Неточные совпадения
Убеждать теоретиков обуздания в необходимости ревизии этого принципа
было бы, однако ж, совершенно напрасною тратой
времени.
— Это ты насчет того, что ли, что лесов-то не
будет? Нет, за им без опаски насчет этого жить можно. Потому, он умный. Наш русский — купец или помещик — это так. Этому дай в руки топор, он все безо
времени сделает. Или с весны рощу валить станет, или скотину по вырубке пустит, или под покос отдавать зачнет, — ну, и останутся на том месте одни пеньки. А Крестьян Иваныч — тот с умом. У него, смотри, какой лес на этом самом месте лет через сорок вырастет!
Восклицание «уж так нынче народ слаб стал!» составляет в настоящее
время модный припев градов и весей российских. Везде, где бы вы ни
были, — вы можете
быть уверены, что услышите эту фразу через девять слов на десятое. Вельможа в раззолоченных палатах, кабатчик за стойкой, земледелец за сохою — все в одно слово вопиют: «Слаб стал народ!» То же самое услышали мы и на постоялом дворе.
Между уездными городами Р. занимает одно из видных мест. В нем
есть свой кремль, в котором когда-то ютилась митрополия; через него пролегает шоссе, которое, впрочем, в настоящее
время не играет в жизни города никакой роли; наконец, по весне тут бывает значительная ярмарка. В двух верстах от города пролегает железная дорога и имеется станция.
На сцену выдвигаются местные вопросы: во-первых, вопрос сенной, причем предсказывается, что сено
будет зимой продаваться в Москве по рублю за пуд; во-вторых, вопрос дровяной, причем предугадывается, что в непродолжительном
времени дрова в Москве повысятся до двадцати рублей за сажень швырка.
— Или, говоря другими словами, вы находите меня, для первой и случайной встречи, слишком нескромным… Умолкаю-с. Но так как, во всяком случае, для вас должно
быть совершенно индифферентно, одному ли коротать
время в трактирном заведении, в ожидании лошадей, или в компании, то надеюсь, что вы не откажетесь напиться со мною чаю. У меня
есть здесь дельце одно, и ручаюсь, что вы проведете
время не без пользы.
Исправником я лишь с недавнего
времени, а прежде состоял при старшем молодом человеке в качестве младшего молодого человека и, должно сознаться, блаженствовал, потому что обязанности мои
были самые легкие.
Я догадался, что имею дело с бюрократом самого новейшего закала. Но — странное дело! — чем больше я вслушивался в его рекомендацию самого себя, тем больше мне казалось, что, несмотря на внешний закал, передо мною стоит все тот же достолюбезный Держиморда, с которым я когда-то
был так приятельски знаком. Да, именно Держиморда! Почищенный, приглаженный, выправленный, но все такой же балагур, готовый во всякое
время и отца родного с кашей съесть, и самому себе в глаза наплевать…
— Все это возможно, а все-таки «странно некако». Помните, у Островского две свахи
есть: сваха по дворянству и сваха по купечеству. Вообразите себе, что сваха по дворянству вдруг начинает действовать, как сваха по купечеству, — ведь зазорно? Так-то и тут. Мы привыкли представлять себе землевладельца или отдыхающим, или пьющим на лугу чай, или ловящим в пруде карасей, или проводящим
время в кругу любезных гостей — и вдруг: первая соха! Неприлично-с! Не принято-с! Возмутительно-с!
Как будто распахнулись двери давно не отпиравшегося подвала, в котором без толку навален
был старый, заплесневевший от
времени хлам.
Вслед за тем подавалась закуска, и начинались «шутки», на которые
был так неистощим помещичий строй доброго старого
времени.
Несмотря на жаркое июньское
время, на священнике
была черная суконная ряса, сильно порыжевшая и запыленная.
«Вы, — говорит мне господин Парначев, — коли к кому в гости приходите, так прямо идите, а не подслушивайте!» А Лука Прохоров сейчас же за шапку и так-таки прямо и говорит: «Мы, говорит, Валериан Павлыч, об этом предмете в другое
время побеседуем, а теперь между нами лишнее бревнышко
есть».
— Сделайте ваше одолжение! зачем же им сообщать! И без того они ко мне ненависть питают! Такую, можно сказать, мораль на меня пущают: и закладчик-то я, и монетчик-то я! Даже на каторге словно мне места нет! Два раза дело мое с господином Мосягиным поднимали! Прошлой зимой, в самое, то
есть, бойкое
время, рекрутский набор
был, а у меня, по их проискам, два питейных заведения прикрыли! Бунтуют против меня — и кончено дело! Стало
быть, ежели теперича им еще сказать — что же такое
будет!
