Неточные совпадения
Смотри, Костя, учись хорошенько!» [При публикации Записок в 1859 г. рассказ о непристойном поведении царского
брата, Константина Павловича, в день торжественного акта по случаю открытия Лицея
был сильно изменен.
[Весь дальнейший текст до конца абзаца («Роскошь помещения… плебеями») не
был пропущен в печать в 1859 г.] Роскошь помещения и содержания, сравнительно с другими, даже с женскими заведениями, могла иметь связь с мыслью Александра, который, как говорили тогда, намерен
был воспитать с нами своих
братьев, великих князей Николая и Михаила, почти наших сверстников по летам; но императрица Марья Федоровна воспротивилась этому, находя слишком демократическим и неприличным сближение сыновей своих, особ царственных, с нами, плебеями.
После этого мы как-то не часто виделись. Пушкин кружился в большом свете, а я
был как можно подальше от него. Летом маневры и другие служебные занятия увлекали меня из Петербурга. Все это, однако, не мешало нам, при всякой возможности встречаться с прежней дружбой и радоваться нашим встречам у лицейской
братии, которой уже немного оставалось в Петербурге; большею частью свидания мои с Пушкиным
были у домоседа Дельвига.
По приезде моем в Тобольск в 1839 году я послал эти стихи к Плетневу; таким образом
были они напечатаны; а в 1842
брат мой Михаил отыскал в Пскове самый подлинник Пушкина, который теперь хранится у меня в числе заветных моих сокровищ.
Но после опубликования в 1938 г. письма М. И. Пущина к
брату от 22 апреля (4 мая) 1857 г. стало известно, что портфель
был передан Вяземскому только в 1841 г.
Сбольшим удовольствием читал письмо твое к Егору Антоновичу [Энгельгардту], любезнейший мой Вольховский; давно мы поджидали от тебя известия; признаюсь, уж я думал, что ты, подражая некоторым, не
будешь к нам писать. Извини,
брат, за заключение. Но не о том дело — поговорим вообще.
Желаю,
брат, тебе всевозможного успеха и исполнения всего возлагаемого на тебя. Не забывай нас и
будь счастлив — вот искреннее желание друга твоего.
Об Муханове уведоми как-нибудь сестру его: она живет в Москве на Пречистенке и замужем за Шаховским, зовут ее Лизавета Александровна. Скажи ей, что
брат ее перевезен
был из Выборга для присоединения к нам двум — и слава богу мы все здоровы.
Это
был человек Уваровой,сестры Лунина, которая ждала своего
брата Лунина.
Eudoxie, ты добра и, я уверен, готова на всякое пожертвование для [меня], но прошу тебя не ехать ко мне, ибо мы
будем все вместе, и вряд ли позволят сестре следовать за
братом, ибо, говорят, Чернышевой это отказано. [А. Г. Чернышева все-таки поехала в Сибирь к мужу Н. М. Муравьеву и
брату З. Г. Чернышеву.] Разлука сердец не разлучит.
Скажи, каким образом, Вильгельм пишет на твоем листке? Или он переведен куда-нибудь? Видно, они расстались с
братом. Бобрищевы-Пушкины нынешнюю зиму перейдут в Тобольск. Павел Сергеевич очень доволен этим перемещением:
будет вместе с Фонвизиными, и
брату лучше в этом заведении, нежели в Красноярске, а может
быть, перемена места произведет некоторую пользу в его расстроенном положении.
Любезный Александр Петрович, я отправил твое письмо к
брату. Не знаю,
будет ли успех, — желаю искренно, чтоб дела твои поправились. Я не знаю, знаком либрат с Бобринским, — от него никогда не слыхал об этом знакомстве. Я просил его постараться устроить. Во всяком случае, Николай уведомит, чем кончилось дело.
Об Нарышкиных имею известие от
брата Петра из Прочного Окопа, — Нарышкин чуть
было не задушил его, услышавши знакомый ему мой голос. Родственно они приняли моего Петра, который на год отправился по собственному желанию в экспедицию. Теперь они все в горах. Талызин уехал в Петербург и, кажется, не воротится, я этому очень рад. При нем я бы не поехал по приглашению Фонвизина.
Это вознаграждение для него, с больным его
братом,
будет существенно полезно.
Наконец, я должен теперь узнать, что
брат Михайло приехал домой. На последней почте
было от них письмо из Пскова уже, 11 октября они пустились в Петербург. В Пскове он виделся с князем Петром Вяземским, который тотчас к нему [явился], лишь только узнал, что он там…
Понимаю, что вам может иногда приходить на сердце желание не обременять отца и
братьев необходимыми на вас издержками…», но «от нас всегда зависит много уменьшить наши издержки», — поучает своего корреспондента И. Д. Якушкин и переходит к моральной стороне вопроса: «Во всяком положении
есть для человека особенное назначение, и в нашем, кажется, оно состоит в том, чтобы сколько возможно менее хлопотать о самих себе.
Душа у него та же — Пущинская, какая должна
быть у
брата Ивана Пущина».
Ф. Б. Вольф писал об этом свидании И. И. Пущину: «Какая мне
была радость обнять вашего
брата, доброго, уважаемого, как вы.
Мне казалось, как неизъяснимо сладостно должно вам
было быть — обнять в глуши Сибири
брата и такого доброго
брата.
Сегодня в ночь заезжал Казадаев; я, пока он здесь
был, успел сказать несколько слов
братьям Михаиле и Николаю, а ваше письмо до другого разу осталось.
Всего я видел семерых правоведов, и как ни приятна
была эта встреча в степи, но осталось какое-то темное, мрачное впечатление: они только что вступают в жизнь и, кажется, будто бы больше нашего
брата устали.
