Неточные совпадения
В продолжение всей речи ни разу не было упомянуто о государе:
это небывалое дело так поразило и понравилось императору Александру, что он тотчас прислал Куницыну владимирский крест — награда, лестная для молодого человека, только что возвратившегося,
перед открытием Лицея, из-за границы, куда он был послан по окончании курса в Педагогическом институте, и назначенного в Лицей на политическую кафедру.
Как нарочно, в
эту минуту отворяется дверь из комнаты и освещает сцену:
перед ним сама кн[яжна] Волконская.
Невозможно
передать вам всех подробностей нашего шестилетнего существования в Царском Селе:
это было бы слишком сложно и громоздко — тут смесь и дельного и пустого.
Теперь не берусь всего
этого передать.
Через два месяца буду сам
передавать вам мои мысли.
Это первая приятная минута нового, ожидающего меня положения. Будьте снисходительны ко всему вздору, который я вам буду говорить после принужденного 13-летнего молчания…
— Не стану, друг Оболенский,
передавать тебе впечатление, которое на меня произвел Глебов,
это невыразимо жестоко: главное мне кажется, что он никак не хочет выйти из бездны, в которую погряз.
Желал бы очень чем-нибудь содействовать лицейскому вашему предприятию [Энгельгардт собирал капитал для помощи сиротам лицеистов; 12 сентября 1841 г. он писал Ф. Ф. Матюшкину, что Пущин
передал в
этот капитал 100 рублей.] — денежных способов не имею, работать рад, если есть цель
эту работу упрочить, без
этой мысли нейдет на лад.
На прошедшей неделе получил от Спиридова прямое письмо, в котором много любопытного о нашем востоке. Статью о К. К. не стану вам
передавать, вы все знаете, и тоска повторять
эти неимоверные глупости. Она до июля живет в Оёке.
Михаил Александрович на днях отправил табачницу вроде вашей, где представлена сцена, происходящая между вами, Бобрищевым-Пушкиным и Кюхельбекером. Он будет доволен
этим воспоминанием, освященным десятилетнею давностию… [Сохранился рисунок 1830-х гг., где изображены И. Д. Якушкин, П. С. Бобрищев-Пушкин и М. К. Кюхельбекер
перед зданием петровской тюрьмы (см. Записки И. Д, Якушкина, 1951, вкладка к стр. 256); подлинный — в Пушкинском Доме.]
Померанцева и Черкасова благодарили меня за окончание их просьб, то есть за определение детей их, куда они желали. Я
эту благодарность в натуре
передаю по принадлежности Михаилу Александровичу…
Пиши ко мне, когда будешь иметь досуг: общая наша потеря не должна нас разлучить, напротив, еще более сблизить.
Эти чувства утешат нас, и если Марья нас видит, то они и ее порадуют. Вместе с твоим письмом я получил письмо от Annette, она горюет и
передает мне те известия, что от вас получила в Твери.
Что мне сказать про себя? Черная печать твоего конверта вся
перед глазами. Конечно, неумолимое время наложило свою печать и на нее, [На нее — на М. И. Малиновскую, которая долго болела.] но покамест, как ни приготовлялся к
этой вести, все-таки она поразила неожиданно. В другой раз поговорим больше — сегодня прощай. Обнимаю тебя крепко. Да утешит тебя бог!
Много бы надобно говорить, чтобы все
это передать в порядке.
Я здесь на перепутье часто ловлю оттуда весточку и сам их наделяю листками.
Это существенная выгода Ялуторовска, кроме других его удовольствий. [Ялуторовск лежал на главном пути из Европейской России в Сибирь. Проезжавшие купцы, чиновники
передавали декабристам письма и посылки от родных, на обратном пути брали от декабристов письма, которые благодаря
этому избегали цензуру администрации.]
Слава богу, что
эти новые припадки в инвалидной моей ноге случились
перед тем городом, где я нашел попечение дружбы и товарища-лекаря, иначе
это могло бы дать развернуться болезни, если бы пришлось тащиться без помощи все вперед.
Я могу только
передать вам мои ощущения несознательные — ученым образом я не умею оценить
этого таланта.
Обнимаю вас, добрый друг.
Передайте прилагаемое письмо Созоновичам. Барон [Барон — В. И. Штейнгейль.] уже в Тобольске — писал в день выезда в Тары. Спасибо племяннику-ревизору, [Не племянник, а двоюродный брат декабриста И. А. Анненкова, сенатор H. Н. Анненков, приезжавший в Сибирь на ревизию.] что он устроил
это дело. — 'Приветствуйте ваших хозяев — лучших людей. Вся наша артель вас обнимает.
Вероятно, не удивило тебя письмо Балакшина от 26 июня. Ты все
это передал Николаю, который привык к проявлениям Маремьяны-старицы. [Прозвище Пущина за его заботы о всех нуждающихся в какой-либо помощи.] — Записку о Тизенгаузене можешь бросить, не делая никаких справок.
