— Annette, надеюсь, что ты будешь аккуратна попрежнему, однако будь осторожна с лимоном, ибоМуханов мне сегодня сказал, что уже эта хитрость открыта, и
я боюсь, чтобы она нам не повредила.
Бедный Борисов в плохих — Андрей бушует и уже раз его привозили в Верхнеудинск, чтобы оставить в больнице, но Петр опять выпросил и теперь сам со всеми прекратил сношения, ни к кому не пишет;
я боюсь, чтобы это положение не подействовало и на него, чтобы он не пустил себе пули в лоб.
Неточные совпадения
Дорогой
я видел в Ладоге Кошкуля на секунду, — он
мне дал денег и ни слова не сказал — видно,
боялся, ибо убежал, поцеловавши
меня, а
я остался с вопросом об вас.
Вы знаете, как мужчины самолюбивы, —
я знаю это понаслышке, но, как член этого многочисленного стада,
боюсь не быть исключением [из] общего правила. Про женщин не говорю. Кроме хорошего, до сих пор в них ничего не вижу — этого убеждения никогда не потеряю, оно
мне нужно. Насчет востока мы многое отгадали: откровенно говорить теперь не могу, — когда-нибудь поболтаем не на бумаге. Непременно уверен, что мы с вами увидимся — даже, может быть, в Туринске…
…Без вашего позволения
я не смел прямо отправить холст: в таких случаях всегда
боюсь обидеть; не имея привычки брать взяток,
боюсь их и давать… [Тобольское почтовое начальство притесняло туринского почтового чиновника за то, что он принял от М. П. Ледантю для отсылки в Петербург рукопись перевода «Мыслей» Паскаля. Холст посылался тобольскому начальству для умиротворения его.]
Меня они родственно балуют —
я здесь как дома и не
боюсь им наскучить моею хворостию. Это убеждение вам доказывает, до какой степени они умеют облегчить мое положение. Другие здешние товарищи помогают им в этом деле.
Погрустил
я с вами, добрая Надежда Николаевна: известие о смерти вашего внука Васи сильно нас поразило. Тут невольно мысль и молитва о близких покойного. Да успокоит вас милосердый бог в этом новом горе. В сердечном моем сочувствии вы не сомневаетесь —
боюсь распространяться, чтоб не заставить вас снова задуматься, хотя вполне уверен в вашей полной покорности воле божьей.
Скажи Федернелке, что
я получил его фотографический портрет, готов был расцеловать его, если бы не
боялся испортить своим соприкосновением, так живо старческие черты
мне напомнили его молодого.
Я к нему буду скоро писать. Спасибо за брошюрки. Хотя в них нет ничего особенного, но все-таки прочел их со вниманием, как читаю все, что касается до теперешнего вопроса.
Заочные наши сношения затруднены.
Я с некоторого времени
боюсь с тобой говорить на бумаге. Или худо выражаюсь, или ты
меня не хочешь понимать, а
мне, бестолковому, все кажется ясно, потому что
я уверен в тебе больше, нежели в самом себе… Прости
мне, если всякое мое слово отражается в тебе болезненно…
Вы думаете, чтобы
я могла усумниться, не получая долго известия; никогда не сомневалась в вас, узнав вашу прекрасную душу, но
я несколько беспокоилась о здоровье вашем и теперь
боюсь, чтобы это движение и сырость петербургского климата не имели бы влияния на ваше здоровье.
Сначала
я испугался; знавши об их намерении приехать сюда,
боялся весенней дороги для доброй М. А., но благодаря бога все совершилось благополучно, и 16-го числа вечером
я обнял Аннушку.
Стародум. Фенелона? Автора Телемака? Хорошо. Я не знаю твоей книжки, однако читай ее, читай. Кто написал Телемака, тот пером своим нравов развращать не станет.
Я боюсь для вас нынешних мудрецов. Мне случилось читать из них все то, что переведено по-русски. Они, правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание видеть тебя столько счастливу, сколько в свете быть возможно.
—
Я боюсь, что она сама не понимает своего положения. Она не судья, — оправляясь говорил Степан Аркадьич. — Она подавлена, именно подавлена твоим великодушием. Если она прочтет это письмо, она не в силах будет ничего сказать, она только ниже опустит голову.
— Позвольте вам доложить, Петр Александрыч, что как вам будет угодно, а в Совет к сроку заплатить нельзя. Вы изволите говорить, — продолжал он с расстановкой, — что должны получиться деньги с залогов, с мельницы и с сена… (Высчитывая эти статьи, он кинул их на кости.) Так
я боюсь, как бы нам не ошибиться в расчетах, — прибавил он, помолчав немного и глубокомысленно взглянув на папа.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Тебе все такое грубое нравится. Ты должен помнить, что жизнь нужно совсем переменить, что твои знакомые будут не то что какой-нибудь судья-собачник, с которым ты ездишь травить зайцев, или Земляника; напротив, знакомые твои будут с самым тонким обращением: графы и все светские… Только
я, право,
боюсь за тебя: ты иногда вымолвишь такое словцо, какого в хорошем обществе никогда не услышишь.
О!
я шутить не люблю.
Я им всем задал острастку.
Меня сам государственный совет
боится. Да что в самом деле?
Я такой!
я не посмотрю ни на кого…
я говорю всем: «
Я сам себя знаю, сам».
Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу.
Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Сначала все
боялась я, // Как в низенькую горенку // Входил он: ну распрямится?
Правдин. Не
бойтесь. Их, конечно, ведет офицер, который не допустит ни до какой наглости. Пойдем к нему со
мной.
Я уверен, что вы робеете напрасно.
Скотинин. А движимое хотя и выдвинуто,
я не челобитчик. Хлопотать
я не люблю, да и
боюсь. Сколько
меня соседи ни обижали, сколько убытку ни делали,
я ни на кого не бил челом, а всякий убыток, чем за ним ходить, сдеру с своих же крестьян, так и концы в воду.