Неточные совпадения
— Пустое дело. Почесть
что задаром купил. Иван Матвеич, помещик тут был, господин Сибиряков прозывался. Крестьян-то он в казну отдал. Остался у него лесок — сам-то он в него не заглядывал, а лесок ничего, хоть на какую угодно стройку гож! — да болотце десятин с сорок.
Ну, он и говорит, Матвей-то Иваныч: «Где мне, говорит, с этим дерьмом возжаться!» Взял да и продал Крестьян Иванычу за бесценок. Владай!
— Это ты насчет того,
что ли,
что лесов-то не будет? Нет, за им без опаски насчет этого жить можно. Потому, он умный. Наш русский — купец или помещик — это так. Этому дай в руки топор, он все безо времени сделает. Или с весны рощу валить станет, или скотину по вырубке пустит, или под покос отдавать зачнет, —
ну, и останутся на том месте одни пеньки. А Крестьян Иваныч — тот с умом. У него, смотри, какой лес на этом самом месте лет через сорок вырастет!
— Сибирян-то? Задаром взял. Десятин с тысячу места здесь будет, только все лоскутками: в одном месте клочок, в другом клочок.
Ну, Павел Павлыч и видит,
что возжаться тут не из
чего. Взял да на круг по двадцать рублей десятину и продал. Ан одна усадьба кирпичом того стоит. Леску тоже немало, покосы!
— А та и крайность,
что ничего не поделаешь. Павел-то Павлыч, покудова у него крепостные были, тоже с умом был, а как отошли, значит, крестьяне в казну — он и узнал себя. Остались у него от надела клочочки — сам оставил: всё получше, с леском, местечки себе выбирал —
ну, и не соберет их. Помаялся, помаялся — и бросил. А Сибирян эти клочочки все к месту пристроит.
Намеднись я с Крестьян Иванычем в Высоково на базар ездил, так он мне: «Как это вы, русские, лошадей своих так калечите? говорит, — неужто ж, говорит, ты не понимаешь,
что лошадь твоя тебе хлеб дает?»
Ну, а нам как этого не понимать?
— Дурак и есть! Потому, ежели ты знаешь,
что ты дурак, зачем же не в свое дело лезешь?
Ну, и терпи, значит!
Ну, мне
чего! взял в руки перо, обмакнул, подписал — на беду грамотный!
Ну, само собой, окружили его друзья-приятели, пьют, едят, на рысаках по Москве гоняют, народ давят — словом сказать, все удовольствия,
что только можно вообразить!
—
Ну, конечно. А впрочем, коли по правде говорить:
что же такое Скачков?
Ну, стоит ли он того, чтоб его жалеть!
Ну, разумеется, покуда
что, покуда в коммерческом деле дело вели, покуда конкурс, покуда объявили невинно падшим — его, голубчика, в яму!
— Помилуйте! за
что же-с! Вот если б Иван Гаврилыч просил или господин Скачков —
ну, тогда дело другое! А то просит человек основательный, можно сказать, солидный… да я за честь…
— Ему, сударыня, только понравиться нужно, — рассказывает один голос, — пошутить,
что ли, мимику там какую-нибудь сделать, словом, рассмешить… Сейчас он тебе четвертную, а под веселую руку и две.
Ну, а мой-то и не понравился!
—
Ну, до этого-то еще далеко! Они объясняют это гораздо проще; во-первых, дробностью расчетов, а во-вторых, тем,
что из-за какого-нибудь гривенника не стоит хлопотать. Ведь при этой системе всякий старается сделать все,
что может, для увеличения чистой прибыли, следовательно, стоит ли усчитывать человека в том,
что он одним-двумя фунтами травы накосил меньше, нежели другой.
— Позвольте! Но ведь вы должны же дать отчет…
ну, хоть в том,
что имеет произойти сегодня?
—
Ну,
что, куроцап, каково курчат полавливаешь? — неизменно приветствовал покойный отец мой появление капитана.
— В Москве, сударь! в яме за долги года с два высидел, а теперь у нотариуса в писцах, в самых, знаете, маленьких… десять рублей в месяц жалованья получает. Да и какое уж его писанье! и перо-то он не в чернильницу, а больше в рот себе сует. Из-за того только и держат,
что предводителем был, так купцы на него смотреть ходят.
Ну, иной смотрит-смотрит, а между прочим — и актец совершит.
— Нехорошо-с. То есть так плохо, так плохо,
что если начать рассказывать, так в своем роде «Тысяча и одна ночь» выйдет.
Ну, а все-таки еще ратуем.
