Неточные совпадения
Я жму
руки пустоплясам всех партий и лагерей, и
не только
не чувствую при этом никакой неловкости, но даже вполне убежден, что русский фрондёр, у которого нет ничего на уме, кроме «благих начинаний» (вроде, например, земских учреждений), иначе
не может и поступать.
Он так благожелательно предостерегает меня от опасных увлечений — стало быть, и впрямь я рискую услышать: «фюить!», если
не буду держать
руки по швам.
Ясно, что тут скрывается крупное недоразумение, довольно близкое ко лжи, разрешение которого совершенно
не зависит от того, чью
руку, помещичью или крестьянскую, держат мировые посредники.
Дорога от М. до Р. идет семьдесят верст проселком. Дорога тряска и мучительна; лошади сморены, еле живы; тарантас сколочен на живую нитку; на половине дороги надо часа три кормить. Но на этот раз дорога была для меня поучительна. Сколько раз проезжал я по ней, и никогда ничто
не поражало меня: дорога как дорога, и лесом идет, и перелесками, и полями, и болотами. Но вот лет десять, как я
не был на родине,
не был с тех пор, как помещики взяли в
руки гитары и запели...
И чем ближе вы подъезжаете к Троицкому посаду и к Москве, этому средоточию русской святыни, тем более убеждаетесь, что немец совсем
не перелетная птица в этих местах, что он
не на шутку задумал здесь утвердиться, что он устроивается прочно и надолго и верною
рукой раскидывает мрежи, в которых суждено барахтаться всевозможным Трифонычам, Сидорычам и прочей неуклюжей белужине и сомовине, заспавшейся, опухшей, спившейся с круга.
— Это ты насчет того, что ли, что лесов-то
не будет? Нет, за им без опаски насчет этого жить можно. Потому, он умный. Наш русский — купец или помещик — это так. Этому дай в
руки топор, он все безо времени сделает. Или с весны рощу валить станет, или скотину по вырубке пустит, или под покос отдавать зачнет, — ну, и останутся на том месте одни пеньки. А Крестьян Иваныч — тот с умом. У него, смотри, какой лес на этом самом месте лет через сорок вырастет!
Теперь, когда политическая экономия перешла в
руки мужиков, самое название индейки грозит сделаться достоянием истории. «Индейка, — объявляет мужик прямо, — птица проестливая, дворянская, мужику кормить ее
не из чего».
— Да ведь у всех на знат'и, что покойник
рукой не владел перед смертью! Весь город знает, что Маргарита Ивановна уж на другой день духовную подделала! И писал-то отец протопоп!
— И подделала, и все это знают, и даже сам отец протопоп под веселую
руку не раз проговаривался, и все же у Маргариты Ивановны теперь миллион чистоганом, а у Харина — кошель через плечо. Потому, дурак!
Может быть, они совсем
не его
рукой подписаны?
— Помилуйте! прекраснейшие люди! С тех самых пор, как умер Скачков… словно
рукой сняло! Пить совсем даже перестал, в подряды вступил, откупа держал… Дальше — больше. Теперь церковь строит… в Елохове-то, изволите знать? — он-с! А благодеяниев сколько! И как, сударь, благодеяния-то делает! Одна
рука дает, другая
не ведает!
— Ему, сударыня, только понравиться нужно, — рассказывает один голос, — пошутить, что ли, мимику там какую-нибудь сделать, словом, рассмешить… Сейчас он тебе четвертную, а под веселую
руку и две. Ну, а мой-то и
не понравился!
Сказав последние слова, отец Арсений даже изменил своей сдержанности. Он встал со стула и обе
руки простер вперед, как бы взывая к отмщению. Мы все смолкли. Колотов пощипывал бородку и барабанил по столу; Терпибедов угрюмо сосал чубук; я тоже чувствовал, что любопытство мое удовлетворено вполне и что
не мешало бы куда-нибудь улизнуть. Наконец капитан первый нарушил тишину.
— Позвольте вам доложить! — зачастил он, становясь навытяжку, словно у допроса, и складывая назади
руки. —
Не токма что знаем, а даже оченно хорошо, можно сказать, понимаем их!
Я никогда
не была озабочена насчет твоего будущего: я знаю, что ты у меня умница. Поэтому меня
не только
не удивило, но даже обрадовало, что ты такою твердою и верною
рукой сумел начертить себе цель для предстоящих стремлений. Сохрани эту твердость, мой друг! сохрани ее навсегда! Ибо жизнь без сего светоча — все равно что утлая ладья без кормила и весла, несомая в бурную ночь по волнам океана au gre des vents. [по воле ветров (франц.)]
Ни
рукой, ни ногой
не шевельнет, только головой качает!
Помни, что все в сем мире от бога, и что мы в его
руках не что иное, как орудие, которое само
не знает, куда устремляется и что в сей жизни достигнуть ему предстоит.
