Неточные совпадения
Что бы разум и сердце произвести ни
захотели, тебе оно, о! сочувственник мой, посвящено да
будет.
Хотя мнения мои о многих вещах различествуют с твоими, но сердце твое бьет моему согласно — и ты мой друг.
Вышел на двор, сыскал конюшню и нашел в оной лошадей до двадцати;
хотя, правду сказать, кости у них
были видны, но меня бы дотащили до следующего стана.
Те и другие живут в деревнях; но одни платят известное, а другие должны
быть готовы платить то, что господин
хочет.
У меня
был обед, и множество так называемых друзей, собравшись, насыщали праздный свой голод на мой счет. Один из бывших тут, который внутренне меня не любил, начал говорить с сидевшим подле него,
хотя вполголоса, но довольно громко, чтобы говоренное жене моей и многим другим слышно
было.
Беги отсель, кибитка у задних ворот готова, ступай в Москву или куда
хочешь и живи там, доколе можно
будет облегчить твою судьбу.
Лекарство со мною
хотя всегда ездило в запасе, но, по пословице: на всякого мудреца довольно простоты, — против бреду я себя не предостерег, и оттого голова моя, приехав на почтовый стан,
была хуже болвана.
Учение всем бы
было внятнее; просвещение доходило бы до всех поспешнее, и одним поколением позже за одного латинщика нашлось бы двести человек просвещенных; по крайней мере в каждом суде
был бы
хотя один член, понимающий, что
есть юриспруденция или законоучение.
Труд сего писателя бесполезен не
будет, ибо, обнажая шествие наших мыслей к истине и заблуждению, устранит
хотя некоторых от пагубныя стези и заградит полет невежества; блажен писатель, если творением своим мог просветить
хотя единого, блажен, если в едином
хотя сердце посеял добродетель.
Хотя у их
были князья, но мало имели власти.
По одну сторону меня сел сын хозяйский, а по другую посадил Карп Дементьич свою молодую невестку… Прервем речь, читатель. Дай мне карандаш и листочек бумашки. Я тебе во удовольствие нарисую всю честную компанию и тем тебя причастным сделаю свадебной пирушки,
хотя бы ты на Алеутских островах бобров ловил. Если точных не спишу портретов, то доволен
буду их силуэтами. Лаватер и по них учит узнавать, кто умен и кто глуп.
Редко мы бывали в одном городе; но беседы наши,
хотя не часты,
были, однако же, откровенны.
Ибо, не возмогши спасти винных, мощною судьбы рукою в преступление вовлеченных, я не
хотел быть участником в их казни.
А
хотя бы он с твоею невестою и ночь переспал накануне твоея свадьбы, то ты ему за то должен
быть благодарен.
Толико ненавидели они их, что ни один не
хотел миновать, чтобы не
быть участником в сем убийстве, как то они сами после призналися.
Будучи сам воспитан в правилах неоспоримой над крестьянами власти, с моими рассуждениями он не мог
быть согласен и вознегодовал, усмотрев, что они начинали в суждении сего дела преимуществовать,
хотя ради различных причин.
Сердце мое их оправдает, опираяся на доводах рассудка, и смерть асессора,
хотя насильственная,
есть правильна.
Не нашед способов спасти невинных убийц, в сердце моем оправданных, я не
хотел быть ни сообщником в их казни, ниже оной свидетелем; подал прошение об отставке и, получив ее, еду теперь оплакивать плачевную судьбу крестьянского состояния и услаждать мою скуку обхождением с друзьями. — Сказав сие, мы рассталися и поехали всяк в свою сторону.
Была замужем за купцом, неудачно торговавшим; лицом смазлива; оставшись после мужа бедною сиротою и ведая о жестокосердии собратий своего мужа, не
захотела прибегнуть к прошению надменной милостыни, но за благо рассудила кормиться своими трудами.
И какому отцу не захочется, чтобы дети его,
хотя в малолетстве,
были в знатных чинах, за которыми идут вслед богатство, честь и разум.
Хотя в деяниях ваших вождаемы
были рукою моею, не ощущали, однако же, николи ее направления.
