Неточные совпадения
Вильгельмина Федоровна. Очень просто: проси у
графа какой-нибудь высшей себе должности!.. Скажи ему, что ты унижен
и оскорблен назначением Андашевского тебе в начальники: это самолюбие благородное, а не глупое!..
Граф должен это понять.
Вильгельмина Федоровна. Нет, это вовсе не фантазии, а мне действительно очень досадна несправедливость
графа. Неужели же Андашевский был полезнее тебя на службе
и больше твоего участвовал хоть бы в тех же реформах?
Владимир Иваныч. За то, что льстил
и подличал перед
графом до такой степени, что гадко было видеть это!.. Только что ноги не целовал у него!..
Вильгельмина Федоровна. Предпочел, потому что на то была какая-нибудь особая причина; а потому ты тем больше имеешь права обидеться этим
и требовать у
графа, чтобы он выхлопотал тебе сенатора, например…
Мямлин. Электричество больше всего тут помогает,
и мне теперь гораздо лучше!.. Конечно, когда взволнуешься чем, так усиливаются припадки, а сегодня вот я являлся к
графу, потом к нашему новому начальнику, Алексею Николаичу Андашевскому,
и, наконец, к вашему превосходительству… Все это очень приятно, но не могло не подействовать.
Этот дуралей-то прокаженный с ключом воображает, что я его три дурацкие тома стану читать; да я, без всякого чтения, прямо доложу
графу, что это чепуха великая,
и наперед уверен, что не ошибусь!..
Шуберский. Очень большое!.. Именем
графа призывал меня к себе
и спрашивал: кто это писал? Я сказал, что я. Он спросил: про кого это писано,
и кто именно господин Подстегин? Я отвечал, что лицо это совершенно вымышленное. Он, однако, не поверил тому
и начал меня теснить, так что если бы вы не взяли меня к себе, то я службу должен был бы оставить.
Он шагу в жизни не сделал без пользы для себя
и два фортеля в этом случае употреблял: во-первых, постоянно старался представить из себя чиновника высшего образования
и возвышенных убеждений
и для этого всегда накупал иностранных книг
и журналов
и всем обыкновенно рассказывал, что он то, се, третье там читал, — этим, собственно, вначале он обратил на себя внимание
графа; а потом стал льстить ему
и возводил
графа в какие-то боги,
и тут же, будто к слову, напевал ему, как он сам целые ночи проводит за работой
и как этим расстроил себе грудь
и печень; ну,
и разжалобит старика: тот ему почти каждый год то крест, то чин, то денежную награду даст, то повысит в должности,
и я убежден даже, что он Янсона подшиб, чтобы сесть на его место.
Владимир Иваныч. Непременно-с это было, потому что
граф очень любил Янсона
и вдруг ни с того, ни с сего возненавидел его!.. Ту же самую маску господин Андашевский, вероятно, носил
и пред Марьей Сергеевной: пока та была молода, недурна собой, — женщина она с обеспеченным состоянием
и поэтому денег от него не требовала, — он клялся ей в своей любви
и верности, а теперь себе, вероятно, приискал в невесты какую-нибудь другую дуру с огромным состоянием или с большими связями.
И я, признаюсь, весьма был бы доволен, если бы, по поводу назначения господина Андашевского, которое все-таки считаю величайшей ошибкой со стороны
графа, в газетах прошла такого рода инсинуация-статья, что отчего-де наше правительство так мало обращает внимания на общественное мнение
и на довольно важные посты выбирает людей, у которых на совести дела вроде дел по Калишинскому акционерному обществу
и которые женщину, двадцать лет бескорыстно их любившую, бросают при первом своем возвышении.
Вильгельмина Федоровна(недоверчиво пожимая плечами).
И граф, разумеется, рассердится на тебя за это, потому что Андашевский все-таки его создание,
и потом они уже вместе, вдвоем, начнут тебе мстить
и преследовать тебя!
Владимир Иваныч. Если вы его уж так боитесь, так уезжайте куда-нибудь на время из Петербурга, а записочку эту передайте мне с письмом от себя, в котором опишите все, что мне теперь говорили,
и просите меня, чтобы я эту записку
и самое письмо представил
графу, как единственному в этом случае защитнику вашему.
Владимир Иваныч. О,
граф многое может сделать ему: во-первых, видя из вашего письма, как бесчестно этот человек поступил уже в отношении одной женщины, он, конечно, не пожелает выдать за него дочь; да
и сама Ольга Петровна, вероятно, не решится на это.
Владимир Иваныч. А по случаю трехсот тысяч
и записки, которую он писал к вам о них,
граф, полагаю, посоветует Алексею Николаичу жениться на вас, так как вы владеете весьма серьезною его тайною.
