Неточные совпадения
(Прим. автора.)] уезд вместе с тамошним исправником, которого лично
не знал, но слышал о нем много хорошего: все почти говорили, что он очень добрый человек и ловкий, распорядительный исправник, сверх того, большой говорун и великий мастер представлять, как мужики и бабы говорят.
—
Не без того-с… привычка: сначала, когда поступил, так очень было дико; только что вышел из военной службы, никого, ничего
не знаю; первое время над бумагами покорпел, а тут, как поогляделся, так понял, что, сидя в суде, многого,
не сделаешь, и марш в уезд, да с тех пор все и езжу.
— Здесь управитель персона важная-с, — отвечал исправник, — бывший камердинер господина и вступивший в законный брак с мамзелью, исправлявшей некоторое время при барине должность мадамы, а потом прибыл сюда отращивать себе брюхо и набивать карман;
не знаю, чем кончится, а я его поймал на одну штуку — кажется, что сломлю ему голову.
Не могу, сударь, видеть этого лакейства, особенно когда они в управители попадут.
Конечно, и из них есть плуты, особенно который уж много силы заберет, но вместе с тем вы возьмите, сколько у него против лакея преимуществ: хозяйственную часть он
знает во сто раз основательнее, и как сам мужик, так все-таки мужицкую нужду испытал, следовательно, больше посовестится обидеть какого-нибудь бедняка; потом-с, уваженья в нем больше, потому что никогда
не был к барину так приближен, как какой-нибудь лакей, который господина, может быть, до последней косточки вызнал, — и, наконец, главное: нравственность!
— Да и сам уж
не знаю, как это вышло: по службе-то ведь беспрестанно сталкиваешься с этими молодцами, и я, как, бывало, прежние исправники,
не сближаюсь с ними, а вхожу прямо в переписку с барами и такой своей манерой добился теперь до того, что на все почти имения имею доверенные письма; и если я теперь какие-нибудь распоряжения делаю, мне никто из них
не ткнет в зубы: «Барину напишу», — врешь! — Я первый напишу.
— Понимаете вы! Ничего вы
не понимаете, — кто вас
знает хорошо!
— Твое дело как
знаешь, так и бай, а нам Захарка
не указ: худой человек, худой и есть —
не похвалим.
Он
не промедлил-с выкинуть штуку такого рода, что написал барину, будто бы по имению все в страшном беспорядке, все запущено, разорено, и таким, сударь, манером представил прежнего старого бурмистра, мужика хорошего, что совсем было погубил того; я это
узнаю стороною и, конечно, понял его канальскую выдумку: до меня-де было все мерзко да скверно, а как стал я управлять, так все пошло прекрасно.
Ну, думаю, голубчик,
не знаю, как при тебе пойдет, а вот тебе на первых порах следует дать сдачи, чтобы ты
не завирался, и тотчас же пишу к барину письмо совсем в другом духе и объясняю прямо, что донесения нового управителя вовсе несправедливы, что по имению, как досконально известно мне по моей службе, никаких
не было особых злоупотреблений, и что оно управлялось так, как дай бог, чтобы управлялось каждое заглазное имение, и вместе к тому присоединяю,
не то чтобы прямо, а так стороной, давешнюю мою сентенцию, которую и вам высказал, что я, с своей стороны, считаю совершенно безвыгодным заменять бурмистров из мужиков управителями, ибо они в хозяйственных распоряжениях очень неопытны, да и по нравственности своей
не могут быть вполне благонадежны.
Сбирался было, признаюсь, несколько раз написать барину письмо решительное, но все как-то останавливался: как, думаю, еще примется, по услуге его ему, может быть, многое прощается, ихные дела, кто их
знает; жду, что будет дальше, — и можете себе вообразить, каков шельма этот человек: пять лет я, милостивый государь,
не знал его главной проделки и открыл как-то уж случайно.
Задал он мне, милостивый государь, этим задачу; вижу, что тут что-нибудь кроется, а поймать
не знаю на чем.
— Поверье у них,
знаете, этакое: коли уж случился с кем припадок, так
не надо трогать, а только прикрыть.
Впрочем, эта новая кликуша как-то, и сам
не знаю отчего, больше других меня заинтересовала.
Как только обедня кончилась, выхожу я из церкви; вижу, впереди идет сельский мужик, по прозванию «братик»; поговорку он,
знаете, эдакую имел, с кем бы ни говорил: с барином ли, с мужиком ли, с бабой ли, с мальчишкой ли, всем приговаривает: «братик»; а мужик эдакой правдивый: если уж что
знает, так
не потаит, да и лишнего
не прибавит.
— Много, братик, болтают, — обереги бог всякого человека, — доподлинно я
не знаю: за что купил, за то те и продаю.