Это тогдашние бредни нашего doyen d'âge, [Старшего годами, старшины (франц.).] от которых я не мог отделаться. Сын его сказал мне теперь, что означенный Тизенгаузен давно имеет другое место.
Это дело можно почислить решенным.
До него должен быть у тебя Фрейганг, бывший моим гостем по возвращении из Камчатки. Он же встретился дорогой с Арбузовым и
передал посланный тобою привет. Арбузова провезли мимо Ялуторовска. — До того в феврале я виделся с H. H. Муравьевым, и он обнял меня за тебя. Спасибо тебе! Отныне впредь не будет таких промежутков в наших сношениях. Буду к тебе писать просто с почтой, хотя
это и запрещено мне, не знаю почему.
Маремьянствую несознательно, а иначе сделать не умею. С другой стороны, тут же подбавилось: узнал, что Молчанов отдан под военный суд при Московском ордонансгаузе. [Комендантском управлении.]
Перед глазами беспрерывно бедная Неленька! оттасоваться невозможно. Жду не дождусь оттуда известия, как она ладит с
этим новым, неожиданным положением. Непостижимо, за что ей досталась такая доля? За что нам пришлось, в семье нашей, толковать о таких грязных делах?
Это одно из многочисленных произведений Н. Д., наполненное мистическими рассуждениями о любви к Пущину, о долге
перед памятью покойного М. А и т. п.
Этот раз оно на меня сделало то впечатление, как когда я
перед 14-м [
Перед 14 декабря 1825 г.] поздно вечером подъехал к вашему крыльцу в деревне.
…Я так высоко
перед собой, то есть
перед мужчиной, ставлю женщину, что никогда не позволю себе думать, чтоб она могла быть виновата.
Это изящное создание всеми обречено на жертвы, а я в
этом случае хочу быть исключением. Поклоняюсь ей и буду поклоняться.
Это не слова, а глубокое убеждение, в котором все сильнее и сильнее убеждаюсь…
Обнимая вас, добрый друг Марья Александровна, и Нину нашу, прошу
это письмо
передать Наталье Дмитриевне.
Прошу покорно Татьяну Ивановну немедленно
передать или переслать
это письмо Наталье Дмитриевне Фонвизиной.
Ты должна делить со мной все мои ощущения — у меня все
перед глазами
это поглощение 828 существ!
Пущина с просьбой помочь ей
передать свои, фонвизинские, имения в казну, так как опасалась, что в случае ее смерти законный наследник
этих имений крепостник С. П. Фонвизин будет притеснять крестьян.
Скажу вам, что я совершенно не знала об
этом долге; покойная моя матушка никогда не поминала об нем, и когда до меня дошли слухи, что вы отыскивали меня с тем, чтобы
передать мне долг отца моего, я не верила, полагая, что
это была какая-нибудь ошибка; не более как с месяц назад, перечитывая письма отца моего, в одном из оных мы нашли, что упоминалось об
этом долге, но мы удивились, как он не мог изгладиться из памяти вашей.
Тебя еще раз обнимаю крепко. Павел Бобрищев-Пушкин делает то же.
Передаю перо директрисе. Ты будешь рад увидеть ее почерк. Добрая женщина!
это не новость для тебя.
Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Без наук люди живут и жили. Покойник батюшка воеводою был пятнадцать лет, а с тем и скончаться изволил, что не умел грамоте, а умел достаточек нажить и сохранить. Челобитчиков принимал всегда, бывало, сидя на железном сундуке. После всякого сундук отворит и что-нибудь положит. То-то эконом был! Жизни не жалел, чтоб из сундука ничего не вынуть.
Перед другим не похвалюсь, от вас не потаю: покойник-свет, лежа на сундуке с деньгами, умер, так сказать, с голоду. А! каково
это?
"Было чего испугаться глуповцам, — говорит по
этому случаю летописец, — стоит
перед ними человек роста невеликого, из себя не дородный, слов не говорит, а только криком кричит".
Наконец он не выдержал. В одну темную ночь, когда не только будочники, но и собаки спали, он вышел, крадучись, на улицу и во множестве разбросал листочки, на которых был написан первый, сочиненный им для Глупова, закон. И хотя он понимал, что
этот путь распубликования законов весьма предосудителен, но долго сдерживаемая страсть к законодательству так громко вопияла об удовлетворении, что
перед голосом ее умолкли даже доводы благоразумия.
И, сказав
это, вывел Домашку к толпе. Увидели глуповцы разбитную стрельчиху и животами охнули. Стояла она
перед ними, та же немытая, нечесаная, как прежде была; стояла, и хмельная улыбка бродила по лицу ее. И стала им
эта Домашка так люба, так люба, что и сказать невозможно.
Этого мало: в первый же праздничный день он собрал генеральную сходку глуповцев и
перед нею формальным образом подтвердил свои взгляды на администрацию.