Братец Григорий Николаич такой нынче истинный христианин сделался, что мы смотреть на него без слез
не можем. Ни
рукой, ни ногой пошевелить
не может, и что говорит —
не разберем. И ему мы твое письмо прочитали, думая, что, при недугах, оное его утешит, однако он, выслушав, только глаза шире обыкновенного раскрыл.
Но когда я, со слезами на глазах, просил его успокоиться; когда я доказал ему, что в видах его же собственной пользы лучше, ежели дело его будет в
руках человека, ему сочувствующего (я могу признавать его обличения несвоевременными, но
не сочувствовать им —
не могу!), когда я, наконец, подал ему стакан чаю и предложил папиросу, он мало-помалу смягчился. И теперь, милая маменька, из этого чувствительного, но
не питающего к начальству доверия человека я вью веревки!
В несчастии моем он один
не усумнился отнестись ко мне симпатически и приехал пожать мою
руку.
— Постой, что еще вперед будет! Площадь-то какая прежде была? экипажи из грязи народом вытаскивали! А теперь посмотри — как есть красавица! Собор-то, собор-то! на кумпол-то взгляни! За пятнадцать верст, как по остреченскому тракту едешь, видно! Как с последней станции выедешь — всё перед глазами, словно вот
рукой до города-то подать! Каменных домов сколько понастроили! А ужо, как Московскую улицу вымостим да гостиный двор выстроим — чем
не Москва будет!
Одно верно:
руки склавши сидеть будешь — много
не наживешь!
— Хотелось бы. Крестьяне на выкупе, земля — обрезки кое-какие остались;
не к
рукам мне, Осип Иваныч!
— А
не к
рукам, так продать нужно. Дерунова за бока! Что ж, я и теперь послужить готов, как в старину служивал. Даром денег
не дам, а настоящую цену отчего
не заплатить? Заплачу!
— Так, балую. У меня теперь почесть четверть уезда земли-то в
руках. Скупаю по малости, ежели кто от нужды продает. Да и услужить хочется — как хорошему человеку
не услужить! Все мы боговы слуги, все друг дружке тяготы нести должны. И с твоей землей у меня купленная земля по смежности есть. Твои-то клочки к прочим ежели присовокупить — ан дача выйдет. А у тебя разве дача?
— Нет, я на этот счет с оглядкой живу. Ласкать ласкаю, а баловать — боже храни!
Не видевши-то денег, она все лишний раз к отцу с матерью забежит, а дай ей деньги в
руки — только ты ее и видел. Э, эх! все мы, сударь, люди, все человеки! все денежку любим! Вот помирать стану — всем распределю, ничего с собой
не унесу. Да ты что об семье-то заговорил? или сам обзавестись хочешь?
Осип Иваныч тоже встал с дивана и по всем правилам гостеприимства взял мою
руку и обеими
руками крепко сжал ее. Но в то же время он
не то печально,
не то укоризненно покачивал головой, как бы говоря:"Какие были родители и какие вышли дети!"
Мы простились довольно холодно, хотя Дерунов соблюл весь заведенный в подобных случаях этикет. Жал мне
руки и в это время смотрел в глаза, откинувшись всем корпусом назад, как будто
не мог на меня наглядеться, проводил до самого крыльца и на прощанье сказал...
С немногими оставшимися в живых стариками и старухами, из бывших дворовых, ютился он в подвальном этаже барского дома, получая ничтожное содержание из доходов, собираемых с кой-каких сенных покосов, и,
не без тайного ропота на мое легкомыслие, взирал, как разрушение постепенно клало свою
руку на все окружающее.
Еще на днях один становой-щеголь мне говорил:"По-настоящему, нас
не становыми приставами, а начальниками станов называть бы надо, потому что я, например, за весь свой стан отвечаю: чуть ежели кто ненадежен или в мыслях нетверд — сейчас же к сведению должен дать знать!"Взглянул я на него — во всех статьях куроед! И глаза врозь, и
руки растопырил, словно курицу поймать хочет, и носом воздух нюхает. Только вот мундир — мундир, это точно, что ловко сидит! У прежних куроедов таких мундирчиков
не бывало!
И вот, наскучив быть столько времени под гнетом одного и того же вопроса, я сел в одно прекрасное утро в вагон и помчался в Т***, никак
не предполагая, что «конец» есть нечто сложное, требующее осмотров, покупщиков, разговоров, запрашиваний, хлопаний по
рукам и т. п.
Каким образом занести
руку на вора, когда сама народная мудрость сочинила пословицу о карасе, которому
не полагается дремать? каким образом обрушиться на нарушителя семейного союза, когда мне достоверно известно, что"чуждых удовольствий любопытство"(так определяет прелюбодеяние «Письмовник» Курганова) представляет одну из утонченнейших форм новейшего общежития?
Поэтому он впал в какую-то суетливую деятельность, в одно и то же время знакомя меня с положением моего имения и разведывая под
рукой,
не навернется ли где подходящего покупщика.
