В последний вечер перед сдачей должности своей несчастный смотритель сидел, понурив голову, в сырой и
мрачной камере князя. Сальная овечка тускло горела на столе. Невдалеке от нее валялся огрызок огурца на тарелке и стоял штоф водки, собственно для Медиокритского купленный, из которого он рюмочку — другую уже выпил; князь ходил взад и вперед. Видимо, что между ними происходил очень серьезный разговор.
Неточные совпадения
Камер-юнкер с большим вниманием расспрашивал о пани Вибель
мрачного почтмейстера, который, конечно, прокаркнул о ней всякую гадость; но, несмотря на то, московский франт всякий раз, встречаясь с прелестной дамочкой, спешил выкинуть из глаза стеклышко и нежно посмотреть на нее; равным образом Марья Станиславовна пленила, кажется, и откупщика, который ей между прочими любезностями сказал, что недавно выписанную им резвейшую мазурку он намерен назвать «a la pany Wibel».
— Ну, это я еще посмотрю, как он спрячется от меня! — проговорил
мрачным голосом Аггей Никитич и после того отнесся строго к лакею: — Если ты врешь, что камер-юнкер уехал в Москву, так это бесполезно: я перешарю всю усадьбу!
Про
мрачного Свищева, писавшего фельетончики «По
камерам мировых судей», говорили в виде дружеской шутки: «Свищев крупный шантажист, он меньше трех рублей не берет».
Длинная узкая
камера была еще
мрачнее нашей, так как угловая стена примыкавшего здания закрывала в нее доступ свету.
И для него ясно, что мир изменился и что жить на свете уже никак невозможно.
Мрачные, унылые мысли овладевают им. Но выйдя из
камеры и увидев мужиков, которые толпятся и говорят о чем-то, он по привычке, с которой уже совладать не может, вытягивает руки по швам и кричит хриплым, сердитым голосом: