Неточные совпадения
— Да-с, претерпел-таки. Уж давно думаю я это самое Монрепо побоку — да никому, вишь, не требуется. Пантелею Егорову предлагал: «Купи,
говорю! тебе,
говорю, все одно, чью кровь ни сосать!» Так нет, и ему не нужно! «В твоем,
говорит, Монрепо не
людям, а лягушкам жить!» Вот, сударь, как нынче бывшие холопы-то
с господами со своими поговаривают!
— Эпизодов, ваше высокоблагородие, в жизни каждого
человека довольно бывает-с! а у другого, может быть, и больше их…
Говорить только не хочется, а ежели бы, значит, биографию каждого из здешних помещиков начертать — не многим бы по вкусу пришлось!
И все эти
люди, которые завтра же
с полною готовностью проделают всё то, что я проделал вчера, без всякого стыда
говорят вам о каких-то основах и краеугольных камнях, посягательство на которые равносильно посягательству на безопасность целого общества!
Да и один ли становой! один ли исправник! Вон Дерунов и партикулярный
человек, которому ничего ни от кого не поручено, а попробуй поговори-ка
с ним по душе! Ничего-то он в психологии не смыслит, а ежели нужно, право, не хуже любого доктора философии всю твою душу по ниточке разберет!
Когда давеча Николай Осипыч рассказывал, как он ловко мужичков окружил, как он и в
С., и в Р. сеть закинул и довел
людей до того, что хоть задаром хлеб отдавай, — разве Осип Иваныч вознегодовал на него? разве он сказал ему:"Бездельник! помни, что мужику точно так же дорога его собственность, как и тебе твоя!"? Нет, он даже похвалил сына, он назвал мужиков бунтовщиками и накричал
с три короба о вреде стачек, отнюдь, по-видимому, не подозревая, что «стачку», собственно
говоря, производил он один.
— Вот погодите! —
говорил он, спровадив какого-нибудь претендента на обладание Опалихой, — он еще ужо придет, мы его тут
с одним
человеком стравим!
— А я что же
говорю! Я то же и
говорю: кабы теперича капитал в руки — сейчас бы я это самое Филипцево… то есть, ни в жизнь бы никому не уступил! Да тут, коли
человек с дарованием… тут конца-краю деньгам не будет!
Да, это было оно, это было «потрясение», и вот эти
люди, которые так охотно бледнеют при произнесении самого невинного из заклейменных преданием"страшных слов", — эти
люди,
говорю я, по-видимому, даже и не подозревают, что рядом
с ними, чуть ли не ими самими, каждый час, каждую минуту, производится самое действительное из всех потрясений, какое только может придумать человеческая злонамеренность!
— Да, батюшка! —
говорил он Антошке, — вы правду сказывали! Это не промышленник, а истукан какой-то! Ни духа предприимчивости, ни понимания экономических законов… ничего! Нет-с! нам не таких
людей надобно! Нам надобно совсем других
людей… понимаете? Вот как мы
с вами, например! А? Понимаете? вот как мы
с вами?
— «Слушайте! —
говорит, — я
человек спокойный, в судах никогда не бывал и теперь должен судиться, нанимать адвокатов… поймите, как это неприятно!» — «Совершенно понимаю-с, но интересы моих клиентов для меня священны, и я, к сожалению, ничего не могу сделать для вашего спокойствия».
Одним словом, я представляю собой то, что в нашем кружке называют un liberal ires pronounce, [ярко выраженный либерал (франц.)] или,
говоря другими словами, я
человек, которого никто никогда не слушает и которому, если б он сунулся к кому-нибудь
с советом, бесцеремонно ответили бы: mon cher!
Помилуйте! —
говорю я, — разве можно иметь дело
с людьми, у которых губы дрожат, глаза выпучены и руки вертятся, как крылья у мельницы?
— Это дерзость-с, а дерзость есть уже неблагонамеренность."Женщина порабощена"! Женщина! этот живой фимиам! эта живая молитва
человека к богу! Она — «порабощена»! Кто им это сказал? Кто позволил им это
говорить?