Деяния ваши
были предузнаты и предваряемы; не
хотел я, чтобы робость или послушание повиновения малейшею чертою ознаменовала на вас тяжесть своего перста.
Ныне
будете сами себе вожди, и
хотя советы мои
будут всегда светильником ваших начинаний, ибо сердце и душа ваша мне отверсты, но яко свет, отдаляяся от предмета, менее его освещает, тако и вы, отриновенны моего присутствия, слабое ощутите согрение моея дружбы.
Если же наикраснейшими деяниями жизни прикрывать
будете коварство, ложь, вероломство, сребролюбие, гордость, любомщение, зверство, — то
хотя ослепите современников ваших блеском ясной наружности,
хотя не найдете никого столь любящего вас, да представит вам зерцало истины, не мните, однако же, затмить взоры прозорливости.
А ваше, ваше, может
быть, положит в них начало… болезни… боюсь сказать какой;
хотя не закраснеетесь, но рассердитесь.
Хотя бы и тяжела
была, я бы тебя, барин, не попросила мне пособить.
— Душа моя, Аннушка, я
хотел знать,
есть ли у тебя отец и мать, как ты живешь, богато ли или убого, весело ли,
есть ли у тебя жених?
Меня
было сватали в богатый дом за парня десятилетнего; но я не
захотела.
Крестьянка не
хотела у меня взять непорочных, благоумышленных ста рублей, которые в соразмерности состояний долженствуют
быть для полковницы, советницы, майорши, генеральши пять, десять, пятнадцать тысяч или более; если же госпоже полковнице, майорше, советнице или генеральше (в соразмерности моего посула едровской ямщичихе), у которой дочка лицом недурна или только что непорочна, и того уже довольно, знатной боярин седмидесятой, или, чего боже сохрани, седмьдесят второй пробы, посулит пять, десять, пятнадцать тысяч, или глухо знатное приданое, или сыщет чиновного жениха, или выпросит в почетные девицы, то я вас вопрошаю, городские матушки, не ёкнет ли у вас сердечко? не захочется ли видеть дочку в позлащенной карете, в бриллиантах, едущую четвернею, если она ходит пешком, или едущую цугом вместо двух заморенных кляч, которые ее таскают?
Где
есть нечего, там,
хотя бы и
было кому
есть, не
будет; умрут от истощения.
Мы сами, признаться должно, мы, ополченные палицею мужества и природы на сокрушение стоглавного чудовища, иссосающего пищу общественную, уготованную на прокормление граждан, мы поползнулися, может
быть, на действия самовластия, и
хотя намерения наши
были всегда благия и к блаженству целого стремились, но поступок наш державный полезностию своею оправдаться не может.
Здесь, на почтовом дворе, встречен я
был человеком, отправляющимся в Петербург на скитание прошения. Сие состояло в снискании дозволения завести в сем городе свободное книгопечатание. Я ему говорил, что на сие дозволения не нужно, ибо свобода на то дана всем. Но он
хотел свободы в ценсуре, и вот его о том размышлении.
Если
хочешь благорастворенного воздуха, удали от себя коптильню; если
хочешь света, удали затмевание; если
хочешь, чтобы дитя не
было застенчиво, то выгони лозу из училища.
Если мы скажем и утвердим ясными доводами, что ценсура с инквизициею принадлежат к одному корню; что учредители инквизиции изобрели ценсуру, то
есть рассмотрение приказное книг до издания их в свет, то мы
хотя ничего не скажем нового, но из мрака протекших времен извлечем, вдобавок многим другим, ясное доказательство, что священнослужители
были всегда изобретатели оков, которыми отягчался в разные времена разум человеческий, что они подстригали ему крылие, да не обратит полет свой к величию и свободе.
Но запрещать писания и обнародованное
хотеть истребить не
есть защищать богов, но бояться истины свидетельствования».
Но ни в Греции, ни в Риме, нигде примера не находим, чтобы избран
был судия мысли, чтобы кто дерзнул сказать: у меня просите дозволения, если уста ваши отверзать
хотите на велеречие; у нас клеймится разум, науки и просвещение, и все, что без нашего клейма явится в свет, объявляем заранее глупым, мерзким, негодным. Таковое постыдное изобретение предоставлено
было христианскому священству, и ценсура
была современна инквизиции.