„В нынешнее
время, — сказал он, — во всех образованных государствах судопроизводство устроено на манер известных pieces a tiroir [пьес с нарочито запутанной интригой (франц.)] (помню я эти пьесы, мой друг; еще
будучи в институте, в «La fille de Dominique» [«Дочь Доминика» (франц.)] игрывала).
— Напротив! всегда
будьте искренни! Что же касается до вашего великодушного желания, то я тем более ничего не имею против удовлетворения его, что в свое
время, без вреда для дела, наименование «заблуждающихся» вновь можно
будет заменить наименованием злоумышленников… Не правда ли?
Министерство же отчаяния должно постоянно бездействовать и играть роль чисто коммеморативного свойства, то
есть унылым видом своим напоминать гражданам о тех бедствиях, которым они подвергались в то
время, когда это министерство
было, так сказать, переполнено жизнию.
В прежние
времена, когда еще «свои мужички»
были, родовое наше имение, Чемезово, недаром слыло золотым дном. Всего
было у нас довольно: от хлеба ломились сусеки; тальками, полотнами, бараньими шкурами, сушеными грибами и другим деревенским продуктом полны
были кладовые. Все это скупалось местными т — скими прасолами, которые зимою и глухою осенью усердно разъезжали по барским усадьбам.
Рассказывает, что нынче на все дороговизна пошла, и пошла оттого, что"прежние деньги на сигнации
были, а теперьче на серебро счет пошел"; рассказывает, что дело торговое тоже трудное, что"рынок на рынок не потрафишь: иной раз дорого думаешь продать, ан ни за что спустишь, а другой раз и совсем, кажется, делов нет, ан вдруг бог подходящего человека послал"; рассказывает, что в скором
времени"объявления набору ждать надо"и что хотя набор — "оно конечно"…"одначе и без набору
быть нельзя".
Крыт
был дом соломой под щетку и издали казался громадным ощетинившимся наметом; некрашеные стены от
времени и непогод сильно почернели; маленькие, с незапамятных
времен не мытые оконца подслеповато глядели на площадь и, вследствие осевшей на них грязи, отливали снаружи всевозможными цветами; тесовые почерневшие ворота вели в громадный темный двор, в котором непривычный глаз с трудом мог что-нибудь различать, кроме бесчисленных полос света, которые врывались сквозь дыры соломенного навеса и яркими пятнами пестрили навоз и улитый скотскою мочою деревянный помост.
Стало
быть, кроме благодушия, в нем, с течением
времени и под влиянием постоянной удачи в делах, развилась еще и другая черта: претензия на непререкаемость.
Осип Иваныч тоже встал с дивана и по всем правилам гостеприимства взял мою руку и обеими руками крепко сжал ее. Но в то же
время он не то печально, не то укоризненно покачивал головой, как бы говоря:"Какие
были родители и какие вышли дети!"
Он
был охранителем его во
времена помещичьего благоденствия, и он же охранял его и теперь, когда Чемезово сделалось, по его словам, таким местом, где,"куда ни плюнь, все на пусто попадешь".
С старческою медленностью, беспрестанно вздыхая, закладывал он лохматого мерина в убогую одноколку, и,
быть может, в это
время в его воображении особенно ярко рисовалась сравнительная картина прежнего помещичьего приволья и теперешнего убожества.
Не обязан ли
был представить мне самый подробный и самый истинный расчет, ничего не утаивая и даже обещая, что буде со
временем и еще найдутся какие-нибудь лишки, то и они пойдут не к нему, а ко мне в карман?
И вот, наскучив
быть столько
времени под гнетом одного и того же вопроса, я сел в одно прекрасное утро в вагон и помчался в Т***, никак не предполагая, что «конец»
есть нечто сложное, требующее осмотров, покупщиков, разговоров, запрашиваний, хлопаний по рукам и т. п.
Я столько видел в то
время чудес, что не мог, не имел права
быть скептиком. Я знал губернатора, который
был до того либерален, что не верил даже в существование тверди небесной.
Тележка загремела, и вскоре целое облако пыли окутало и ее, и фигуру деревенского маклера. Я сел на крыльцо, а Лукьяныч встал несколько поодаль, одну руку положив поперек груди, а другою упершись в подбородок. Некоторое
время мы молчали. На дворе
была тишь; солнце стояло низко; в воздухе чуялась вечерняя свежесть, и весь он
был пропитан ароматом от только что зацветших лип.
Нужно
было в свое
время очень запечатлеть в памяти лицо Осипа Иваныча, чтобы узнать его в том обличии, в каком он предстал передо мной в эту минуту.
Он
был в этом случае только юмористом, добродушно подсмеивающимся над самим собой и в то же
время снисходительно выдерживающим и чужую шутку.