Мы все, tant que nous sommes, [сколько нас ни на есть (франц.)] понимаем, что первозданная Таутова азбука отжила свой век, но, как
люди благоразумные, мы
говорим себе: зачем подрывать то, что и без того стоит еле живо, но на чем покуда еще висит проржавевшая от времени вывеска
с надписью: «Здесь начинается царство запретного»?
Домой я захожу на самое короткое время, чтоб полежать, потянуться, переодеться и поругаться
с Федькой, которого, entre nous soit dit, [между нами
говоря (франц.)] за непотребство и кражу моих папирос, я уже три раза отсылал в полицию для «наказания на теле» (сюда еще не проникла «вольность», и потому здешний исправник очень обязательно наказывает на теле, если знает, что его просит об этом un homme comme il faut). [порядочный
человек (франц.)]
— Не
говори, мой родной!
люди так завистливы, ах, как завистливы! Ну, он это знал и потому хранил свой капитал в тайне, только пятью процентами в год пользовался. Да и то в Москву каждый раз ездил проценты получать. Бывало, как первое марта или первое сентября, так и едет в Москву
с поздним поездом. Ну, а процентные бумаги — ты сам знаешь, велика ли польза от них?
— Но отчего же! Если б
с вами
говорил человек равнодушный или зложелательный, перед которым вам было бы опасно душу открыть…
Говорят, будто Плешивцев искреннее, нежели Тебеньков, и, будто бы
с этой точки зрения, он заслуживает более симпатии. Но, по-моему, они оба — равно симпатичны. Правда, я достоверно знаю, что если Плешивцеву придется кого-нибудь преследовать, то не мудрено, что он или на дыбу того
человека вздернет, или на костре изжарит. Но я знаю также, что если и Тебенькову выдастся случай кого-нибудь преследовать, то он тихим манером, кроткими мерами… но все-таки того
человека изведет.
Из обращения Тейтча к германскому парламенту мы узнали, во-первых, что
человек этот имеет общее a tous les coeurs bien nes [всем благородным сердцам (франц.)] свойство любить свое отечество, которым он почитает не Германию и даже не отторгнутые ею, вследствие последней войны, провинции, а Францию; во-вторых, что, сильный этою любовью, он сомневается в правильности присоединения Эльзаса и Лотарингии к Германии, потому что
с разумными существами (каковыми признаются эльзас-лотарингцы) нельзя обращаться как
с неразумными, бессловесными вещами, или,
говоря другими словами, потому что нельзя разумного
человека заставить переменить отечество так же легко, как он меняет белье; а в-третьих, что, по всем этим соображениям, он находит справедливым, чтобы совершившийся факт присоединения был подтвержден спросом населения присоединенных стран, действительно ли этот факт соответствует его желаниям.
Неточные совпадения
Ляпкин-Тяпкин, судья,
человек, прочитавший пять или шесть книг, и потому несколько вольнодумен. Охотник большой на догадки, и потому каждому слову своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в лице своем значительную мину.
Говорит басом
с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом — как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он
говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши,
человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь.
С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Осип. Да, хорошее. Вот уж на что я, крепостной
человек, но и то смотрит, чтобы и мне было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип, хорошо тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, —
говорит, — это, Осип, нехороший хозяин. Ты,
говорит, напомни мне, как приеду». — «А, — думаю себе (махнув рукою), — бог
с ним! я
человек простой».
Городничий. А уж я так буду рад! А уж как жена обрадуется! У меня уже такой нрав: гостеприимство
с самого детства, особливо если гость просвещенный
человек. Не подумайте, чтобы я
говорил это из лести; нет, не имею этого порока, от полноты души выражаюсь.
«Это,
говорит, молодой
человек, чиновник, — да-с, — едущий из Петербурга, а по фамилии,
говорит, Иван Александрович Хлестаков-с, а едет,
говорит, в Саратовскую губернию и,
говорит, престранно себя аттестует: другую уж неделю живет, из трактира не едет, забирает все на счет и ни копейки не хочет платить».