Неточные совпадения
Проезжай Пушкин сутками позже до поворота на Екатеринославль, я встретил бы его
дорогой, и как отрадно
было бы обнять его в такую минуту! Видно, нам суждено
было только один раз еще повидаться, и то не прежде 1825 года.
Уцелели бы все эти
дорогие подробности, если бы тогда при нас
был стенограф.
Проходили годы; ничем отрадным не навевало в нашу даль — там,на нашем западе, все шло тем же тяжелым ходом. Мы, грешные люди, стояли как поверстные столбы на большой
дороге: иные путники, может
быть, иногда и взглядывали, но продолжали путь тем же шагом и в том же направлении…
С каким восхищением я пустился в
дорогу, которая, удаляя от вас, сближает. Мои товарищи Поджио и Муханов. Мы выехали 12 октября, и этот день для меня
была еще другая радость — я узнал от фельдъегеря, что Михайло произведен в офицеры.
Первые трое суток мы ехали на телеге, что
было довольно беспокойно; теперь сели на сани, и я очень счастлив. Не знаю, как
будет далее, а говорят — худа
дорога, сделалось очень тепло. Заметь, в какое время нас отправили, но слава богу, что разделались с Шлиссельбургом, где истинная тюрьма. Впрочем, благодаря вашим попечениям и Плуталову я имел бездну пред другими выгод; собственным опытом убедился, что в человеческой душе на всякие случаи
есть силы, которые только надо уметь сыскать.
Мы приезжаем туда вечером
пить чай, вдруг являются к нам… люди и спрашивают, не имеем ли мы в чем-нибудь надобности — мы набрали табаку и прочих вещей для
дороги.
Поблагодарите губернатора чрез архиерея, я у него в несколько минут душу отвел после беспрестанных сцен в
дороге с извозчиками, не забывая той, которая
была при нашем свидании.
Поджидал весточки от вас, но, видно, надобно первому начать с вами беседу, в надежде что вы [не] откажете уделить мне минутку вашего досуга, Вы должны
быть уверены, что мне всегда
будет приятно хоть изредка получить от вас словечко: оно напомнит мне живо то время, в котором до сих пор еще живу; часто встречаю вас в
дорогих для всех нас воспоминаниях.
Официальные мои письма все, кажется, к вам ходят через Петербург — с будущей почтой
буду отвечать Сергею Григорьевичу, на днях получил его листок от 25 — го числа [Много писем С. Г. Волконского к Пущину за 1840–1843, 1855 гг., характеризующих их взаимную сердечную дружбу и глубокое, искреннее уважение — в РО (ф. 243 и Фв. III, 35), в ЦГИА (ф. 279, оп. I, № 254 и 255), за 1842, 1854 и 1857 гг. напечатаны в сборниках о декабристах.] — он в один день с вами писал, только другой
дорогой.
С будущей почтой я вам
буду писать своей
дорогой. Крепко жму вам и Марье Яковлевне руку.
Сенатора прислали с целой ордой правоведцев; они все очищают только бумаги, и никакой решительно пользы не
будет от этой
дорогой экспедиции. Кончится тем, что сенатору, [Сенатор — И. Н. Толстой.] которого я очень хорошо знаю с давних лет, дадут ленту, да и баста. Впрочем, это обыкновенный ход вещей у нас. Пора перестать удивляться и желать только, чтобы, наконец, начали добрые, терпеливые люди думать: нет ли возможности как-нибудь иначе все устроить? Надобно надеяться, что настанет и эта пора.
Может
быть, это и нужно, а может
быть, они и от
дороги и от ревизии устали.
Около 20 ноября надобно пуститься домой — к тому времени должна
быть дорога.
До свидания, добрый Василий Львович; как бы я
был счастлив, если б нашел у вас вашего
дорогого гостя. Воображаю ваше нетерпение в этом ожидании. Приветствуйте искренно за меня Александру Ивановну, Александру Васильевну и всю милую вашу семью.
Грустно, признаюсь; я тебе завидую — ты поставлен
был насильственно в колесо жизни… а я избрал сам себе
дорогу, — сам себя должен упрекать, что остался бездомным, хворым сиротою…
Помчались по замерзлой осенней
дороге — тряско, но приятно
было дышать свежим воздухом и двигаться после долгой тюрьмы.
До него должен
быть у тебя Фрейганг, бывший моим гостем по возвращении из Камчатки. Он же встретился
дорогой с Арбузовым и передал посланный тобою привет. Арбузова провезли мимо Ялуторовска. — До того в феврале я виделся с H. H. Муравьевым, и он обнял меня за тебя. Спасибо тебе! Отныне впредь не
будет таких промежутков в наших сношениях.