— Он самый-с. В земстве-с, да-с. Шайку себе подобрал… разночинцев разных… все места им роздал, —
ну, и держит уезд в осаде. Скоро дождемся,
что по большим дорогам разбойничать будут. Артели, банки, каммуны… Это дворянин-с! Дворянин, сударь, а какими делами занимается! Да вот батюшка лучше меня распишет!
Прошлую весну совсем было здесь нас залило,
ну, я, признаться, сам даже предложил: «Не помолебствовать ли, друзья?» А они в ответ: «Дождь-то ведь от облаков; облака,
что ли, ты заговаривать станешь?» От кого, смею спросить, они столь неистовыми мыслями заимствоваться могли?
—
Ну, да, подслушивали. Вот это самое подслушиванием и называется. Ведь вы же сами сейчас сказали,
что даже не успели «потрафить», как господин Парначев отворил дверь? Стало быть…
— Смеется… писатель! Смейтесь, батюшка, смейтесь! И так нам никуда носу показать нельзя! Намеднись выхожу я в свой палисадник — смотрю, а на клумбах целое стадо Васюткиных гусей пасется.
Ну, я его честь честью: позвал-с, показал-с. «Смотри, говорю, мерзавец! любуйся! ведь по-настоящему в остроге сгноить за это тебя мало!» И
что ж бы, вы думали, он мне на это ответил? «От мерзавца слышу-с!» Это Васютка-то так поговаривает! ась? от кого, позвольте узнать, идеи-то эти к ним лопали?
—
Ну, батя!
что христианин-то он — это еще бабушка надвое сказала! Умница — это так! Из шельмов шельма — это я и при нем скажу! — отрекомендовал Терпибедов.
— Они самые-с. Позвольте вам доложить! скажем теперича хошь про себя-с. Довольно я низкого звания человек, однако при всем том так себя понимаю,
что, кажется, тыщ бы не взял, чтобы, значит, на одной линии с мужиком идти! Помилуйте! одной, с позволения сказать, вони… И боже ты мой!
Ну, а они — они ничего-с! для них это, значит, заместо как у благородных господ амбре.
— Ну-с, господин Анпетов пашет, а господин Парначев
что делает?
Много помог мне и уланский офицер, особливо когда я открыл ему раскаяние Филаретова. Вот истинно добрейший малый, который даже сам едва ли знает, за
что под арестом сидит! И сколько у него смешных анекдотов! Многие из них я генералу передал, и так они ему пришли по сердцу,
что он всякий день, как я вхожу с докладом, встречает меня словами:"
Ну,
что, как наш улан! поберегите его, мой друг! тем больше,
что нам с военным ведомством ссориться не приходится!"
—
Что жалеть-то! Вони да грязи мало,
что ли, было? После постоялого-то у меня тут другой домок, чистый, был, да и в том тесно стало. Скоро пять лет будет, как вот эти палаты выстроил. Жить надо так, чтобы и светло, и тепло, и во всем чтоб приволье было. При деньгах да не пожить? за это и люди осудят!
Ну, а теперь побеседуемте, сударь, закусимте; я уж вас от себя не пущу! Сказывай, сударь, зачем приехал? нужды нет ли какой?
— А по-твоему, барин, не бунт! Мне для
чего хлеб-то нужен? сам,
что ли, экую махину съем! в амбаре,
что ли, я гноить его буду? В казну, сударь, в казну я его ставлю! Армию, сударь, хлебом продовольствую! А
ну как у меня из-за них, курицыных сынов, хлеба не будет! Помирать,
что ли, армии-то! По-твоему это не бунт!
— А я так денно и нощно об этом думаю! Одна подушка моя знает, сколь много я беспокойств из-за этого переношу!
Ну, да ладно. Давали христианскую цену — не взяли, так на предбудущее время и пятидесяти копеек напроситесь. Нет ли еще
чего нового?
Напрасно буду я заверять,
что тут даже вопроса не может быть, — моего ответа не захотят понять и даже не выслушают, а будут с настойчивостью, достойною лучшей участи, приставать:"Нет, ты не отлынивай! ты говори прямо: нужны ли армии или нет?"И если я, наконец, от всей души, от всего моего помышления возопию:"Нужны!"и, в подтверждение искренности моих слов, потребую шампанского, чтоб провозгласить тост за процветание армий и флотов, то и тогда удостоюсь только иронической похвалы, вроде:"
ну, брат, ловкий ты парень!"или:"знает кошка, чье мясо съела!"и т. д.
— Теперь, брат, деревню бросить надо! — говорили другие, — теперь там целая стена сердцеведцев образовалась. Смотрят, уставив брады, да умозаключают каждый сообразно со степенью собственной невежественности!