На одном конце террасы сидит
граф Зыров, седой уже старик, с энергическим
и выразительным лицом, с гордой осанкой
и с несколько презрительной усмешкой: привычка повелевать как бы невольно выказывается в каждом его движении.
На другом конце террасы поместилась дочь
графа, Ольга Петровна Басаева, молодая вдова, с несколько сухой, черствой красотою, но, как видно, очень умная
и смелая.
Этот князь Янтарный, папа, или, как ты очень метко его называешь, азиатский князь, на вечере у madame Бобриной, на всю гостиную a pleine voix [во весь голос (франц.).] кричал: «Как это возможно:
граф Зыров на такое место, которое всегда занимали люди нашего круга, посадил никому не известного чиновничка своего!» Я вышла, наконец, из себя
и сказала: «Князь, пощадите!..
Граф(презрительно усмехаясь). Как же ему
и понять мой выбор, когда он сам просился на это место.
Граф(с прежней презрительной усмешкой). А может быть,
и Андашевский человек гениальный! Почем они знают его? Они его совершенно не ведают.
Граф(вспылив наконец). Что ж мне за дело до их общества!.. Я его
и знать не хочу — всякий делает, как ему самому лучше: у меня, собственно, два достойных кандидата было на это место: Вуланд
и Андашевский — первый, бесспорно, очень умный, опытный, но грубый, упрямый
и, по временам, пьяный немец; а другой хоть
и молодой еще почти человек, но уже знающий, работающий, с прекрасным сердцем
и, наконец, мне лично преданный.
Граф. Это я знаю
и многие доказательства имею на то! Неужели же при всех этих условиях не предпочесть мне было его всем?
Ольга Петровна. Об этом, папа,
и речи не может быть!.. Иначе это было бы величайшей несправедливостью с твоей стороны, что я
и сказала князю Янтарному: «
И если, говорю,
граф в выборе себе хорошего помощника проманкировал своими дружественными отношениями, то это только делает честь его беспристрастию!» — «Да-с, говорит, но если все мы будем таким образом поступать, то явно покажем, что в нашем кругу нет людей, способных к чему-либо более серьезному».
Граф.
И действительно нет!.. Хоть бы взять с той же молодежи: разве можно ее сравнить с прежней молодежью?.. Между нами всегда было, кроме уж желания трудиться, работать, некоторого рода рыцарство
и благородство в характерах, а теперь вот они в театре накричат
и набуянят,
и вместо того, чтобы за это бросить, заплатить тысячи две — три, они лучше хотят идти к мировому судье под суд: это грошевики какие-то
и алтынники!
Граф.
И пусть себе думают, что хотят! Я на болтовню этих господ никогда не обращал никакого внимания
и обращать не буду.
Граф(пожимая плечами). Какие же я могу принять меры?.. (Насмешливо.) Нынче у нас свобода слова
и печати. (Встает
и начинает ходить по террасе.) Нечего сказать, — славное время переживаем: всем негодяям даны всевозможные льготы
и права, а все порядочные люди связаны по рукам
и по ногам!.. (Прищуривается
и смотрит в одну из боковых аллей сада.) Что это за человек ходит у нас по парку?
Ольга Петровна. Нет, не шучу,
и я тебе сейчас объясню, почему я так говорю: ты вспомни, что Мямлин — родной племянник князя Михайлы Семеныча,
и когда ты определишь его к себе, то самому князю
и всему его антуражу будет это очень приятно
и даст тебе отличный противовес против всех сплетен
и толков у madame Бобриной, которыми, опять я тебе повторяю, вовсе не следует пренебрегать. (
Граф грустно усмехается.) Ты поверь, папа, женскому уму: он в этих случаях бывает иногда дальновиднее мужского.
Граф. Но каким же образом дать Мямлину какое бы то ни было серьезное место, когда его корчит
и кобенит почти каждоминутно?
Ольга Петровна. Это, папа, болезнь, а не порок; но что Мямлин умен, в этом я убедилась в последний раз, когда он так логично
и последовательно отстаивал тебя. (
Граф отрицательно качает головой.) Ты, папа, не можешь судить об его уме, потому что, как сам мне Мямлин признавался, он так боится твоего вида, что с ним сейчас же делается припадок его болезни
и он не в состоянии высказать тебе ни одной своей мысли.
Граф(пожимая плечами). Не понимаю, почему это тебе может быть нужно!.. Во всяком случае, я должен об этом прежде поговорить
и посоветоваться с Андашевским.
Граф. Но совладаете ли вы с ним? Это место очень трудное
и ответственное.