Буду к тебе писать просто с почтой, хотя это и запрещено мне, не знаю почему.
Ты уже должен знать, что 14 августа Иван Дмитриевич прибыл в Иркутск с старшим своим сыном Вячеславом.
Дорога ему помогла, но болезнь еще не уничтожена.
Будет там опять пачкаться. Дай бог, чтоб это шло там удачнее, нежели здесь в продолжение нескольких месяцев. Просто страшно
было на него смотреть. Не знаю, можно ли ему
будет добраться до вас. Мне это необыкновенно, кажется, удалось, но и тут тебя, добрый друг, не поймал. Авось когда-нибудь как-нибудь свидимся.
Два слова письменных в дополнение к письму вашего соименника,
дорогой фотограф, в ответ на ваши строки от 18 декабря… О кончине Вольфа — вы, верно, это уже знаете от Ж.Адамовны, к которой писали из Тобольска. Он страдал жестоко пять месяцев. Горячка тифозная, а потом вода в груди. Смерть
была успокоением, которого он сам желал, зная, что нет выздоровления.
Тут просто действует провидение, и я только должен благодарить бога и добрую женщину. Теперь подготовляю, что нужно для
дороги, и с полной уверенностью провожу Аннушку. Может
быть, бог даст, и сам когда-нибудь ее увижу за Уралом… Жаль, что я не могу тебе послать теперь письма Дороховой, — впрочем, если Мария Николаевна поедет с Аннушкой, то я тебе с нею их перешлю, но только с тем непременным условием, чтобы ты мне их возвратил. Это мое богатство. Не знаю, за что эта добрая женщина с такою дружбою ко мне…
После обеда. Сейчас еду проводить Аннушку. Не пишется. Этот пакет тебе доставит Елизавета Алексеевна Кобелева, — надеюсь, что она благополучно доставит Аннушку Марье Александровне. Я очень доволен, что спутницы у нее такие добрые — ей не
будет скучно в
дороге, — и я спокоен.
Сегодня писал к Павлу Сергеевичу. Он и, верно, вы тотчас повидаете нашу заветную путешественницу, которая одна с запада вашего явилась на наш восток. Не могу
быть спокоен, пока не узнаю, что она в Нижнем. Каково такой трусихе путешествовать в такую пору, и как нарочно все лето
было дождливое и
дороги непроходимые.
Теперь я сижу, залечиваю ногу. Без этого нельзя думать о
дороге. Без сомнения, прежде зимы нельзя
будет ехать. Я не разделяю твоих страхов, но хочу без раны пуститься, иначе придется с рожей на ноге и с лихорадкой сидеть где-нибудь на станции.
Автограф этот кто-то зачитал — я его не нахожу, а нужно бы иметь… может
быть, не откажет в свободную минуту сам списать эту рукопись, для меня
дорогую.
Проси Ольгу Павловну, чтоб она
была здорова. Не ее дело хворать. Поздравляю с
дорогим именинником.
Неточные совпадения
Бобчинский. Сначала вы сказали, а потом и я сказал. «Э! — сказали мы с Петром Ивановичем. — А с какой стати сидеть ему здесь, когда
дорога ему лежит в Саратовскую губернию?» Да-с. А вот он-то и
есть этот чиновник.
Артемий Филиппович. О! насчет врачеванья мы с Христианом Ивановичем взяли свои меры: чем ближе к натуре, тем лучше, — лекарств
дорогих мы не употребляем. Человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет. Да и Христиану Ивановичу затруднительно
было б с ними изъясняться: он по-русски ни слова не знает.
На
дороге обчистил меня кругом пехотный капитан, так что трактирщик хотел уже
было посадить в тюрьму; как вдруг, по моей петербургской физиономии и по костюму, весь город принял меня за генерал-губернатора.
Городничий. Полно вам, право, трещотки какие! Здесь нужная вещь: дело идет о жизни человека… (К Осипу.)Ну что, друг, право, мне ты очень нравишься. В
дороге не мешает, знаешь, чайку
выпить лишний стаканчик, — оно теперь холодновато. Так вот тебе пара целковиков на чай.
Городничий. Да постойте, дайте мне!.. (К Осипу.)А что, друг, скажи, пожалуйста: на что больше барин твой обращает внимание, то
есть что ему в
дороге больше нравится?