Чем больше который невежествен, тем больше потрясений и подкопов видит. Молви ты в присутствии сердцеведца какое-нибудь неизвестное ему слово —
ну, хоть «моветон»,
что ли — сейчас"фюить!", и пошла писать губерния.
— Это так точно-с. Главная причина, как его показать покупателю. Можно теперича и так показать,
что куда он ни взглянул, везде у него лес в глазах будет, и так показать,
что он только одну редочь увидит. Проехал я давеча Ковалихой; в бочку-то, направо-то… ах, хорош лесок!
Ну, а ежели полевее взять — пильщикам заплатить не из
чего!
— У меня, ваше благородие, по здешней округе очень знакомства довольно. Хорошие господа доверяют мне, а не то чтобы
что!
Ну, и купцы тоже: и в Р., и в К., и в Т.
— Парень-то уж больно хорош. Говорит:"Можно сразу капитал на капитал нажить".
Ну, а мне
что ж! Состояние у меня достаточное; думаю, не все же по гривенникам сколачивать, и мы попробуем, как люди разом большие куши гребут. А сверх того, кстати уж и Марья Потапьевна проветриться пожелала.
Ну, скажите на милость, зачем тут «калегварды»?
что они могут тут поделать, несмотря на всю свою крупитчатость? Вот кабы Дерунову, Осипу Иванычу, годов сорок с плеч долой — это точно! Можно было бы залюбоваться на такую парочку!
— Ну-с, господа «калегварды», о
чем лясы точите? — между тем фамильярно обратился к присутствующим Дерунов.
—
Ну,
что же притихли! — прикрикнул он, — без меня небось словно мельница без мелева, а пришел — языки прикусили! Сказывайте, об
чем без меня срамословили?
Взглянул я, знаете, на Легкомысленного, а он так и горит храбростью. Сначала меня это озадачило:"Ведь разбойники-то, думаю, убить могут!" — однако вижу,
что товарищ мой кипятится,
ну, и я как будто почувствовал угрызение совести.
Ну-с, только едем мы с Легкомысленным, а в Неаполе между тем нас предупредили,
что разбойники всего чаще появляются под видом мирных пастухов, а потом уже оказываются разбойниками. Хорошо. Взяли мы с собой запас frutti di mare и una fiasca di vino, едем в коляске и калякаем.
При этом перечислении меня так и подмывало спросить:"
Ну, а вы?
что вы получаете?"Само собою разумеется,
что я, однако ж, воздержался от этого вопроса.
— Смеется — ему
что! — Помилуйте! разве возможная вещь в торговом деле ненависть питать! Тут, сударь, именно смеяться надо, чтобы завсегда в человеке свободный дух был. Он генерала-то смешками кругом пальца обвел; сунул ему, этта, в руку пакет, с виду толстый-претолстый: как, мол? —
ну, тот и смалодушествовал. А в пакете-то ассигнации всё трехрублевые. Таким манером он за каких-нибудь триста рублей сразу человека за собой закрепил. Объясняться генерал-то потом приезжал.
—
Ну,
что с тобой делать! волоки закуску!
—
Ну, он самый и есть… мужчина! У нас, батюшка, нынче все дела полюбовным манером кончаются. Это прежде онлют был, а нынче смекнул,
что без огласки да потихоньку не в пример лучше.
— А знаете ли
что! Ведь я это семейство до сих пор за образец патриархальности нравов почитал. Так это у них тихо да просто…
Ну, опять и медалей у него на шее сколько! Думаю: стало быть, много у этого человека добродетелей, коли начальство его отличает!
— Да вы спросите, кто медали-то ему выхлопотал! — ведь я же! — Вы меня спросите,
что эти медали-то стоят! Может, за каждою не один месяц, высуня язык, бегал… а он с грибками да с маслицем! Конечно, я за большим не гонюсь… Слава богу! сам от царя жалованье получаю…
ну, частная работишка тоже есть… Сыт, одет… А все-таки, как подумаешь: этакой аспид, а на даровщину все норовит! Да еще и притесняет! Чуть позамешкаешься — уж он и тово… голос подает: распорядись… Разве я слуга… помилуйте!
—
Ну, так я и знал! Это изумительно! Изумительно, какие у нас странные сведения об отечестве! — горячится Улисс, — а
что касается до сбыта, то об этом беспокоиться нечего; сбыт мы найдем.
—
Ну, да; вот в Англии, например, там хмель прессуют и в этом виде снабжают все рынки во всех частях света… Да-с, батюшка! вот это так страна! Во всех частях света — всё английский хмель! Да-с, это не то,
что мы-с!
—
Ну, этого, батюшка, не говорите, потому
что русский народ — талантливый народ.