно обедню служит.
Кормилицу мою, семидесятилетнюю старуху Домну, бог благословил семейством. Двенадцать человек детей у нее, всё — сыновья, и все
как на подбор — один другого краше. И вот,
как только, бывало, пройдет в народе слух о наборе, так старуха начинает тосковать. Четырех сынов у нее в солдаты взяли, двое послужили в ополченцах. Теперь очередь доходит до внуков. Плачет старуха, убивается каждый раз,
словно по покойнике воет.
—
Какой это начальник! — говорили они, — идет, бывало, начальник — земля у него под ногами дрожит, а этот идет, ногами во все стороны дрыгает,
словно кому киселя дать хочет!
Сидим мы, бывало, в клубе и трактуем, кто остался победителем при Черной,
как вдруг в залу влетает батальонный командир и как-то необыкновенно юрко,
словно его кто-нибудь с праздником поздравил, возглашает...
Мы мчались на всех парах по направлению из Кенигсберга в Вержболово. Вот Вёлау, вот Инстербург, вот Гумбинен… скоро, теперь скоро! Сердце робело,
как бы припоминая старую привычку болеть; саднящая тревога распространялась по всему организму; глаза закрывались,
словно боясь встретиться с неожиданностью.