Неточные совпадения
Как
быть! Надобно приняться за старину. От вас, любезный друг, молчком не отделаешься — и то уже совестно, что так долго откладывалось давнишнее обещание поговорить с вами на бумаге об Александре Пушкине, как, бывало, говаривали мы об нем при первых наших встречах
в доме Бронникова. [
В доме Бронникова жил Пущин
в Ялуторовске, куда приезжал
в 1853–1856 гг. Е. И. Якушкин для свидания с отцом, декабристом И. Д. Якушкиным.] Прошу терпеливо и снисходительно слушать немудрый мой рассказ.
В Царском мы вошли к директору: его
дом был рядом с Лицеем.
Поместили нас
в общественном
доме.
В тот же вечер явились К. Карл, с Нонушкой и Мария Николаевна с Мишей. [К. Карл. — Кузьмина, воспитательница Нонушки — С. Н. Муравьевой; Мария Николаевна — Волконская, ее сын Миша — крестник Пущина, писавший ему
в детстве: «Милый Папа Ваня».] Объятия и пр., как ты можешь себе представить. Радостно
было мне найти прежнее неизменное чувство доброй моей кумушки. Миша вырос и узнал меня совершенно — мальчишка хоть куда: смел, говорлив, весел.
Поехал дальше. Давыдовых перегнал близ Нижне-удинска,
в Красноярске не дождался. Они с детьми медленно ехали, а я, несмотря на грязь, дождь и снег иногда, все подвигался на тряской своей колеснице. Митьков, живший своим
домом, хозяином совершенным — все по часам и все
в порядке. Кормил нас обедом — все время мы
были почти неразлучны, я останавливался у Спиридова, он еще не совсем устроился, но надеется, что ему
в Красноярске
будет хорошо.
В беседах наших мы все возвращались к прошедшему…
Последние известия из Иркутска у меня от 3 мая: М. Н. мне пишет обо всем, [М. Н. — Волконская; сохранились интересные письма ее (22) к Пущину за 1839–1841, 1843 и 1847 гг. (РО, ф. 243);
в письмах — много для характеристики взаимоотношений Волконской и Пущина.] рассказывает о посещении
в Оёк,
в именины Лизы
была у них с детьми и хвалит новый
дом Трубецких, который на этот раз, как видно из ее описания, не соображен по теории Ноева ковчега. Все там здоровы и проводят время часто вместе.
О детях
в последнем письме говорят, что недели через три обещают удовлетворительный ответ. Значит, нужна свадьба для того, чтоб дети
были дома. Бедная власть, для которой эти цыпушки могут
быть опасны. Бедный отец, который на троне, не понимает их положения. Бедный Погодин и бедная Россия, которые называют его царем-отцом!.. [Речь идет об «ура-патриотических» брошюрах М. П. Погодина.]
Михаил Александрович на днях отправил табачницу вроде вашей, где представлена сцена, происходящая между вами, Бобрищевым-Пушкиным и Кюхельбекером. Он
будет доволен этим воспоминанием, освященным десятилетнею давностию… [Сохранился рисунок 1830-х гг., где изображены И. Д. Якушкин, П. С. Бобрищев-Пушкин и М. К. Кюхельбекер перед зданием петровской тюрьмы (см. Записки И. Д, Якушкина, 1951, вкладка к стр. 256); подлинный —
в Пушкинском
Доме.]
Дом занимаем порядочный, вдовы Бронниковой, которая позволяет нам на свой счет делать всевозможные поправки, и за это позволение берет 250 рублей
в год. Наружность нечто вроде станции
в России, но расположение удобно. Для нас ничего лучшего не нужно. Каждому можно
быть у себя, и
есть место, где можно
быть вместе. [
В доме Бронникова Пущин жил вместе с Е. П. Оболенским — до женитьбы последнего на
В. С. Барановой.] Не перехожу сегодня на другую страницу. Время обедать.
Крепко жму вам обоим руку. Аннушка вас целует. Еще раз
буду писать
в Херсон, а потом
в наш
дом казенным пакетом.
Музыки Marseillaise [Марсельезы.] здесь ни у кого нет; Bérenger [Беранже.]
есть у Александра, но теперь нельзя достать — все книги уложены по случаю переделки
в доме. Когда можно
будет, он вам его пришлет…
В 1838 году этот
дом был куплен государственным преступником Матвеем Ивановичем Муравьевым-Апостолом.
Не знаю, как тебе высказать всю мою признательность за твою дружбу к моим сестрам. Я бы желал, чтоб ты, как Борис, поселился
в нашем
доме. Впрочем, вероятно, у тебя казенная теперь квартира. Я спокойнее здесь, когда знаю, что они окружены лицейскими старого чекана. Обними нашего директора почтенного. Скоро
буду к нему писать. Теперь не удастся. Фонвизины у меня — заранее не поболтал на бумаге, а при них болтовня и хлопоты хозяина, радующегося добрым гостям. Об них поговорю с Николаем.
