— Это мило, это всего милей — такое наивное сознание! — воскликнул Белавин и захохотал. — И прав ведь,
злодей! Единственный, может быть, случай, где, не чувствуя сам того, говорил великую истину, потому что там действительно хоть криво, косо, болезненно, но что-нибудь да делаете «, а тут уж ровно ничего, как только писанье и писанье… удивительно! Но все-таки, значит, вы не служите? — прибавил он, помолчав.
— За прежнее, — начал он, — я не говорю: вы можете называть меня тираном,
злодеем; но теперь, что теперь я могу сделать? Научите вы меня сами.
— Делать одно, что хлопотать надо об удалении вашего сродственничка и общего всех нас
злодея! — произнес он каким-то отчаянно-решительным голосом; потом, помолчав, продолжал с грустным умилением: — И сколько бы вам все благодарны были за то — так и выразить того невозможно.
— Это не вздор!.. — повторил вице-губернатор, выпивая вино и каким-то задыхающимся голосом. — Про меня тысячи языков говорят, что я человек сухой, тиран,
злодей; но отчего же никто не хочет во мне заметить хоть одной хорошей человеческой черты, что я никогда не был подлецом и никогда ни пред кем не сгибал головы?