Про себя скажу тебе, что я, благодаря бога, живу здорово и спокойно. Добрые мои родные постоянно пекутся обо мне и любят попрежнему. В 1842 году лишился я отца — известие об его кончине пришло, когда я
был в Тобольске с
братом Николаем. Нам
была отрада по крайней мере вместе его оплакивать. Я тут получил от Николая образок, которым батюшка благословил его с тем, чтобы он по совершении дальнего путешествия надел мне его на шею.
Вы удивляетесь, что Ивану Александровичу отказали приехать в Тобольск, а я дивлюсь, что он просился. Надобно
было просить ехать в виде золотоискателя. Я читал его письмо Орлову и ответ Орлова. Странно только то, что Орлов при свидании в Москве с Ив. Ал. сказал, чтоб он написал к нему и потом ничего не сделал. Впрочем, все это в порядке вещей… [И. А. Фонвизин просил разрешения поехать в Тобольск для свидания с
братом.]
Должна
быть в сентябре присылка денег от
брата. Эта статья как-то плохо идет…
Брат ее Ваня, еще зимой кончивший курс гимназии, определился юнкером в Прусский полк и теперь в Ревеле ждет англичан, но они, кажется, ограничиваются беззащитными подвигами, то
есть жгут селения и грабят церкви, откуда им ни одного выстрела не посылают.
В августе
был у меня Яков Дмитриевич; объезжая округ, он из Перми завернул ко мне и погостил четыре дня. Вполне наш. Это
был праздник — добрый человек, неизменно привязанный к нам по старине. Велел очень кланяться тебе и
брату. Он очень жалеет, что не мог
быть у вас за Байкалом до выезда из Иркутска. Теперь его постоянное жительство в Омске. Сашенька здорова, но все же опасаются нервических ее припадков.
Прощай покамест.
Будьте все здоровы и веселы. Ты мне не говорил,
есть ли у твоего
брата потомство? Пожми руку ему и всем вашим дамам.
Ты непостижимое создание… «Не понимаю, почему нельзя
быть с признанным
братом при всех и нежно наружно? Зачем ставить себя в безвыходное положение — и страдать, когда
есть сознание чего-то другого?…»
[В одном из предыдущих писем к
брату, от 26 января, Пущин заявляет, что не решается писать ему почтой о своих переживаниях в связи с переговорами о мире после Крымской войны; «Как ни желаю замирения, но как-то не укладывается в голове и сердце, что
будут кроить нашу землю…
Брат проводил ночи во флигеле, иначе не
было бы возможности молвить слова.
В Тобольске состоялся приговор над скопцами. Между прочими приговоренными к ссылке в Туруханск — два
брата Гавасины, которые в малолетстве приобщены к этой секте, не сознательно сделались жертвами и потом никаких сношений с сектаторами не имели. Мать послала в нынешнем месяце просьбу к министру юстиции. Шепните, кому следует, за этих бедных людей. Если потребуют дело в сенат, то все
будет ясно. Приговоренные сидят в тюменском остроге…
29 октября… Матвей только третьего дня вернулся из Тобольска… Матвей получил от
брата приглашение в Хомутец. Все-таки они
будут у тебя. Время выезда еще не определено… Теперь жду из Нижнего известия от Сергея Григорьевича и Батенькова.
Скажите, однако, у какого Толстого живет отец, ужели это Николай Николаевич Толстой, которого я знал,
брат Якова, что в Париже?… Третий
брат этих Толстых, то семеновский, Иван, ревизовавший Руперта, умер… Как адресовать письмо к отцу?… Я вам тотчас скажу, что здесь узнаю и до чего добьюсь из моего лазаретного уединения, которое, впрочем, часто навещается добрыми существами. Через них
буду действовать…
Не нужно говорить, как это свидание
было отрадно, —
брат совершенно тот же, только седой, а с ней как будто всегда
были вместе.
Пожалуйста, велите отыскать и перешлите запечатанным на имя моего
брата Николая, в дом наш на Мойке. Скоро он
будет иметь верный случай сюда. Жаль мне, что не мог он сам привезти, хотя надеялся после последнего с вами свидания.
Скажу вам только, что Денис Иванович Фонвизин — родной
брат Александра Ивановича Фонвизина, у которого сын Михаил Александрович, то
есть Д. И. — родной дядя М. А. И тот же Д. И. — дядя Марье Павловне, матери Натальи Дмитриевны, которая дочь родного его
брата Павла Ивановича.
Денис Иванович
был старший из трех
братьев.
Третьего дня
был у меня
брат Михайло. Я рад
был его видеть — это само собой разумеется, но рад
был тоже и об тебе услышать, любезный друг Нарышкин. Решительно не понимаю, что с тобой сделалось. Вот скоро два месяца, как мы виделись, и от тебя ни слова. Между тем ты мне обещал, проездом через Тулу, известить об Настеньке, которая теперь Настасья Кондратьевна Пущина. Признаюсь, я думал, что ты захворал, и несколько раз собирался писать, но с каждой почтой поджидал от тебя инисиативы, чтоб потом откликнуться…
Начнем с Викторыча. От него я не имею писем, но знаю от сестер Бестужевых, что он и не думает возвращаться, а хочет действовать на каком-то прииске в Верхнеудинском округе. Что-то не верится. Кажется, это у него маленькое сумасшествие. Бестужевы видели его в Иркутске — они приехали в Москву в конце октября, простились совсем с Селенгинском, где без Николая уже не приходилось им оставаться.
Брат их Михайло покамест там, но, может
быть, со временем тоже с семьей своей переселится в Россию.