Неточные совпадения
— Такая же, как между всякой философией и религией: первая учит познавать сущность вещей посредством разума, а религия преподает то, что сказано в
божественном откровении; но путь в достижении того и другого познания в мистицизме иной, чем в других философских системах и в других вероучениях, или, лучше сказать, оба эти пути сближены у мистиков: они в своей философии ум с его постепенным ходом, с его логическими выводами ставят на вторую ступень и дают предпочтение
чувству и фантазии, говоря, что этими духовными орудиями скорее и вернее человек может достигнуть познания сущности мирового бытия и что путем ума человек идет черепашьим шагом, а
чувством и созерцанием он возлетает, как орел.
Налетов. Нет, как хотите, а любовь все-таки слаще. Конечно, дружба имеет достоинства — этого отнять нельзя! но любовь… ах, это
божественное чувство! (Хочет обнять ее, но она выскользает.)
В безумной неге утопает, // Святыню строгую скрывает // Спасенный чудом уголок. // Так сердце, жертва заблуждений, // Среди порочных упоений // Хранит один святой залог, // Одно
божественное чувство…
Неточные совпадения
Он думал, что восстание на Бога в человеке может происходить от
божественного в нем, от
чувства справедливости, жалости и достоинства.
«Напрасный гнев, — продолжает Мопассан, — негодование поэта. Война уважаема, почитаема теперь более, чем когда-либо. Искусный артист по этой части, гениальный убийца, г-н фон Мольтке отвечал однажды депутатам общества мира следующими страшными словами: «Война свята и
божественного установления, война есть один из священных законов мира, она поддерживает в людях все великие и благородные
чувства: честь, бескорыстие, добродетель, храбрость. Только вследствие войны люди не впадают в самый грубый материализм».
Грек, одаренный высоким эстетическим
чувством, прекрасно постигнул выразительность внешнего, тайну формы;
божественное для него существовало облеченным в человеческую красоту; в ней обоготворялась ему природа, и далее этой красоты он не шел.
Чувство божественного смиренья и кротости в лице Пречистой Матери, склонившейся над младенцем, глубокий разум в очах
Божественного Младенца, как будто уже что-то прозревающих вдали, торжественное молчанье пораженных
божественным чудом царей, повергнувшихся к ногам его, и, наконец, святая, невыразимая тишина, обнимающая всю картину, — всё это предстало в такой согласной силе и могуществе красоты, что впечатленье было магическое.
Между службами я читала Евангелие, и все понятнее и понятнее мне становилась эта книга, и трогательнее и проще история этой
божественной жизни, и ужаснее и непроницаемее те глубины
чувства и мысли, которые я находила в его учении.