Неточные совпадения
Невольным образом
в этом рассказе замешивается и собственная моя личность; прошу не обращать на нее внимания. Придется, может быть, и об Лицее сказать словечко; вы это простите, как воспоминания, до сих
пор живые! Одним словом, все сдаю вам, как вылилось на бумагу. [Сообщения И. И. Пущина о том, как он осуществлял свое обещание Е. И. Якушкину, —
в письмах к Н. Д. Пущиной и Е. И. Якушкину за 1858 г. № 225, 226, 228, 242 и др.]
Все это вместе было причиной, что вообще не вдруг отозвались ему на егопривязанность к лицейскому кружку, которая с первой
поры зародилась
в нем, не проявляясь, впрочем, свойственною ей иногда пошлостью.
Не знаю, к счастию ли его, или несчастию, он не был тогда
в Петербурге, а то не ручаюсь, что
в первых
порывах, по исключительной дружбе моей к нему, я, может быть, увлек бы его с собою.
Я знал, что он иногда скорбел о своих промахах, обличал их
в близких наших откровенных беседах, но, видно, не пришла еще
пора кипучей его природе угомониться.
Тотчас же я отправился узнавать, откуда эта беда, нежданная
в такую
пору дня.
P.S. Верно, ты читал
в газетах, что Бурцов получил [орден] Анны 2-й степени. Порадуйся. Дай бог ему успеха. Но меня удивляет, что я до сих
пор не имею от него ответа на письмо, которое было написано тобою. Не понимаю, что это значит.
Приехал сюда совершенно
в новый мир — до сих
пор не могу еще хорошенько опомниться.
Черевин, бедный, все еще нехорош — ждет денег от Семенова, а тот до сих
пор ни слова к нему не пишет… N-ские очень милы
в своем роде, мы иногда собираемся и вспоминаем старину при звуках гитары с волшебным пением Яковлева, который все-таки не умеет себя представить.
Я часто вспоминаю слова ваши, что не трудно жить, когда хорошо, а надобно быть довольным, когда плохо. Благодаря бога я во всех положениях довольно спокоен и очень здоров — что бог даст вперед при новом нашем образе жизни
в Читинской, что до сих
пор от нас под большим секретом, — и потому я заключаю, что должно быть одно из двух: или очень хорошо, или очень дурно.
Благодаря бога, до сих
пор не имел случая на себя жаловаться, и сам столько лет находил
в себе силы, то без сомнения теперь не время беспокоиться о том, что рано или поздно должно со мной случиться.
Ты удивляешься, друг Оболенский, что до сих
пор я не говорю тебе словечка: надеюсь с полною уверенностию, что ты меня не упрекаешь
в чем-нибудь мне несвойственном.
Не могу тебе дать отчета
в моих новых ощущениях: большой беспорядок
в мыслях до сих
пор и жизнь кочевая. На днях я переехал к ксендзу Шейдевичу; от него, оставив вещи, отправлюсь
в Урик пожить и полечиться; там пробуду дней десять и к 1 сентябрю отправлюсь
в дальний путь; даст бог доберусь до места
в месяц, а что дальше — не знаю.
Вчера
в полночь я прибыл
в Туринск. Сегодня же хочу начать беседу мою, друг Оболенский. Много впечатлений перебывало
в знакомом тебе сердце с тех
пор, как мы с тобою обнялись на разлуку
в Верхнеудинске. Удаляясь от тебя, я более и более чувствовал всю тяжесть этой скорбной минуты. Ты мне поверишь, любезный друг, испытывая
в себе мое чувство.
Главное — не надо утрачивать поэзию жизни: она меня до сих
пор поддерживала, — горе тому из нас, который лишится этого утешения
в исключительном нашем положении.
Поджидал весточки от вас, но, видно, надобно первому начать с вами беседу,
в надежде что вы [не] откажете уделить мне минутку вашего досуга, Вы должны быть уверены, что мне всегда будет приятно хоть изредка получить от вас словечко: оно напомнит мне живо то время,
в котором до сих
пор еще живу; часто встречаю вас
в дорогих для всех нас воспоминаниях.
Пожалуйста, почтенный Иван Дмитриевич, будьте довольны неудовлетворительным моим листком — на первый раз. Делайте мне вопросы, и я разговорюсь, как бывало прежде, повеселее. С востока нашего ничего не знаю с тех
пор, как уехал, — это тяжело: они ждут моих писем. Один Оболенский из уединенной Етанцы писал мне от сентября.
В Верхнеудинске я
в последний раз пожал ему руку; горькая слеза навернулась, хотелось бы как-нибудь с ним быть вместе.
Не знаю, испытываешь ли ты то, что во мне происходит; только я до сих
пор не могу привести мыслей своих
в порядок.
Вы имеете полное право, почтенный друг Егор Антонович, быть недовольным мною: нужна испытанная ваша доброта, чтобы простить мне с лишком трехмесячное мое молчание, до сих
пор не благодарил вас за письмо ваше на лицейском листке, [Бумага с литографированным видом Лицея.] которое меня встретило
в Тобольске.