— Я сам тоже, братик: кто их
знает! Мало ли что врут в народе. Я опять те скажу: за что купил, за то и продаю; а болтают много: всего и
не переслушаешь.
— Бог их, братик,
знает! Нам всего сказывать
не станут, а мать проговорила, будто в сени ее подкинули в бесчувстве; а как там взаправду было,
не знаю: сам при этом деле
не был.
— Клеплют больше старых бобылок; и точно-с: превредные! Иную и
не узнаешь, а она делает что хочешь: и тоску на человека наведет или так, примерно, чтобы мужчина к женщине или женщина к мужчине пристрастие имели, — все в ее власти; и
не то, чтобы в пище или питье что-нибудь дала, а только по ветру пустит — на пять тысяч верст может действовать.
Выслушал я всю эту его болтовню, и еще меня больше сомнение взяло.
Знаю, что этакой плут и
не в колдуний, а во что-нибудь и поважнее
не сразу поверит, а тут так настоятельно утверждает. Начал я ему пристально в рожу смотреть и потом вдруг спрашиваю...
— Признаться, — говорит, — я и
не знаю хорошенько; своих много хлопот, так и
не расспрашивал, — а думаю, тоже с порчи: дом у них получше других, она из себя этак красивая, так, может быть, кто-нибудь от зависти взял да и сделал с нею это.
— Да как же, — возразил я, — ты что-то мне неладно говоришь, с девкою этою приключилось
не от того. Я
знаю, что ее леший воровал, она, слышно, пропадала долгое время. Зачем же ты меня обманываешь? — А сам все ему в рожу гляжу и вижу, что он от последних моих слов позеленел, даже и в языке позамялся.
— Ничего, сударь, — говорит, — я
не знаю, — а у самого голос так и дрожит. — От вас только в первый раз, — говорит, — и слышу, и очень вам благодарен, что вы мне сказали.
—
Не стоит, — говорю, — благодарности. Только зачем же ты меня-то морочишь? Кто тебе поверит, чтобы ты, такой печный [Печный — заботливый.] управитель, и будто бы
не знал, что девка из ближайшей вотчины сбегла? Клеплешь, брат, на себя.
— И понес,
знаете, в этом роде околесную и все наговаривает мне на мужиков и то и се: что будто бы они и меня бранят и собираются на меня подать прошение губернатору; я все слушаю и ничего ему
не возражаю.
— А по такому, — говорю, — случаю, что каприз на меня нашел; а если вы
не послушаетесь, так… «Эй, говорю, Пушкарев! — своему,
знаете, рассыльному, отставному унтер-офицеру, который все приказания двумя нотами выше исполняет: — Мы теперь, говорю, едем в Дмитревское, и если туда кто-нибудь из новоселковских явится, хоть бы даже сам управитель, так распорядись». Пушкарев мой,
знаете, только кекнул и поправил усы.
— Как, кормилец,
не знать: кажись, асправник.
— «Дура, говорит, ты, баба: работник будет тебе отяготителен, да и мне
не к рукам: запашку, говорит, я здесь делаю больше ленную, а со льном, сама ты
знаешь, мужику
не возиться; с дочки твоей я лишнего
не спрошу: что поработает, то и ладно».
Душенька-то у меня уж наболела и без того; взяла меня на ее такая злость, что
не стерпела я, кормилец, ухватила ее и почала бить, всю избу вытаскала за космы; чем она пуще просит: «Мамонька, мамонька!», а меня пуще досада рвет, ругаю ее по-пески и все,
знаешь, к нечистому посылаю.
Разбудила я стариков, потолковали мы с ними, погоревали, поохали,
не знаем, что такое; обежала я все другие избы по деревне — нет нигде, нигде и
не бывала. Протосковала я всю ноченьку, а на другой день, делать неча, пошла в усадьбу к управителю, заявила ему.
— Братцы-мужички, — говорю я им, — против мира я
не спорщица и
не потатчица моей дочке, кабы она была здорова, и кабы я доподлинно
знала, что она худое что сделала.
—
Не знаю, служивый, как у вас было, — продолжает возражать старуха, — а здесь
не то; вы, може, сегодня ночуете, так сам послушаешь, голосит кажинную почесть ночь, индо на двор боязно выйти.
— Так как же, — говорю, —
знать ты это
знаешь, а сама лжешь, и
не в пустяках каких-нибудь, а призываешь на себя нечистую силу. Ты
не шути этим: греха этого тебе, может быть, и
не отмолить. Все, что ты матери плела на лешего, как он тебя вихрем воровал и как после подкинул, — все это ты выдумала, ничего этого
не бывало, а если и сманивал тебя, так какой-нибудь человек, и тебе
не след его прикрывать.
— Ничего я, сударь, окромя, что мамоньке говорила, ничего я
не знаю больше! — А у самой,
знаете, слезы так и текут.
