Неточные совпадения
Ведь примирившийся счастлив — оставьте же его быть счастливым в его бессознательности! не будите в нем напрасного недовольства самим собою, недовольства, которое только производит в нем внутренний разлад, но в конце концов все-таки не сделает его ни более способным
к правильной оценке явлений, из которых слагается ни для
кого не интересная жизнь простеца, ни менее беззащитным против вторжения в эту жизнь всевозможных внезапностей.
— А прочие —
кто невинно падшим объявился, а
кто в приказчики
к немцу нанялся. Ничего — немцы нашими не гнушаются покудова. Прохора-то Петрова, чай, знаете?
— Это чтобы обмануть, обвесить, утащить — на все первый сорт. И не то чтоб себе на пользу — всё в кабак! У нас в М. девятнадцать кабаков числится — какие тут прибытки на ум пойдут! Он тебя утром на базаре обманул, ан
к полудню, смотришь, его самого кабатчик до нитки обобрал, а там, по истечении времени, гляди, и у кабатчика либо выручку украли, либо безменом по темю — и дух вон. Так оно колесом и идет. И за дело! потому, дураков учить надо. Только вот что диво: куда деньги деваются, ни у
кого их нет!
Что он очень хорошо знает, какую механику следует подвести, чтоб вы в одну минуту перестали существовать, — в этом, конечно, сомневаться нельзя; но,
к счастью, он еще лучше знает, что от прекращения чьего-либо бытия не только для него, но и вообще ни для
кого ни малейшей пользы последовать не должно.
Берут полевой цветок и ждут, пока из чашечки его выползет букашка; в ожидании кричат: «Поп! поп! выпусти собаку!» (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина)] Подошел я
к одному: «Друг мой!
кто тебя этому научил?» — «Новый учитель», говорит.
К другому: «Тебя
кто научил?» — «Новый учитель», говорит.
— Смеется… писатель! Смейтесь, батюшка, смейтесь! И так нам никуда носу показать нельзя! Намеднись выхожу я в свой палисадник — смотрю, а на клумбах целое стадо Васюткиных гусей пасется. Ну, я его честь честью: позвал-с, показал-с. «Смотри, говорю, мерзавец! любуйся! ведь по-настоящему в остроге сгноить за это тебя мало!» И что ж бы, вы думали, он мне на это ответил? «От мерзавца слышу-с!» Это Васютка-то так поговаривает! ась? от
кого, позвольте узнать, идеи-то эти
к ним лопали?
Рассказывает, где был, что у
кого купил, как преосвященный, объезжая епархию, в
К — не обедню служил, какой у протодьякона голос и в каких отношениях находится новый становой
к исправнику и секретарю земского суда.
— Так, балую. У меня теперь почесть четверть уезда земли-то в руках. Скупаю по малости, ежели
кто от нужды продает. Да и услужить хочется — как хорошему человеку не услужить! Все мы боговы слуги, все друг дружке тяготы нести должны. И с твоей землей у меня купленная земля по смежности есть. Твои-то клочки
к прочим ежели присовокупить — ан дача выйдет. А у тебя разве дача?
Еще на днях один становой-щеголь мне говорил:"По-настоящему, нас не становыми приставами, а начальниками станов называть бы надо, потому что я, например, за весь свой стан отвечаю: чуть ежели
кто ненадежен или в мыслях нетверд — сейчас же
к сведению должен дать знать!"Взглянул я на него — во всех статьях куроед! И глаза врозь, и руки растопырил, словно курицу поймать хочет, и носом воздух нюхает. Только вот мундир — мундир, это точно, что ловко сидит! У прежних куроедов таких мундирчиков не бывало!
— Наша должность, ваше благородие, осмелюсь вам доложить, даже очень довольно строгая. Смотрите, примерно, теперича хоть вы, или другой
кто: гуляет, мол, Федор, в баклуши бьет! А я, между прочим, нисколько не гуляю, все промежду себя обдумываю. Как, значит,
кому угодить и
кому что,
к примеру, требуется. Все это я завсегда на замечании держать должен.
К примеру, хошь бы такой случай: иной купец сам доходит, а другой — через прикащиков.
— Хитер, сударь, он — вишь их какую ораву нагнал; ну, ей и неспособно. А впрочем,
кто ж
к нему в душу влезет! может, и тут у него расчет есть!
— Самая это, ваше сиятельство, полезная вещь будет! А для простого народа, для черняди, легость какая — и боже ты мой! Потому что возьмем,
к примеру, хоть этот самый хмель: сколько теперича его даром пропадает! Просто, с позволения сказать, в навоз валят! А тогда, значит, всякий,
кто даже отроду хмелем не занимался, и тот его будет разводить. Потому, тут дело чистое: взял, собрал в мешок, представил в прессовальное заведение, получил денежки — и шабаш!
Мужики ломали перед ним шапки даже поспешнее, чем перед генералом, и считали за счастье бежать
к нему, если он поманит
кого пальцем.
—
Кто такая эта Кучерявина? — обращаюсь я
к Софрону Матвеичу.
Идет ли речь о женском образовании — Тебеньков тут как тут; напишет ли
кто статью о преимуществах реального образования перед классическим — прежде всего спешит прочесть ее Тебенькову; задумается ли кто-нибудь о средствах
к устранению чумы рогатого скота — идет и перед Тебеньковым изливает душу свою.
— Это дерзость-с, а дерзость есть уже неблагонамеренность."Женщина порабощена"! Женщина! этот живой фимиам! эта живая молитва человека
к богу! Она — «порабощена»!
Кто им это сказал?
Кто позволил им это говорить?
Мой друг дрогнул. Я очень ясно прочитал на его лице, что у него уж готов был вицмундир, чтоб ехать
к князю Ивану Семенычу, что опоздай я еще минуту — и
кто бы поручился за то, что могло бы произойти! Однако замешательство его было моментальное. Раскаяние мое видимо тронуло его. Он протянул мне обе руки, и мы долгое время стояли рука в руку, чувствуя по взаимным трепетным пожиманиям, как сильно взволнованы были наши чувства.
—
Кто же вам поверит, что Сенечка был
к вам непочтителен?
И так она за эти «правила» держится, что, словно львица разъяренная, готова всякому горло зубами перервать и кровь выпить,
кто к ним без сноровки подойдет!
— Да, — сказал он после минутного молчания, — какая-нибудь тайна тут есть."Не белы снеги"запоют — слушать без слез не можем, а обдирать народ — это вольным духом, сейчас! Или и впрямь казна-матушка так уж согрешила, что ни в ком-то
к ней жалости нет и никто ничего не видит за нею! Уж на что казначей — хранитель, значит! — и тот в прошлом году сто тысяч украл! Не щемит ни в
ком сердце по ней, да и все тут! А что промежду купечества теперь происходит — страсть!
— Господи, помилуй! прости, помоги! — твердил он как-то вдруг неожиданно пришедшие на уста ему слова. И он, неверующий человек, повторял эти слова не одними устами. Теперь, в эту минуту, он знал, что все не только сомнения его, но та невозможность по разуму верить, которую он знал в себе, нисколько не мешают ему обращаться к Богу. Всё это теперь, как прах, слетело с его души.
К кому же ему было обращаться, как не к Тому, в Чьих руках он чувствовал себя, свою душу и свою любовь?