Давно
пора побеседовать с тобой, любезный друг Евгений; все поджидал твоего письма; наконец, пришедшая почта привезла мне твой листок от Нового года; благодарю тебя сердечно за добрые твои желания,
в которых я нахожу старую, неизменную твою дружбу…
Не знаю, буду ли
в Туринске тем, что был прежде, — до сих
пор все не то.
В ту же
пору хоть бы и возвратиться
в окрестности Иркутска: я писал об этом к Annette.
Все это между нами до
поры до времени.
В престранном я положении; что ни делал, никакого нет толку. Таким образом, жизнь — не жизнь.
Не удивляюсь перемене фронта
в Беляевых — это почти общая участь энтузиастов, как они: никогда нет благоразумной середины с похвальными
порывами.
Семенов сам не пишет, надеется, что ему теперь разрешат свободную переписку. Вообразите, что
в здешней почтовой экспедиции до сих
пор предписание — не принимать на его имя писем; я хотел через тещу Басаргина к нему написать — ей сказали, что письмо пойдет к Талызину. Городничий
в месячных отчетах его аттестует, как тогда, когда он здесь находился, потому что не было предписания не упоминать о человеке, служащем
в Омске. Каков Водяников и каковы те, которые читают такого рода отчеты о государственных людях?
Как сон пролетели приятные минуты нашего свидания. Через 24 часа после того, как я взглянул
в последний раз на вас, добрый мой Иван Дмитриевич, я уже был
в объятиях детей и старушки Марьи Петровны. Они все ожидали меня как необходимого для них человека. Здесь я нашел Басаргина с женой: они переехали к нам до моего возвращения. Наскоро скажу вам, как случилось горестное событие 27 декабря. До сих
пор мы больше или меньше говорим об этом дне, лишь только сойдемся.
…
В чувствах моих не стану также вас уверять: если вы до сих
пор сомневаетесь
в заветной моей дружбе, то никогда не надеюсь вас
в ней уверить…
Верно, что вам трудно о многом говорить с добрым Матвеем Ивановичем. Он не был
в наших сибирских тюрьмах и потому похож на сочинение, изданное без примечаний, — оно не полно. Надеюсь, он найдет способ добраться до Тобольска,
пора бы ему уже ходить без солитера…
Вы знаете, как мужчины самолюбивы, — я знаю это понаслышке, но, как член этого многочисленного стада, боюсь не быть исключением [из] общего правила. Про женщин не говорю. Кроме хорошего, до сих
пор в них ничего не вижу — этого убеждения никогда не потеряю, оно мне нужно. Насчет востока мы многое отгадали: откровенно говорить теперь не могу, — когда-нибудь поболтаем не на бумаге. Непременно уверен, что мы с вами увидимся — даже, может быть,
в Туринске…
Вы погибаете
в клетках. [См. примеч. к письму 50.]
Пора дать вам отдых. Все наши вам творят поклоны.
Скоро я надеюсь увидеть Вильгельма, он должен проехать через наш город
в Курган, я его на несколько дней заарестую. Надобно будет послушать и прозы и стихов. Не видал его с тех
пор, как на гласисе крепостном нас собирали, — это тоже довольно давно. Получал изредка от него письма, но это не то, что свидание.
С тех
пор много воды утекло, пришлось и
в Сибири кормить мороженым.
Заболтался. Оболенский напоминает, что имениннику
пора похлопотать о предстоящих посетителях.
В эти торжественные дни у нас обыкновенно отворяется одна дверь, которая заставлена ширмой, и романтический наш порядок
в доме принимает вид классический.
Пора совершить это превращение. Прощайте.
Пришла
пора идти купаться
в Тобол. Это одно из самых приятных развлечений. У нас есть ванна, но как-то плохо устроена. Пришлите мне рисунок и разрез чего-нибудь порядочного
в этом роде, чтоб она была разделена на две половины и была устроена на барке, а не на плоту, где с ящиком как-то неудобно. Может быть, мы весной справим новую купальню. Это для всего города приятно. Одна половина будет мужская, а другая — женская. Плавать я не умею, хоть
в Лицее нас учили, и потому я барахтаюсь
в ванне. Прощайте.
Пора вам читать мою болтовню; мало толку
в ней найдете, но и по этому узнаете вашего неизменного, старого друга, который дружески, крепко вас обнимает и просит приветствовать всех ваших домашних и добрых поселителей, верных нашей старине.
Я не говорю о Тюмени, потому что
в этом городе до сих
пор никто из наших не был помещаем, хотя
в нем промышленность всякого рода
в самом сильном развитии.
Поджидал все почту, но нет возможности с хозяином-хлопотуном — он говорит,
пора отправлять письмо. Да будет так! Salut! Еще из Тобольска поболтаю, хоть надеюсь до почты выехать. Долго зажился на первом привале, лишь бы вперед все пошло по маслу. [
В Тобольске Пущин жил у Фонвизиных.]
