Неточные совпадения
В том общем равнодушии, которое встречает его
горе, он видит какой-то странный внутренний разлад, какую-то двойную, саму себя побивающую мораль.
— Не
в десятый раз мне
гореть! Я первая ударила! — протестует жалобный голос одной из девочек.
Какая, однако ж, загадочная, запутанная среда! Какие жестокие, неумолимые нравы! До какой поразительной простоты форм доведен здесь закон борьбы за существование!
Горе «дуракам»!
Горе простецам, кои «с суконным рылом» суются
в калашный ряд чай пить!
Горе «карасям», дремлющим
в неведении, что провиденциальное их назначение заключается
в том, чтоб служить кормом для щук, наполняющих омут жизненных основ!
Между прочим, Лукьяныч счел долгом запастись сводчиком. Одним утром сижу я у окна — вижу, к барскому дому подъезжает так называемая купецкая тележка. Лошадь сильная, широкогрудая, длинногривая, сбруя так и
горит, дуга расписная. Из тележки бойко соскакивает человек
в синем армяке, привязывает вожжами лошадь к крыльцу и направляется
в помещение, занимаемое Лукьянычем. Не проходит десяти минут, как старик является ко мне.
— Знаю я вашу «крошечку». Взглянуть на вас — уж так-то вы молоды, так-то молоды! Одень любого
в сарафан — от девки не отличишь! А как начнете говорить — кажется, и габвахта ваша, и та от ваших слов со стыда
сгореть должна!
К счастию, меня озарила внезапная мысль. Я вспомнил, что когда-то
в детстве я читал рассказ под названием:"Происшествие
в Абруццских
горах"; сверх того, я вспомнил еще, что когда наши русские Александры Дюма-фисы желают очаровывать дам (дамы — их специальность), то всегда рассказывают им это самое"Происшествие
в Абруццских
горах", и всегда выходит прекрасно.
"А что, не пройтись ли и мне насчет"Происшествия
в Абруццских
горах"? — пришло мне на ум. — Правда, я там никогда не бывал, но ведь и они тоже, наверное, не бывали… Следственно…"
— Позвольте! — воскликнул я, не откладывая дела
в долгий ящик, — есть у меня одна вещица:"Происшествие
в Абруццских
горах"… Происшествие это случилось со мной лично, и если угодно, я охотно расскажу вам его.
— А не съездить ли нам
в Абруццские
горы?
— С какой стати
в Абруццские
горы загорелось? — спрашиваю я.
— Помилуй! — говорит. — Да я затем и веду страшные разговоры, чтоб падший дух
в себе подкрепить! Но знаешь, что иногда приходит мне на мысль? — прибавил он печально, — что
в этих
горах,
в виду этой суровой природы, мне суждено испустить многомятежный мой дух!
На этот раз Легкомысленный спасся. Но предчувствие не обмануло его. Не успели мы сделать еще двух переходов, как на него напали три голодные зайца и
в наших глазах растерзали на клочки! Бедный друг! с какою грустью он предсказывал себе смерть
в этих негостеприимных
горах! И как он хотел жить!
Вообще старики нерасчетливо поступают, смешиваясь с молодыми. Увы! как они ни стараются подделаться под молодой тон, а все-таки, под конец, на мораль съедут. Вот я, например, — ну, зачем я это несчастное «Происшествие
в Абруццских
горах» рассказал? То ли бы дело, если б я провел параллель между Шнейдершей и Жюдик! провел бы весело, умно, с самым тонким запахом милой безделицы! Как бы я всех оживил! Как бы все это разом встрепенулось, запело, загоготало!
В первом смысле, никто не мог подать более делового совета, как
в данном случае поступить (разумеется, можно было следовать или не следовать этому совету — это уже зависело от большей или меньшей нравственной брезгливости, — но нельзя было не сознавать, что при известных условиях это именно тот самый совет, который наиболее выгоден); во втором смысле, никто не знал столько"Приключений
в Абруццских
горах"и никто не умел рассказать их так занятно.
— Прошлого года
в Покров
сгорели: престольный праздник у них тут; а три года назад другой порядок
горел! А сибирская язва и не переводится у нас.
В иной деревне что ни год, то половину стада выхватит!
— А
в нашей стороне Мокряги опять дотла
сгорели!
Все глаза
горят, все руки
в движении, все голоса надорваны и тянут какую-то недостижимо высокую ноту; во всех горлах пересохло.
В конце пятидесятых и
в начале шестидесятых годов я просто-напросто ощущал, что подо мною
горит земля.
Так что однажды, когда два дурака, из породы умеренных либералов (то есть два такие дурака, о которых даже пословица говорит: «Два дурака съедутся — инно лошади одуреют»), при мне вели между собой одушевленный обмен мыслей о том, следует ли или не следует принять за благоприятный признак для судебной реформы то обстоятельство, что тайный советник Проказников не получил к празднику никакой награды, то один из них, видя, что и я
горю нетерпением посодействовать разрешению этого вопроса, просто-напросто сказал мне: «Mon cher! ты можешь только запутать, помешать, но не разрешить!» И я не только не обиделся этим, но простодушно ответил: «Да, я могу только запутать, а не разрешить!» — и скромно удалился, оставив дураков переливать из пустого
в порожнее на всей их воле…
Марья Петровна любила, чтоб у нее дело
в руках
горело...
В глазах у нее постоянно светилось какое-то
горе, которое всего точнее можно назвать
горем ни об чем; тонкие бровки были всегда сдвинуты; востренький подбородок, при малейшем недоумении, нервно вздрагивал; розовые губы,
в минуты умиления, складывались сердечком.
Я помню, как она с недоумением вслушивалась
в мои слова, как глаза ее начинали светиться сугубым
горем"ни об чем"и как она вдруг,
в самом патетическом месте, пугливо прерывала меня.
В глазах по-прежнему светилось
горе"ни об чем", по-прежнему вздрагивал востренький подбородок, губы, от внутреннего умиления, сложились сердечком, бровки были сдвинуты.
Только всего она и сказала, но
в голосе ее звучало такое
горе, что Горохов тревожно взглянул на нее.
Государство ограждает его собственность; оно устроивает
в его пользу тысячи разнообразнейших удобств, которые он никак не мог бы иметь, предоставленный самому себе; оно охраняет его предприятия против завистливых притязаний одичалых масс и,
в случае надобности, встанет за него
горой.
И точно, мало-помалу стал он подсаживаться то к председателю казенной палаты, то к батальонному командиру, то к управляющему палатой государственных имуществ. Сядет и смотрит не то мечтательно, не то словно
в душу проникнуть хочет. И вдруг заговорит о любви к отечеству, но так заговорит, что председатель казенной палаты так-таки и
сгорит со стыда.
Шитье ратницкой амуниции шло дни и ночи напролет. Все, что могло держать
в руке иглу, все было занято. Почти во всяком мещанском домишке были устроены мастерские. Тут шили рубахи,
в другом месте — ополченские кафтаны,
в третьем — стучали сапожными колодками. Едешь, бывало, темною ночью по улице — везде
горят огни, везде отворены окна, несмотря на глухую осень, и из окон несется пар, говор, гам, песни…
Мне было стыдно. Я смотрел на долину Прегеля и весь
горел. Не страшно было, а именно стыдно. Меня охватывала беспредметная тоска, желание метаться, биться головой об стену. Что-то вроде бессильной злобы раба, который всю жизнь плясал и пел песни, и вдруг,
в одну минуту, всем существом своим понял, что он весь, с ног до головы, — раб.