Неточные совпадения
Уж
не начать ли с того, на что большинство современных «дельцов»
смотрят именно как на ненужное и непрактичное?
— Это ты насчет того, что ли, что лесов-то
не будет? Нет, за им без опаски насчет этого жить можно. Потому, он умный. Наш русский — купец или помещик — это так. Этому дай в руки топор, он все безо времени сделает. Или с весны рощу валить станет, или скотину по вырубке пустит, или под покос отдавать зачнет, — ну, и останутся на том месте одни пеньки. А Крестьян Иваныч — тот с умом. У него,
смотри, какой лес на этом самом месте лет через сорок вырастет!
— Это чтобы обмануть, обвесить, утащить — на все первый сорт. И
не то чтоб себе на пользу — всё в кабак! У нас в М. девятнадцать кабаков числится — какие тут прибытки на ум пойдут! Он тебя утром на базаре обманул, ан к полудню,
смотришь, его самого кабатчик до нитки обобрал, а там, по истечении времени, гляди, и у кабатчика либо выручку украли, либо безменом по темю — и дух вон. Так оно колесом и идет. И за дело! потому, дураков учить надо. Только вот что диво: куда деньги деваются, ни у кого их нет!
Стыдно сказать, но делается как-то обидно и больно, когда разом целый кагал
смотрит на вас, как на дурака.
Не самое название смущает, а то указывание пальцами, которое вас преследует на каждом шагу. Вы имели, например, случай обыграть в карты и
не обыграли...
— Нет, ты бы на немца-то
посмотрел, какая у него в ту пору рожа была! И испугался-то, и
не верит-то, и за карман-то хватается — смехота, да и только!
Миллион людей, которые сами на себя без смеха
смотреть не могут, — разве это
не интересно?
Рассудите сами, какой олимпиец
не отступит перед этою беззаветною наивностью? «
Посмотри на бога!» — шутка сказать! А ну, как
посмотришь, да тут же сквозь землю провалишься! Как
не смутиться перед этим напоминанием, как
не воскликнуть: «Бог с вами! живите, множитесь и наполняйте землю!»
Так именно и поступили молодые преемники Держиморды. Некоторое время они упорствовали, но, повсюду встречаясь с невозмутимым «
посмотри на бога!», — поняли, что им ничего другого
не остается, как отступить. Впрочем, они отступили в порядке. Отступили
не ради двугривенного, но гордые сознанием, что независимо от двугривенного нашли в себе силу простить обывателей. И чтобы маскировать неудачу предпринятого ими похода, сами поспешили сделать из этого похода юмористическую эпопею.
— В Москве, сударь! в яме за долги года с два высидел, а теперь у нотариуса в писцах, в самых, знаете, маленьких… десять рублей в месяц жалованья получает. Да и какое уж его писанье! и перо-то он
не в чернильницу, а больше в рот себе сует. Из-за того только и держат, что предводителем был, так купцы на него
смотреть ходят. Ну, иной смотрит-смотрит, а между прочим — и актец совершит.
—
Не бесполезно ли будет? — наконец выговорил он,
смотря через очки на Колотова.
"Мы
смотрим на него во все глаза, думаем,
не пароксизм ли с ним.
Братец Григорий Николаич такой нынче истинный христианин сделался, что мы
смотреть на него без слез
не можем. Ни рукой, ни ногой пошевелить
не может, и что говорит —
не разберем. И ему мы твое письмо прочитали, думая, что, при недугах, оное его утешит, однако он, выслушав, только глаза шире обыкновенного раскрыл.
— Постой, что еще вперед будет! Площадь-то какая прежде была? экипажи из грязи народом вытаскивали! А теперь
посмотри — как есть красавица! Собор-то, собор-то! на кумпол-то взгляни! За пятнадцать верст, как по остреченскому тракту едешь, видно! Как с последней станции выедешь — всё перед глазами, словно вот рукой до города-то подать! Каменных домов сколько понастроили! А ужо, как Московскую улицу вымостим да гостиный двор выстроим — чем
не Москва будет!
—
Не нравится? А мне так любо
смотреть! ровно часовые по улице-то стоят! впустить впустят, а выпустить — и думать
не моги!
Суждение это было так неожиданно, что я невольно взглянул на моего собеседника,
не рассердился ли он на что-нибудь. Но он по-прежнему был румян; по-прежнему невозмутимо-благодушно
смотрели его глаза; по-прежнему на губах играла приятная улыбка.
— Ну, продал, заключил условие, уехал.
Не управляющего же тебе нанимать, чтоб за полуторами тысячами
смотреть. Уехал — и вся недолга! Ну год они тебе платят, другой платят; на третий — пишут: сенов
не родилось, скот выпал… Неужто ж ты из Питера сюда поскачешь, чтоб с ними судиться?!