Между тем я еще до сих
пор в Тобольске у добрых друзей — Михаила Александровича и Натальи Дмитриевны.
Сегодня портретный день. Отправляюсь к Сашеньке, Не могу сказать, чтобы портрет был на меня похож. Разве еще что-нибудь изменится, а до сих
пор более напоминает Луку Шишкина, которого Евгений и Иван Дмитриевич знали
в Петровском. Сашенька трудится, я сижу очень смирно, но пользы мало. Мне даже совестно, что она начала эту работу масляными красками.
Давно я прочел твой листок, добрый друг Матюшкин, давно поблагодарил тебя за него, но еще не откликнулся тебе, — тебе, впрочем, давно сказали добрые мои сестры, что я
в марте месяце порадован был твоим письменным воспоминанием. С тех
пор много времени прошло, но мы такими сроками отсчитываем время, что эта отсрочка нипочем, особенно когда независимо от годов верна лицейская дружба. С этой уверенностию можно иногда и молча понимать друг друга.
Пора бы за долговременное терпение дать право гражданства
в Сибири, но, видно, еще не пришел назначенный срок. Между тем уже с лишком половины наших нет на этом свете. Очень немногие
в России — наша категория еще не тронута. Кто больше поживет, тот, может быть, еще обнимет родных и друзей зауральских. Это одно мое желание, но я это с покорностию предаю на волю божию.
Ты напрасно говоришь, что я 25 лет ничего об тебе не слыхал. Наш директор писал мне о всех лицейских. Он постоянно говорил, что особенного происходило
в нашем первом выпуске, — об иных я и
в газетах читал. Не знаю, лучше ли тебе
в Балтийском море, но очень рад, что ты с моими. Вообще не очень хорошо понимаю, что у вас там делается, и это естественно.
В России меньше всего знают, что
в ней происходит. До сих
пор еще не убеждаются, что гласность есть ручательство для общества,
в каком бы составе оно ни было.
Пора обнять вас, почтенный Гаврило Степанович,
в первый раз
в нынешнем году и пожелать вместо всех обыкновенных при этом случае желаний продолжения старого терпения и бодрости: этот запас не лишний для нас, зауральских обитателей без права гражданства
в Сибири. Пишу к вам с малолетним Колошиным, сыном моего доброго товарища
в Москве. Сережа, который теперь полный Сергей Павлович, как вы видите, при мне был на руках у кормилицы.
20 сентября Таскин привез мне добрые твои листки от 1 и 26 августа, и я до сих
пор не откликнулся тебе, между [тем] как очень часто
в продолжение этих месяцев мысленно был с тобой и с добрыми нашими друзьями.
…С тех
пор как я не беседовал с вами,
в наших списках опять убыль: М. А. Фонвизин 30 апреля кончил земное свое поприще
в Марьине, где только год пожил. Жена его осталась горевать на родине. — Вслед за тем получили известие о смерти Павла Созоновича.
…Я дожидался все отъезда нашего бедного Ивана Дмитриевича, чтобы отвечать вам, но, как видно из хода его болезни, он еще не так скоро
в состоянии будет пуститься
в путь, хотя бы ему и сделалось лучше, чего до сих
пор, однако, незаметно.
Пора благодарить тебя, любезный друг Николай, за твое письмо от 28 июня. Оно дошло до меня 18 августа. От души спасибо тебе, что мне откликнулся.
В награду посылаю тебе листок от моей старой знакомки, бывшей Михайловой. Она погостила несколько дней у своей старой приятельницы, жены здешнего исправника. Я с ней раза два виделся и много говорил о тебе. Она всех вас вспоминает с особенным чувством. Если вздумаешь ей отвечать, пиши прямо
в Петропавловск, где отец ее управляющий таможней.
В одно и то же время, как тебе, писал и Горбачевскому — до сих
пор от него ни слуху ни духу. Видно, опять надобно будет ждать серебрянку, [Серебрянка — обоз с серебряной рудой из Нерчинска а Петербург.] чтоб получить от него весточку. Странно только то, что он при такой лени черкнуть слово всякий раз жалуется, что все его забыли и считает всех перед ним виноватыми. Оригинал — да и только! — Распеки его при случае.
…Давно что-то от вас нет листка. Наступило новое царство с тех
пор. Что-то оно скажет
в делах общественных. Покамест ничего не выражается. Как будто только вставлен один зубец вместо другого.
Ты говоришь: верую, что будет мир, а я сейчас слышал, что проскакал курьер с этим известием
в Иркутск. Должно быть, верно, потому что это сказал почтмейстер Николаю Яковлевичу. Будет ли мир прочен — это другой вопрос, но все-таки хорошо, что будет отдых. Нельзя же нести на плечах народа, который ни
в чем не имеет голоса, всю Европу. Толчок дан поделом — я совершенно с тобой согласен.
Пора понять, что есть дело дома и что не нужно быть полицией
в Европе.
Пора отыскивать тебя, добрый друг Павел Сергеевич,
в Алексине,
пора приветствовать тебя на родине…