И так священники
хотели, чтобы одни причастники их власти
были просвещенны, чтобы народ науку почитал божественного происхождения, превыше его понятия и не смел бы оныя коснуться.
Векерлин
хотя мстящею властию посажен
был под стражу, но «Седое чудовище» осталося у всех в руках.
Сверх же того в стихотворении, так, как и во всех вещах, может господствовать мода, и если она
хотя несколько имеет в себе естественного, то принята
будет без прекословия.
Я очень тому порадовался и
хотел было ему сказать, может
быть, неприятное на стихи его возражение, но колокольчик возвестил мне, что в дороге складнее поспешать на почтовых клячах, нежели карабкаться на Пегаса, когда он с норовом.
Хорошо бы и то, когда бы тем и конец
был, но умирать томною смертию, под батожьем, под кошками, в кандалах, в погребе, нагу, босу, алчущу, жаждущу, при всегдашнем поругании; государь мой,
хотя холопей считаете вы своим имением, нередко хуже скотов, но, к несчастию их горчайшему, они чувствительности не лишены.
Первой вечер по свадьбе и следующий день, в которой я ей представлен
был супругом ее как его сотоварищ, она занята
была обыкновенными заботами нового супружества; но ввечеру, когда при довольно многолюдном собрании пришли все к столу и сели за первый ужин у новобрачных и я, по обыкновению моему, сел на моем месте на нижнем конце, то новая госпожа сказала довольно громко своему мужу: если он
хочет, чтоб она сидела за столом с гостями, то бы холопей за оной не сажал.
От приезду моего на почтовый стан до того времени, как лошади вновь впряжены
были в мою повозку, прошло по крайней мере целой час. Но повозки его превосходительства запряжены
были не более как в четверть часа… и поскакали они на крылех ветра. А мои клячи,
хотя лучше казалися тех, кои удостоилися везти превосходительную особу, но, не бояся гранодерского кнута, бежали посредственною рысью.
Неискусный
хотя его
напев, но нежностию изречения сопровождаемый, проницал в сердца его слушателей, лучше природе внемлющих, нежели взращенные во благогласии уши жителей Москвы и Петербурга внемлют кудрявому
напеву Габриелли, Маркези или Тоди.
Я не
хотел отъехать, не
быв сопровождаем молитвою сего, конечно, приятного небу старца.
Ах! если бы он
был у меня после бывшего здесь пожара, умолк бы
хотя на одни сутки вопль алчущих птенцов моего соседа.
— Ты огорчаешь давно уже огорченное сердце естественною казнию, — говорил старец, — не ведал я, что мог тебя обидеть, не приемля на вред послужить могущего подаяния; прости мне мой грех, но дай мне, коли
хочешь мне что дать, дай, что может мне
быть полезно…
Я тебе, читатель, позабыл сказать, что парнасский судья, с которым я в Твери обедал в трактире, мне сделал подарок. Голова его над многим чем испытывала свои силы. Сколь опыты его
были удачны, коли
хочешь, суди сам; а мне скажи на ушко, каково тебе покажется. Если, читая, тебе захочется спать, то сложи книгу и усни. Береги ее для бессонницы.
Логика научила его рассуждать; математика — верные делать заключения и убеждаться единою очевидностию; метафизика преподала ему гадательные истины, ведущие часто к заблуждению; физика и химия, к коим, может
быть, ради изящности силы воображения прилежал отлично, ввели его в жертвенник природы и открыли ему ее таинства; металлургия и минералогия, яко последственницы предыдущих, привлекли на себя его внимание; и деятельно
хотел Ломоносов познать правила, в оных науках руководствующие.
И кто? он же, пресытившися обильным велеречием похвальных твоих слов, возгремит не твоим
хотя слогом, но
будет твой воспитанник.
Мы желаем показать, что в отношении российской словесности тот, кто путь ко храму славы проложил,
есть первый виновник в приобретении славы,
хотя бы он войти во храм не мог.