Неточные совпадения
Eudoxie,
ты добра
и, я уверен, готова
на всякое пожертвование для [меня], но прошу
тебя не ехать ко мне, ибо мы
будем все вместе,
и вряд ли позволят сестре следовать за братом, ибо,
говорят, Чернышевой это отказано. [А. Г. Чернышева все-таки поехала в Сибирь к мужу Н. М. Муравьеву
и брату З. Г. Чернышеву.] Разлука сердец не разлучит.
К. Ивановна
говорила с Пятницким
и поручает мне
тебе это сказать: сама она сегодня не пишет при всем желании, потому что Володя не
на шутку хворает, — у них руки упали;
ты не
будешь ее винить.
Кстати, надобно сказать
тебе, что
на днях я об
тебе говорил с Шамардиным, который с
тобой был у Малиновского в Каменке; он теперь служит в Омске
и был в Ялуторовске по делам службы. От него я почерпаю сведения о флоте, хотя этот источник не совсем удовлетворителен. Он человек честный, но довольно пустой.
Не знаю, как
тебе высказать всю мою признательность за твою дружбу к моим сестрам. Я бы желал, чтоб
ты, как Борис, поселился в нашем доме. Впрочем, вероятно, у
тебя казенная теперь квартира. Я спокойнее здесь, когда знаю, что они окружены лицейскими старого чекана. Обними нашего директора почтенного. Скоро
буду к нему писать. Теперь не удастся. Фонвизины у меня — заранее не поболтал
на бумаге, а при них болтовня
и хлопоты хозяина, радующегося добрым гостям. Об них
поговорю с Николаем.
…Спасибо
тебе за полновесные книги: этим
ты не мне одному доставил удовольствие — все мы
будем читать
и тебя благодарить. Не отрадные вести
ты мне сообщаешь о нашей новой современности — она бледна чересчур,
и только одна вера в судьбу России может поспорить с теперешнею тяжелою думою. Исхода покамест не вижу, может
быть оттого, что слишком далеко живу. Вообще тоскливо об этом
говорить, да
и что
говорить, надобно
говорить не
на бумаге.
Ты говоришь: верую, что
будет мир, а я сейчас слышал, что проскакал курьер с этим известием в Иркутск. Должно
быть, верно, потому что это сказал почтмейстер Николаю Яковлевичу.
Будет ли мир прочен — это другой вопрос, но все-таки хорошо, что
будет отдых. Нельзя же нести
на плечах народа, который ни в чем не имеет голоса, всю Европу. Толчок дан поделом — я совершенно с
тобой согласен. Пора понять, что
есть дело дома
и что не нужно
быть полицией в Европе.
В этот день, то
есть покрова, от погоды или от нечего делать все любезничали с Татьяной Александровной. Видно, эта любезность
была довольно сильная, что Лебедь
на другой день
говорит мне, что видел во сне, будто бы я ухаживал за его женой
и что он
на меня сердился. Я засмеялся
и сказал ему, что пожалуюсь
тебе на него. Лучшего не придумал ответа.
…Не знаю,
говорил ли
тебе наш шафер, что я желал бы, чтоб
ты, друг мой, с ним съездила к Энгельгардту… Надеюсь, что твое отвращение от новых встреч
и знакомств не помешает
тебе на этот раз. Прошу
тебя! Он
тебе покажет мой портрет еще лицейский, который у него висит
на особой стенке между рисунками П. Борисова, представляющими мой петровский NoMep от двери
и от окна. Я знаю, что
и Егору Антоновичу
и Марье Яковлевне
будет дорого это внимание жены их старого Jeannot…
Советую
тебе подписаться
на Журнал землевладельцев…
будешь доволен. Когда-то мы опять
будем говорить об русском вопросе? Я читаю все, что пишется об этом в «Русском вестнике», «Современнике»
и «Атенее»…
Неточные совпадения
Городничий.
И не рад, что
напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он
говорил, правда? (Задумывается.)Да как же
и не
быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что
на сердце, то
и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет
и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что
и делается в голове; просто как будто или стоишь
на какой-нибудь колокольне, или
тебя хотят повесить.
Осип. Да, хорошее. Вот уж
на что я, крепостной человек, но
и то смотрит, чтобы
и мне
было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип, хорошо
тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, —
говорит, — это, Осип, нехороший хозяин.
Ты,
говорит, напомни мне, как приеду». — «А, — думаю себе (махнув рукою), — бог с ним! я человек простой».
Вздрогнула я, одумалась. // — Нет, —
говорю, — я Демушку // Любила, берегла… — // «А зельем не
поила ты? // А мышьяку не сыпала?» // — Нет! сохрани Господь!.. — //
И тут я покорилася, // Я в ноги поклонилася: // —
Будь жалостлив,
будь добр! // Вели без поругания // Честному погребению // Ребеночка предать! // Я мать ему!.. — Упросишь ли? // В груди у них нет душеньки, // В глазах у них нет совести, //
На шее — нет креста!
— Нужды нет, что он парадов не делает да с полками
на нас не ходит, —
говорили они, — зато мы при нем, батюшке, свет у́зрили! Теперича, вышел
ты за ворота: хошь —
на месте сиди; хошь — куда хошь иди! А прежде сколько одних порядков
было —
и не приведи бог!
— Ну что за охота спать! — сказал Степан Аркадьич, после выпитых за ужином нескольких стаканов вина пришедший в свое самое милое
и поэтическое настроение. — Смотри, Кити, —
говорил он, указывая
на поднимавшуюся из-за лип луну, — что за прелесть! Весловский, вот когда серенаду.
Ты знаешь, у него славный голос, мы с ним спелись дорогой. Он привез с собою прекрасные романсы, новые два. С Варварой Андреевной бы
спеть.