Марья Ивановна встала и почтительно ее благодарила. Все
в неизвестной даме невольно привлекало сердце и внушало доверенность. Марья Ивановна вынула из кармана сложенную бумагу и подала ее незнакомой своей покровительнице, которая стала читать ее про себя.
Осудить себя за чувство к Цезарине, задушить его, выгнать его вон из сердца, — но опять-таки возможно ли это, когда это чувство, Бог весть как и когда, незаметно и невольно, но так могуче овладело им, когда из-за него он всю будущность, всю жизнь свою поставил уже на карту, когда бесповоротно сказано себе: «aut Caesar, aut nihil», когда наконец и теперь, после этой записки, после всех колючих укоров совести, после сознания своей неправоты, это проклятое чувство наперекор всему — и рассудку, и долгу, и совести, — вот так и взмывает его душу, как птицу в ясную высь,
в неизвестную даль и все заглушает, все уничтожает собою.
Юля при этом грустно смотрела, а у Мани и Инны горели глаза: с каким бы восторгом они вместе со мною покинули «родные поля» и поехали
в неизвестную даль, какие бы там ни оказались злые люди!
Неточные совпадения
На другой день утром Дерсу возвратился очень рано. Он убил оленя и просил меня
дать ему лошадь для доставки мяса на бивак. Кроме того, он сказал, что видел свежие следы такой обуви, которой нет ни у кого
в нашем отряде и ни у кого из староверов. По его словам,
неизвестных людей было трое. У двоих были новые сапоги, а у третьего — старые, стоптанные, с железными подковами на каблуках. Зная наблюдательность Дерсу, я нисколько не сомневался
в правильности его выводов.
Улита домовничала
в Щучьей-Заводи и имела на барина огромное влияние. Носились слухи, что и стариковы деньги,
в виде ломбардных билетов, на имя
неизвестного, переходят к ней. Тем не менее вольной он ей не
давал — боялся, что она бросит его, — а выпустил на волю двоих ее сыновей-подростков и поместил их
в ученье
в Москву.
И я, действительно, не заснул.
В городе был каменный театр, и на этот раз его снимала польская труппа.
Давали историческую пьесу
неизвестного мне автора, озаглавленную «Урсула или Сигизмунд III»…
Темная находилась рядом со сторожкой,
в которой жил Вахрушка. Это была низкая и душная каморка с соломой на полу. Когда Вахрушка толкнул
в нее
неизвестного бродягу, тот долго не мог оглядеться. Крошечное оконце, обрешеченное железом, почти не
давало света. Старик сгрудил солому
в уголок, снял свою котомку и расположился, как у себя дома.
— Так, газетный репортеришко! — говорили некоторые чуть не с презрением, забывая, что репортером начинал свою деятельность Диккенс, не хотели думать, что знаменитый Стенли, открывший
неизвестную глубь Африки, был репортером и открытие совершил по поручению газеты; репортерствовал
В.М. Дорошевич, посетивший Сахалин,
дав высокохудожественные, но репортерские описания страшного по тем временам острова.