С удовольствием сердечным описываю тебе 18 февраля
в доме Бронникова. — Ты помнишь, что 4-го инструмент
был привезен — об этом писал тебе союзник Балкшин. Следовательно, ты знаешь, что 18-го минул срок карантинных мер по инструкции Яковлева.
…Яуже имел известие о приезде Я. Д. Казимирского
в Иркутск. Он 25 генваря явился на Ангару, и все наши обняли его радушно. Даже Иван Дмитриевич, надев доху, выплыл из
дому, где сидел почти всю зиму безвыходно. — Черемша свое дело сделала — дай бог, чтоб раны совсем закрылись. — Чех должен теперь
быть с отцом, не понимаю, какая цель
была командировать его к инородцам.
Спасибо за облатки: я ими поделился с Бобрищевым-Пушкиным и Евгением. [Облатки — для заклейки конвертов вместо сургучной печати.] Следовало бы, по старой памяти, послать долю и Наталье Дмитриевне, но она теперь сама
в облаточном мире живет. Как бы хотелось ее обнять. Хоть бы Бобрищева-Пушкина ты выхлопотал туда. Еще причина, почему ты должен
быть сенатором. Поговаривают, что
есть охотник купить
дом Бронникова. Значит, мне нужно
будет стаскиваться с мели, на которой сижу 12 лет. Кажется, все это логически.
Ты говоришь: верую, что
будет мир, а я сейчас слышал, что проскакал курьер с этим известием
в Иркутск. Должно
быть, верно, потому что это сказал почтмейстер Николаю Яковлевичу.
Будет ли мир прочен — это другой вопрос, но все-таки хорошо, что
будет отдых. Нельзя же нести на плечах народа, который ни
в чем не имеет голоса, всю Европу. Толчок дан поделом — я совершенно с тобой согласен. Пора понять, что
есть дело
дома и что не нужно
быть полицией
в Европе.
Добрался до
дому Бронникова 4-го числа
в 7 часов утра. Ваня меня встретил босиком, обрадовался. Утро читал письма, которых
в мое десятидневное отсутствие собралось много. Первые
были прочтены твои листки из Екатеринбурга и из Перми. Официальные вечером читали все наши, собравшиеся у меня вечером, а заветные — мое богатство.
Пожалуйста, велите отыскать и перешлите запечатанным на имя моего брата Николая,
в дом наш на Мойке. Скоро он
будет иметь верный случай сюда. Жаль мне, что не мог он сам привезти, хотя надеялся после последнего с вами свидания.
…Штакельберг, мой потомок лицейский, — последний мой гость
в доме Бронникова. Благодари, если увидишь, что вспомнил предка своего. Благородный малый, но, кажется,
есть немного немецкая закваска.
Благодарю за известие о водворении Бакунина
в доме Лучших. Хорошо знать его на хороших руках, но я хотел бы, чтоб ты мне сказал, на ком он затевает жениться? Может
быть, это знакомая тебе особа — ты
был дедушкой всех томских невест. И я порадовал бы его матушку, если б мог сказать ей что-нибудь положительное о выборе ее сына. Неизвестность ее тревожит, а тут всегда является Маремьяна. [Речь идет об M. А. Бакунине. Об этом — и
в начале следующего письма.]
Наконец, сегодня, то
есть 21 августа, явился Пальм и завтра утром увозит Дурова, который непременно сам заедет к вам. Вопрос
в том, застанет ли он вас
дома. Во всяком случае, у вас на столе
будет и рукопись и это письмо… [Дальше — просьба достать для петрашевца С. Ф. Дурова сочинения Фурье. Дуров уехал
в Москву 22 августа (неизданное письмо Пущина к жене от 24 августа).]
Басаргины должны
быть теперь
дома,
в нашем соседстве — последнее об них известие
было из Нижнего.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему всё бы только рыбки! Я не иначе хочу, чтоб наш
дом был первый
в столице и чтоб у меня
в комнате такое
было амбре, чтоб нельзя
было войти и нужно бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза и нюхает.)Ах, как хорошо!
Городничий. Я бы дерзнул… У меня
в доме есть прекрасная для вас комната, светлая, покойная… Но нет, чувствую сам, это уж слишком большая честь… Не рассердитесь — ей-богу, от простоты души предложил.
Квартальный. Прохоров
в частном
доме, да только к делу не может
быть употреблен.
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе
в дом целый полк на постой. А если что, велит запереть двери. «Я тебя, — говорит, — не
буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а вот ты у меня, любезный,
поешь селедки!»
Хлестаков. Я, признаюсь, литературой существую. У меня
дом первый
в Петербурге. Так уж и известен:
дом Ивана Александровича. (Обращаясь ко всем.)Сделайте милость, господа, если
будете в Петербурге, прошу, прошу ко мне. Я ведь тоже балы даю.