—
Посмотри! что ж, и
посмотреть не худое дело! Старики говаривали:"Свой глазок — смотрок!"И я вот стар-стар, а везде сам
посмотрю. Большая у меня сеть раскинута, и
не оглядишь всеё — а все как-то сердце
не на месте, как где сам недосмотришь! Так день-деньской и маюсь. А, право, пять тысяч дал бы! и деньги припасены в столе — ровно как тебя ждал!
Однако я ничего
не ответил на этот новый вызов. Мы оба на минуту смолкли, но я инстинктивно почувствовал, что между нами вдруг образовалась какая-то натянутость. Я
смотрел в сторону, Осип Иваныч тоже поглядывал куда-то в угол.
— Никогда прежде бунтов
не бывало, а нынче, смотри-ка, бунты начались!
— Главная причина, — продолжал он, — коли-ежели без пользы читать, так от чтениев даже для рассудка
не без ущерба бывает. День человек читает, другой читает —
смотришь, по времени и мечтать начнет. И возмечтает неявленная и неудобьглаголемая. Отобьется от дела, почтение к старшим потеряет, начнет сквернословить. Вот его в ту пору сцарапают, раба божьего, — и на цугундер. Веди себя благородно,
не мути, унылости на других
не наводи. Так ли по-твоему, сударь?
Мы простились довольно холодно, хотя Дерунов соблюл весь заведенный в подобных случаях этикет. Жал мне руки и в это время
смотрел в глаза, откинувшись всем корпусом назад, как будто
не мог на меня наглядеться, проводил до самого крыльца и на прощанье сказал...
Он даже
не ждет с моей стороны «поступков», а просто, на основании Тришкиных показаний, проникает в тайники моей души и одним почерком пера производит меня или в звание"столпа и опоры", или в звание"опасного и беспокойного человека",
смотря по тому, как бог ему на душу положит!
— Вот тут ваш папенька пятнадцать лет назад лес вырубил, — хвалил Лукьяныч, — а
смотри, какой уж стеколистый березнячок на его месте засел. Коли-ежели только терпение, так через двадцать лет цены этому лесу
не будет.
— Наша должность, ваше благородие, осмелюсь вам доложить, даже очень довольно строгая.
Смотрите, примерно, теперича хоть вы, или другой кто: гуляет, мол, Федор, в баклуши бьет! А я, между прочим, нисколько
не гуляю, все промежду себя обдумываю. Как, значит, кому угодить и кому что, к примеру, требуется. Все это я завсегда на замечании держать должен. К примеру, хошь бы такой случай: иной купец сам доходит, а другой — через прикащиков.
— Ты
смотри! по сторонам
не заглядывайся! за это, брат, тоже
не похвалят! — напутствовал его Лукьяныч.
И так далее, до тех пор, пока запас «собаченья»
не истощался на время. Тогда наступало затишье, в продолжение которого Лукьяныч пощипывал бородку, язвительно взглядывал на покупателя, а покупатель упорно
смотрел в угол. Но обыкновенно Лукьяныч
не выдерживал и, по прошествии нескольких минут, с судорожным движением хватался за счеты и начинал на них выкладывать какие-то фантастические суммы.
На днях иду по Невскому, мимо парикмахерской Дюбюра,
смотрю и глазам
не верю: по лестнице магазина сходит сам Осип Иванович Дерунов!
— Ну, вы-то чай,
не всё по зернышку клюете? Как сало-то на язык попробуете — в кармане,
смотри, и изрядный куш очутится!
— А я так, право, дивлюсь на вас, господа"калегварды"! — по своему обыкновению, несколько грубо прервал эти споры Осип Иваныч, — что вы за скус в этих Жюдиках находите!
Смотрел я на нее намеднись: вертит хвостом ловко — это так! А настоящего фундаменту, чтоб, значит, во всех статьях состоятельность чувствовалась — ничего такого у нее нет! Да и
не может быть его у французенки!
Осип Иваныч войдет во вкус и
не станет
смотреть, «утробиста» ли женщина или
не «утробиста», а будет подмечать только, как она"виляет хвостом".
— Ну, к Марье Потапьевне так к Марье Потапьевне! А у ней соскучитесь, так с Иваном Иванычем займетесь. Иван Иваныч! вот, братец, гость тебе! Займи! да
смотри, чтоб
не соскучился! Да чаю им, да по питейной части чтоб неустойки
не было! Милости просим, сударь!
—
Не велеть ли закуску подавать? — обратился ко мне Иван Иваныч,
смотря на часы, — первый в половине!
— Ан Осип-то Иваныч жаднее всякого жадного вышел, ходит около прикормки да
посматривает:"
Не трог, говорит, другие сперва потеребят, а я увижу, что на пользу, тогда уже заодно подплыву, да вместе с прикормкой всех разом и заглону!"И так этот грек его теперь ненавидит, так ненавидит!
Посмотрит, бывало, Антошка на этот заколдованный грош, помнет его, щелкнет языком — и полезет спать на полати, с тем, чтоб завтра чуть свет опять пустить тот грош в оборот, да чтобы
не зевать, а то, чего боже сохрани, и последний грош прахом пойдет.