Словом сказать, столько богатств оказалось, что и
не сосчитать. Только поля около усадьбы плохи. Загрубели, задерневели, поросли лозняком. А впрочем,"коли-ежели к
рукам", то и поля, пожалуй, недурны.
— А я что же говорю! Я то же и говорю: кабы теперича капитал в
руки — сейчас бы я это самое Филипцево… то есть, ни в жизнь бы никому
не уступил! Да тут, коли человек с дарованием… тут конца-краю деньгам
не будет!
Одна
рука уперлась в бок, другая полукругом застыла в воздухе, голова склонена набок, роскошные плечи чуть вздрагивают, ноги каблучками притопывают, и вот она, словно павушка-лебедушка, истово плывет по хороводу, а парни так и стонут кругом,
не «калегварды», а настоящие русские парни, в синих распашных сибирках, в красных александрийских рубашках, в сапогах навыпуск, в поярковых шляпах, утыканных кругом разноцветными перьями…
Действительно, с нашим приходом болтовня словно оборвалась; «калегварды» переглядывались, обдергивались и гремели оружием; штатский «калегвард» несколько раз обеими
руками брался за тулью шляпы и шевелил губами, порываясь что-то сказать, но ничего
не выходило; Марья Потапьевна тоже молчала; да, вероятно, она и вообще
не была разговорчива, а более отличалась по части мления.
—
Не знаю,
не заметил… а по моему мнению, бывает воздержность, которая гораздо больше говорит, нежели самая недвусмысленная жестикуляция… Впрочем, вы, молодежь, лучшие ценители в этом деле, нежели мы, старики. Вам и книги в
руки.
Осип Иваныч кинулся было за ним, но дипломат благосклонным жестом
руки усадил его на место. Это
не помешало, однако, Дерунову вновь встать и постоять в дверях кабинета, следя взором за Иваном Иванычем, провожавшим дорогого гостя.
В ответ Антон,
не то скорбно,
не то как бы едва воздерживаясь от смеха, махал
рукой.
Генерал
не справлялся, откуда и каким образом пришли к нему эти деньги: он был доволен. Он знал, что у него есть где-то какие-то Петухи, какое-то Разуваево, какая-то Летесиха и проч., и знал, что все это никогда
не приносило ему ни полушки. Кроме того, он давно уже
не имел в
руках разом столько денег. Он был так доволен, что однажды даже, в порыве гордыни, позволил себе сказать...
И велико было его удивление, когда, испробовав от сего новоявленного варева, он нашел, что оно
не токмо отменного, по цене своей, вкуса
не имеет, но еще смердит по причине жира от множества потных
рук, коими та бумажка была захватана.
Генерал молча выслушивал эти реприманды, наклонив лицо к тарелке, и ни разу
не пришло ему даже на мысль, что, несмотря на старость, он настолько еще сильнее и крепче своего пащенка, что стоило ему только протянуть
руку, чтоб раздавить эту назойливую гадину.
— Ни слова, мой друг! — серьезно вымолвил старый генерал и, махнув
рукою, отправился в спальную, откуда уже и
не выходил целый вечер, прислав сказать сыну, что у него болит голова.
Смотрим: невдалеке от дороги, у развалившихся ворот, от которых остались одни покосившиеся набок столбы, стоит старик в засаленном стеганом архалуке, из которого местами торчит вата, и держит
руку щитком над глазами, всматриваясь в нас. На голове у него теплый картуз, щеки и губы обвисли, борода
не брита, жидкие волосы развеваются по ветру; в левой
руке березовая палка, которую он тщетно старается установить.
— Он самый и есть. Смотри, как палка-то у него в
руках прыгает; с палкой совладать уж
не может.
— Верное слово говорю. Чтобы ему на ум пришло, что он чужое добро жжет — ни в жизнь! Иной даже похваляется, чтоб его боялись. И
не токма что похвальба эта с
рук ему сходит, а еще каждый день пьян бывает!
— Уж такая-то выжига сделался — наскрозь на четыре аршина в землю видит! Хватает, словно у него
не две, а четыре
руки. Лесами торгует — раз, двенадцать кабаков держит — два, да при каждом кабаке у него лавочка — три. И везде обманывает. А все-таки, помяните мое слово,
не бывать тому, чтоб он сам собой от сытости
не лопнул! И ему тоже голову свернут!
— А он, как ты сам говоришь, чуть
не походя ворует. Вот и теперь, пожалуй, Гололобову в карман
руку запускает!
По выходе же из церкви Софрону Матвеичу поклонится разве редкий аматёр добродетелей (да и то, может быть, в том расчете, что у него все-таки кубышка водится), а Хрисашке всепоклонятся, да
не просто поклонятся, а со страхом и трепетом; ибо в
руках у Хрисашки хлеб всех,всей этой чающей и
не могущей наесться досыта братии, а в
руках у Софрона Матвеича — только собственная его кубышка.