Граф(не давая ему руки
и с презрением). Перестаньте!.. Как это можно!.. Вы сядьте лучше
и успокойтесь! (Все садятся. Лицо Мямлина начинает мало-помалу принимать более спокойное выражение.)
Требуют, чтобы на все высшие должности назначались их знакомые, на том только основании, что они люди хороших фамилий; но, боже мой, я сам ношу одну из древнейших дворянских фамилий; однако помыслить никогда не смел получить то место, которое занял теперь Алексей Николаич, сознавая, что он ученей меня, способнее,
и что одним только трудолюбием
и добросовестным исполнением своих обязанностей я могу равняться с ним,
и в настоящее время за величайшую честь для себя
и милость со стороны
графа считаю то, что он предложил мне прежнее место Алексея Николаича.
Граф(которому, видимо, наскучило слушать все эти рассуждения Мямлина, обращаясь к нему). А, скажите, вы рассказывали князю ваш разговор
и спор на вечере у madame Бобриной?
Граф. Очень рад буду его видеть у себя. (На этих словах Мямлин вдруг понуривает головой
и начинает гримасничать.
Граф, испугавшись даже несколько.) Что такое с вами?
Граф. Пожалуйста! (Мямлин отходит в сторону
и принимается как бы с величайшим наслаждением выделывать из лица разнообразнейшие гримасы, трет у себя за ухом, трет нос свой.
Граф, смотря на него.) Какой несчастный!
Граф. Вы никогда не можете помешать никаким моим занятиям!.. А теперь я действительно занят был
и извиняюсь только, что предварительно не посоветовался с вами: я на прежнее место ваше назначил Дмитрия Дмитрича Мямлина!.. Не имеете ли вы чего-нибудь сказать против этого выбора?
Андашевский(почтительно склоняя перед
графом голову). Ваше сиятельство, в выборе людей вы показывали всегда такую прозорливость, что вам достаточно один раз взглянуть на человека, чтобы понять его, но Дмитрия Дмитрича вы так давно изволите знать, что в нем уж вы никак не могли ошибиться; я же с своей стороны могу только душевно радоваться, что на мое место поступает один из добрейших
и благороднейших людей.
А мне позвольте вас,
граф,
и вас, Алексей Николаич, благодарить этими оросившими мои глаза слезами, которые, смею заверить вас, слезы благодарности, да стану еще я за вас молиться богу, потому что в этом отношении я извиняюсь: я не петербуржец, а москвич!..
Граф(видимо, опять соскучившийся слушать Мямлина
и обращаясь к Андашевскому). Вы завтра же потрудитесь сказать, чтобы о назначении господина Мямлина составили доклад.
Граф, Ольга Петровна
и Андашевский.
Граф.
И что же они в общих чертах, намеках только говорят?
Граф(сильно рассердясь). О, в таком случае я поговорю с господином Вуландом серьезно. Я не люблю, чтобы под мои действия вели подкопы!.. Шуберскому сказать, чтобы он сейчас же подал в отставку, а вас я прошу начать судебное преследование против него за клевету на вас, потому что я желаю, чтобы вы публично
и совершенно были оправданы в общественном мнении.
Граф(удивленным
и недовольным тоном). Это почему?
Граф(все более
и более приходя в удивление). Но каким же образом
и чем он может доказать это?
Граф(как бы пораженный громом). Как существовало?..
И вы действительно с этих акционеров взяли триста тысяч?
Граф. Но вы бы лучше пораньше были откровенны со мной, когда я вас не выбирал еще в товарищи себе, тогда я, может быть,
и поостерегся бы это сделать.
Граф. Расчет благородный
и особенно в отношении меня!.. Я ездил всюду, кричал, ссорился за вас
и говорил, что за вашу честность я так же ручаюсь, как за свою собственную,
и вы оказались вор!.. (Андашевский вздрагивает всем телом.)
И что я теперь должен, по-вашему, делать? Я должен сейчас же ехать
и просить, как величайшей справедливости, чтобы вас вышвырнули из службы, а вместе с вами
и меня, старого дурака, чтобы не ротозейничал.
Граф(насмешливо
и пристально взглядывая в лицо Андашевскому). Сумма, немного превышающая долг моей дочери.
Граф. Печный
и предусмотрительный вы обожатель,
и недостает теперь только одного, чтобы вы еще лично меня впутали в эту гнусную историю!..
Ольга Петровна. Было бы чем, папа, если бы у тебя деньги на другое не ушли!.. (Снова обращаясь к Андашевскому.)
Графу, я вижу, Алексей Николаич, неприятен ваш великодушный поступок в отношении меня; но я его очень дорого ценю
и завтрашний же день желаю сделаться вашей женой, с полною моей готовностью всюду следовать за вами, какая бы вас участь ни постигла.