Прочитав это письмо, генерал окончательно поник головой. Он даже по комнатам бродить перестал, а сидел,
не вставаючи, в большом кресле и дремал. Антошка очень хорошо понял, что письмо Петеньки произвело аффект, и сделался еще мягче, раболепнее. Евпраксея, с своей стороны, прекратила неприступность. Все люди начали ходить на цыпочках,
смотрели в глаза, старались угадать желания.
Уже в школе он
смотрел государственным младенцем, теперь же, в тридцать пять лет, он прямо и
не шутя мнил себя государственным человеком en herbe. [в будущем (лат.)]
— Вы! — продолжал между тем молодой генерал, расхаживая тревожными шагами взад и вперед по кабинету, — вы! вам нужна какая-нибудь тарелка щей, да еще чтоб трубка «Жукова»
не выходила у вас из зубов… вы!
Посмотрите, как у вас везде нагажено, насрамлено пеплом этого поганого табачища… какая подлая вонь!
— Точно так, ваше превосходительство, благодарение богу-с. Всё от него, от создателя милостивого! Скажем, теперича, так: иной человек и старается, а все ему милости нет, коли-ежели он, значит, создателя своего прогневил! А другой человек, ежели, к примеру, и
не совсем потрафить сумел, а
смотришь, создатель все ему посылает да посылает, коли-ежели перед ним сумел заслужить! Так-то и мы, ваше превосходительство: своей заслуге
не приписываем, а все богу-с!
— Пытал тоже судиться, да смех один вышел: хоть каждый день ты с курицей судись, а она все пойдет, где ей лакомо. Надзору у него нет; самому досмотреть нет возможности, а управителя нанять — три полсотни отдать ему надо. Да и управителю тут ни в жизнь
не углядеть, потому, в одном месте он
смотрит, а в другом, гляди, озоруют!
Смотрим: невдалеке от дороги, у развалившихся ворот, от которых остались одни покосившиеся набок столбы, стоит старик в засаленном стеганом архалуке, из которого местами торчит вата, и держит руку щитком над глазами, всматриваясь в нас. На голове у него теплый картуз, щеки и губы обвисли, борода
не брита, жидкие волосы развеваются по ветру; в левой руке березовая палка, которую он тщетно старается установить.
— Он самый и есть.
Смотри, как палка-то у него в руках прыгает; с палкой совладать уж
не может.
Иной всю жизнь без штанов жил, да и дела отродясь в глаза
не видал — ан,
смотришь, он в трактире чай пьет, поддевку себе из синего сукна сшил!
— Божья воля — само собой. А главная причина — строгие времена пришли. Всякому чужого хочется, а между прочим, никому никого
не жаль. Возьмем хоть Григорья Александрыча. Ну, подумал ли он, как уставную-то грамоту писал, что мужика обездоливает? подумал ли, что мужику либо землю пахать, либо за курами
смотреть? Нет, он ни крошки об этом
не думал, а, напротив того, еще надеялся:"То-то, мол, я штрафов с мужиков наберу!"
— Совсем
не те слова говорит, какие хочет. Хочет сказать, к примеру, сено, а говорит — телега. Иного и совсем
не поймешь.
Не знает даже, что у него под ногами: земля ли, крыша ли, река ли. Да вон,
смотрите, через поле молодец бежит… ишь поспешает! Это сюда, в кабак.
Еду я и
смотреть на нее
не хочу.
— Да уж где только эта кляуза заведется — пиши пропало. У нас до Голозадова насчет этого тихо было, а поселился он — того и
смотри,
не под суд, так в свидетели попадешь! У всякого, сударь, свое дело есть, у него у одного нет; вот он и рассчитывает:"Я, мол, на гулянках-то так его доеду, что он последнее отдаст, отвяжись только!"
Поэтому, хотя он в настоящую минуту и
не у дел, но считает карьеру свою далеко
не оконченною, и когда проезжает мимо сената, то всегда хоть одним глазком да
посмотрит на него.
Нет, он и на это занятие
смотрит равнодушно, ибо знает, что оно ему разрешено искони и что никто его права быть столбом
не оспоривает.
— Вы рады, а я в восторге-с. Я всегда и везде говорил, что вы скромны. Вы по природе переводчицы — я это знаю. Поэтому я всех, всегда и везде убеждал:"Господа! дадимте им книжку — пусть
смотрят в нее!"
Не правда ли, mesdames?
Представь же себе теперь, что вдруг выступает вперед наглец и, заручившись этими фактами, во все горло орет:"Господа! посмотрите-ка! ведь собственность-то, семейство-то, основы-то ваши… фюйю!"
Не вправе ли мы будем замазать этому человеку рот и сказать:"Дурак! чему обрадовался! догадался?! велика штука! ты догадался, а мы и подавно!