Речь молодого епископа была как бы политической его исповедью и обратила на него
внимание императрицы Екатерины II, поставившей его вскоре после присоединения Белоруссии к России, во главе католической церкви в империи.
Зная силу Бирона, любимца ее и вместе главы немецкой партии, опиравшейся на престол, посох новгородского архипастыря и ужас целого народа, хитрый министр тайно действовал в пользу этой стороны, но явно не грубил русской партии, которой предводителем был Волынской, имевший за собою личные заслуги, отважный и благородный дух, дружбу нескольких патриотов, готовых умереть с ним в правом деле, русское имя и
внимание императрицы, до тех пор, однако ж, надежное, пока не нужно было решать между двумя соперниками.
Неточные совпадения
1 июля 1842 года
императрица, пользуясь семейным праздником, просила государя разрешить мне жительство в Москве, взяв во
внимание болезнь моей жены и ее желание переехать туда.
Можно догадываться, что
императрица, хотя и поручившая князю Голицыну обратить особенное
внимание, не принадлежит ли пленница к польской национальности, приказала ограничиться допросами одной самозванки, когда убедилась, что если отыскивать польскую руку, выпустившую на политическую сцену мнимую дочь
императрицы Елизаветы Петровны, то придется привлечь к делу и Радзивилов, и Огинского, и Сангушко, и других польских магнатов, смирившихся пред нею и поладивших с королем Станиславом Августом.
Но расчеты пленницы не увенчались успехом. Голицын не обратил особого
внимания на новое ее показание. Ему оставалось одно: исполняя повеление
императрицы, обещать Елизавете брак с Доманским и даже возвращение в Оберштейн к князю Лимбургскому. Приехав нарочно для того в Петропавловскую крепость, он прежде всего отправился в комнату, занимаемую Доманским, и сказал ему, что брак его с той женщиной, которую знал он под именем графини Пиннеберг, возможен и будет заключен хоть в тот же день, но с условием.
«Я сначала хотела все эти бумаги послать к графу Орлову, — писала она, — я не знала иного пути для доставления их
императрице, но я побоялась отослать их все вдруг, думая, что на почте обратят
внимание на необыкновенно большой пакет и, пожалуй, вскроют его.
Замечательно, что хотя из бумаг, захваченных в Пизе, и видно было, что принцесса называла Пугачева своим братом, хотя об этом и писала Голицыну сама
императрица, но на этот предмет ни при первом допросе, ни при последующих не было обращено никакого
внимания. О Пугачеве не спросили пленницу.