Неточные совпадения
— Ах, боже мой! Боже мой! —
говорил Петр Михайлыч. — Какой вы молодой народ вспыльчивый! Не разобрав дела, бабы слушать — нехорошо… нехорошо… — повторил он
с досадою и ушел домой, где целый вечер сочинял к
директору письмо, в котором, как прежний начальник, испрашивал милосердия Экзархатову и клялся, что тот уж никогда не сделает в другой раз подобного проступка.
Старик ушел. Что-то вроде насмешливой гримасы промелькнуло на лице чиновника в мундире.
Директор между тем вежливо, но серьезно пригласил движением руки даму отойти
с ним подальше к окну. Та подошла и начала
говорить тихо: видно было, что слова у ней прерывались в горле и дыхание захватывало: «Mon mari… mes enfants…» [Мой муж… дети… (франц.).] — слышалось Калиновичу.
Директор, слушая ее, пожимал только плечами.
— Да, — произнес протяжно
директор, — но дело в том, что я буду вам
говорить то, что
говорил уже десятку молодых людей, которые
с такой же точно просьбой и не далее, как на этой неделе, являлись ко мне.
— Очень рад
с вами познакомиться, —
говорил директор, протягивая к нему руку и устремляя уж глаза на развернутую перед ним бумагу, и тем свидание это кончилось.
— Пора нам, старикам, на погост, Ниловна! Начинается новый народ. Что мы жили? На коленках ползали и все в землю кланялись. А теперь люди, — не то опамятовались, не то — еще хуже ошибаются, ну — не похожи на нас. Вот она, молодежь-то,
говорит с директором, как с равным… да-а! До свидания, Павел Михайлов, хорошо ты, брат, за людей стоишь! Дай бог тебе, — может, найдешь ходы-выходы, — дай бог!
Неточные совпадения
Вожеватов. Ничего-с. Мне один англичанин — он
директор на фабрике —
говорил, что от насморка хорошо шампанское натощак пить. А я вчера простудился немного.
Райский смотрел, как стоял
директор, как
говорил, какие злые и холодные у него были глаза, разбирал, отчего ему стало холодно, когда
директор тронул его за ухо, представил себе, как поведут его сечь, как у Севастьянова от испуга вдруг побелеет нос, и он весь будто похудеет немного, как Боровиков задрожит, запрыгает и захихикает от волнения, как добрый Масляников,
с плачущим лицом, бросится обнимать его и прощаться
с ним, точно
с осужденным на казнь.
— Конечно, он вам зять, —
говорила Хиония Алексеевна, откидывая голову назад, — но я всегда скажу про него: Александр Павлыч — гордец… Да, да. Лучше не защищайте его, Агриппина Филипьевна. Я знаю, что он и к вам относится немного критически… Да-с. Что он
директор банка и приваловский опекун, так и, господи боже, рукой не достанешь! Ведь не всем же быть
директорами и опекунами, Агриппина Филипьевна?
В полгода он сделал в школе большие успехи. Его голос был voilé; [приглушенный (фр.).] он мало обозначал ударения, но уже
говорил очень порядочно по-немецки и понимал все, что ему
говорили с расстановкой; все шло как нельзя лучше — проезжая через Цюрих, я благодарил
директора и совет, делал им разные любезности, они — мне.
К нам приехал новый
директор, Долгоногов, о котором я уже
говорил выше. Все, начиная
с огромного инспектора и кончая Дитяткевичем, сразу почувствовали над собой авторитетную руку. Долгоногова боялись, уважали, особенно после случая
с Безаком, но… не знали. Он был от нас как-то далек по своему положению.