— Я, по крайней мере, позволяю себе думать, что если бы вы в то
время взяли направление чуть-чуть влево, то талдомцы [Талдом — тоже торговое село в Калязинском уезде. (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина.)] не успели бы прийти на помощь мятежным семендяевцам, и вы не
были бы вынуждены пробивать кровавый путь, чтоб достигнуть соединения с генералом Голотыловым. Сверх того, вы успели бы обойти Никитские болота и не потопили бы в них своей артиллерии!
— Нет, сударь, это сущую правду он сказал: поколе он жив, все карманы его
будут! А которого, он видит, ему сразу не одолеть, он и сам от него на
время отойдет, да издали и поглядывает, ровно бы посторонний человек. Уже так-то вороват, так-то вороват!
Одно только обстоятельство заставляло генерала задуматься: в то
время уже сильно начали ходить слухи об освобождении крестьян. Но Петенька, который, посещая в Петербурге танцклассы,
был, как говорится, au courant de toutes les choses, [в курсе всех дел (франц.)] удостоверил его, что никакого освобождения не
будет, а
будет «только так».
Над оригинальной редакцией этого проекта в то
время много смеялись, не сообразив, что необычная форма вступления в беседу с читателем посредством «но ежели»
была лишь порождением той страстности и убежденности, которая постоянно присутствовала при составлении проекта.
В первое
время генералу
было, впрочем, не до усадьбы: он наблюдал, кто из крестьян ломает перед ним шапку и кто не ломает.
Время тогда
было тугое, темное; сословная обособленность царила во всей силе, поддерживаемая всевозможными искусственными перегородками; благодаря этим последним, всякий имел возможность крепко держаться предоставленного ему судьбою места, не употребляя даже особенных усилий, чтобы обороняться от вторжения незваных элементов.
Непосредственным результатом этих наездов
было то, что в короткое
время Антошка успел сколотить несколько сотен рублей.
Быть может, ему даже показалось, что его
время еще не прошло, что об нем вспомнят, его призовут.
Такое
было это
время, что всякий шлющийся человек мог мысленно дерзать.
Параграф:"В чем заключается современное повреждение?" — гласил так:"Всякому
времени особливое повреждение свойственно; так, при блаженной памяти императрице Екатерине II введены
были фижмы и господствовал геройский дух, впоследствии же к сему присоединилась наклонность к военным поселениям.
Нашему
времени свойственное повреждение —
есть нигилизм".
Одним словом, в жизнь генерала всецело вторгнулся тот могущественный элемент, который в то
время был известен под именем борьбы с нигилизмом.
Антон сделал несомненно выгодное дело. Место
было бойкое; к тому же как раз в это
время объявили в ближайшем будущем свободную продажу вина.
Петенька
был именно в подобном положении, так что в последнее
время у него окончательно закружилась голова.
Стены
были нештукатуренные, в чем, впрочем, Стрелов немедленно извинился, сказав, что еще"не изобрал
времени".
— Это делает вам честь, сударыня. Что же! со
временем, когда дела Антона Валерьяновича разовьются, может
быть, вам и представится случай удовлетворить вашему похвальному чувству.
Несмотря на безмолвный протест отца, путешествия Петеньки на «Мысок» продолжались. Он сделал в этом отношении лишь ту уступку, что производил свои посещения во
время послеобеденного сна старика. Вообще в поведении Петеньки и Стрелова
было что-то таинственное, шли между ними какие-то деятельные переговоры, причем Петенька некоторое
время не соглашался, а Стрелов настаивал и, наконец, настоял.
— Нехороши наши места стали, неприглядны, — говорит мой спутник, старинный житель этой местности, знающий ее как свои пять пальцев, — покуда леса
были целы — жить
было можно, а теперь словно последние
времена пришли. Скоро ни гриба, ни ягоды, ни птицы — ничего не
будет. Пошли сиверки, холода, бездождица: земля трескается, а пару не дает. Шутка сказать: май в половине, а из полушубков не выходим!
И точно: холодный ветер пронизывает нас насквозь, и мы пожимаемся, несмотря на то, что небо безоблачно и солнце заливает блеском окрестные пеньки и побелевшую прошлогоднюю отаву, сквозь которую чуть-чуть пробиваются тощие свежие травинки. Вот вам и радошный май. Прежде в это
время скотина
была уж сыта в поле, леса стонали птичьим гомоном, воздух
был тих, влажен и нагрет. Выйдешь, бывало, на балкон — так и обдает тебя душистым паром распустившейся березы или смолистым запахом сосны и
ели.
—
Был румян, поколь свои мужики на барщину ходили, а теперь вон какой стал. Сердитые нынче, сударь,
времена настали.