Заинтересовало это меня: слыхал я об этих леших, — слыхал много, а на опыте сам
не имел. Вышел я из своего логовища к калитке, и точно-с, на удивление: гул такой, что я бы
не поверил, если бы
не своими ушами слышал: то ржет, например, как трехгодовалый жеребенок, то вдруг захохочет, как человек, то перекликаться, аукаться начнет, потом в ладоши захлопает, а по заре,
знаете, так во все стороны и раздается.
Иду я на улицу-с; мужиков, баб толпа, толкуют промеж собой и приходят по-прежнему на лешего; Аксинья мечется, как полоумная, по деревне, все ищет,
знаете. Сделалось мне на этого лешего
не в шутку досадно: это уж значит из-под носу у исправника украсть. Сделал я тут же по всей деревне обыск, разослал по всем дорогам гонцов — ничего нету; еду в Марково: там тоже обыск. Егор Парменыч дома, юлит передо мной.
Был у меня тогда в Михайловской сотне сотский, прерасторопный мужик: лет пятнадцать в службе,
знаете, понаторел, и кроме того, если в каком деле порастолкуешь да припугнешь немного, так и
не обманет. Приехав в город, вызываю я его к себе.
— Ну, стало быть, ты это понимаешь, и потому, быв там,
не зевай и расспрашивай, кого
знаешь, что и как. Если слух будет, сейчас же накрой ее и ко мне представь. Сверх того, в этом деле Егор Парменыч что-то плутует, держи его покуда на глазах и
узнавай, где он и что делает. Одним словом, или сыщи мне девку, или по крайней мере обтопчи ее след и проведай, как и отчего и с кем она бежала. Сам я тоже буду
узнавать, и если что помимо тебя дойдет до меня, значит ты плутуешь; а за плутни сам
знаешь, что бывает.
— Ничего, — говорит, — мамонька,
не стану я говорить: как, — говорит, — мне про мою стыдобушку самой баять? Ничего я
не скажу, — а сама,
знаете, опять навзрыд зарыдала.
Имел я дело с ворами, мошенниками настоящими, и многие из них передо мной раскаивались; но этакого,
знаете, стыда и душевного раскаяния, как у этой девки,
не встречал: вообразить, например, она себе
не может свой проступок, и это по-моему, признак очень хороший.
— Ну, — говорю, — Марфушка, коли
не можешь, так и
не говори, — и велел,
знаете, выйти ей в сени — будто освежиться от слез, — а Аксинье мигнул, чтобы приосталась.
— Что, — говорю, — старуха, хоть ты
не знаешь ли, что у них было?
— Выпытывала я, кормилец, из нее: баяла она мне много;
не знаю, все ли правда!
— Увез он ее, кормилец, одно дело то, что я от заделья ее отвела, пошугала тоже маненько: видит, на моих глазах ему делать нечего больше было; а другое:
не знаю, може, ее слова справедливы, а може, и нет, она мне баяла, что до самого сбега ее промеж их была одна сухая любовь…
Что у них тут было,
не знаю; волей али неволей, только усадили они ее в сани да в усадьбу и увезли, и сначала он ее, кормилец, поселил в барском кабинете, а тут, со страху, что ли, какого али так, перевел ее на чердак, и стала она словно арестантка какая: что хотел, то и делал: а у ней самой, кормилец, охоты к этому
не было: с первых дней она в тоску впала и все ему говорила: «Экое, говорит, Егор Парменыч, ты надо мною дело сделал; отпусти ты меня к мамоньке;
не май ты ни ее, ни меня».
Напала на нее пуще того тоска несосветимая, две недели только и
знала, что исходила слезами; отпускать он ее никак
не отпускал, приставил за нею караул крепкий, и как уж она это спроворила,
не знаю, только ночью от них, кормилец, тайком сбежала и блудилась по лесу,
не пимши,
не емши, двое суток, вышла ан ли к Николе-на-Гриву, верст за тридцать от нашей деревни.
— Где же это она была и пропадала? — спрашиваю я, будто сам,
знаете, ничего еще
не знаю.
— Полно, — говорю, — Егор Парменов, петли мешать, фигли-мигли выкидывать: я вашей братьи говорунов через свои руки тысячи пропустил! По слову разберу, что солгал и что правду сказал. Тебе меня
не обмануть: я все
знаю.
Его,
знаете, так и попятило: и смеется, и побледнел, и
не знает, как понять мои слова.
Что будет на это письмо,
не знаю-с, а жду ответа с большим нетерпением.
— Это дела-с собственные мои, домашние, так как я получил от господина моего письмо, с большими к себе и жене моей выговорами, — за что и про что,
не знаю; только и сказано, чтоб я сейчас же исполнил какое от вас будет приказание. Разрешите, сударь, бога ради, как и что такое? Я одним мнением измучился пуще бог
знает чего.