Неточные совпадения
Вера Филипповна. Кому
как. Только что я села в ложу, кто-то из кресел на меня в трубку и посмотрел; Потап Потапыч
как вспылил: «то, говорит, он глаза-то пялит, чего не видывал! Сбирайся домой!»
Так и уехали до начала представления. Да с тех пор, вот уж пятнадцатый год, и сижу дома. Я уж не говорю о театрах, о гуляньях…
Сначала-то и горько было, и обидно, и до смертной тоски доходило, что все взаперти сижу; а потом, слава богу, прошло, к бедным привязалась; да
так обсиделась дома, что самой страшно подумать:
как это я на гулянье поеду?
Для меня Москва-то
как лес; пусти меня одну,
так я подле дома заблужусь.
И теперь,
как выеду,
так словно дитя малое, на дома да на церкви любуюсь: всё-то мне в диковину.
Еще теперь,
как Потап Потапыч стал здоровьем припадать,
так иной день и дома просидит; а прежде по будням я его днем-то и не видала.
Вера Филипповна. Ах, что вы,
как вам не стыдно! Без шуток вам говорю, помешаться можно было.
Как я тогда с ума не сошла,
так это дивиться надо.
Аполлинария Панфиловна. «Не то, что мужья наши». Ай, Оленька! Вот умница! А ведь правду она говорит: пока не видишь других людей,
так и свои хороши кажутся; а
как сравнишь,
так на свое-то и глядеть не хочется.
Аполлинария Панфиловна. Я тоже не люблю, чтоб без занятия. Уж само собой, не любовь, — где уж! Хоть и не закаиваюсь. А чтоб были мне хлопоты: или сватать, или когда молодая женщина запутается,
так поучишь ее,
как из беды вынырнуть, мужу глаза отвести.
Как еще они, при своей
такой безобразной жизни, смеют от нас чего-то требовать!
Ольга. Раскусишь. Я шла замуж-то,
как голубка была, а муж меня через неделю по трактирам повез арфисток слушать; сажал их за один стол со мной, обнимался с ними; а что говорили,
так у меня волоса дыбом подымались!
Каркунов. Да я еще тебя хлебом-то не кормил. Я,
как ты приехал,
так за дело тебя; говорю: «Помоги!..»
Халымов. Да
какое дело-то! Гроша оно медного не стоит; эка невидаль, завещание написать! Было б что отказывать; а коли есть,
так нехитро: тут все твоя воля, что хочешь, то и пиши!
Каркунов. «Пиши», ишь ты! что я напишу, что я знаю!
Как напьемся хорошенько,
так «мыслете» писать наше дело; а перо-то возьмешь,
так ведь надо, чтоб оно слушалось. А коли не слушается,
так что ж ты тут! Ничего не поделаешь.
Каркунов. А вот
как: ни жене, ни племяннику ничего,
так разве малость
какую. На них надежда плоха, они не умолят. Все на бедных, неимущих, чтобы молились. Вот и распиши! Ты порядок-то знаешь: туда столько, в другое место столько, чтобы вечное поминовение, на вечные времена… на вечные. А вот тебе записочка, что у меня есть наличными и прочим имуществом. (Достает из кармана бумажку и подает Халымову.)
Как подумаю, кум, про нее,
так слезы у меня.
Ераст. Кто плох? Я-то?.. Кабы ты знал,
так не говорил бы, что я плох. Я свое дело знаю, да ничего не поделаешь. Первым долгом, надо женщину хвалить в глаза;
таким манером
какую хочешь донять можно. Нынче скажи — красавица, завтра — красавица, она уши-то и распустит, и напевай ей турусы на колесах! А уж коли стала слушать,
так заговорить недолго.
Ераст. Ну, хотя бы и
так, да тебе-то
какая польза от всего этого?
Константин. Да разве я говорю тебе, что оно хорошее? И я
так считаю, что оно подлое. Только я за него деньги плачу. Разбирай,
как знаешь! Пять тысяч, да на голодные-то зубы, да тому, кто их никогда у себя не видывал… тоже приятность имеют.
Ераст. А
как ты думаешь, ежели дьявол…
так кто из вас тоньше… людей-то опутывать?
Константин. По трактирам, а то куда ж больше. Надоело им без проказ пьянствовать,
так теперь придумывают что чудней: антиков разных разыскивают, да и тешатся. У кого сила,
так бороться заставляют; у кого голос велик,
так многолетие им кричи; кто пьет много,
так поят на пари. Вот бы найти
какого диковинного, чтоб дяденьке удружить.
Ераст.
Так, вроде
как странник, по Москве бродит, понакутит, да у монастырей с нищими становится.
Константин. А ежели я малость замешкаюсь,
так к ночи где вас искать, под
каким флагом? То есть, дяденька, под
какой вывеской?
Константин.
Так ты вот
какой странник-то!
Константин. Да почем ты знаешь?
Как ты можешь
так… вдруг?.. Ты слыхал романс: «Никто души моей не знает»?
Константин. Ведь тебе умирать бы с голоду в другом месте; а Москва-то матушка что значит! Здесь и
такие,
как ты, надобны.
Вера Филипповна.
Как можно! Молодой человек целый день занят, ему охота погулять. У них на гулянье времени-то и
так немного; чай, вечером-то радехоньки вырваться из дому, а тут еще хозяйку провожай. У меня совесть не подымется.
Ераст. Конечно, всякое дело ведется хозяином; только ведь мы от хозяина-то, кроме брани да обиды, ничего не видим. А коли есть у нас в доме что хорошее, коли еще жить можно,
так все понимают, что это от вас. Ведь мы тоже не каменные, благодарность чувствуем; только выразить ее не смеем; потому,
как вы от нас очень отдалены.
Ераст. Я это очень понимаю, только за что ж вы людей
так низко ставите? Ведь это значит: «Делать, мол, для вас добро я могу из жалости — нате, мол, я брошу вам… только я
так высока для вас, что вы даже н благодарить меня не смеете, и ни во что я считаю вашу благодарность,
как есть вы люди ничтожные».
Которая разве уж сама себя не понимает, что она
такое, ну, по глупости, и рада, а то
как это равному человеку свою руку давать целовать.
Ераст. Это для меня сверх всякого ожидания.
Такое счастье, что уж я и не знаю,
как его оценить и чему приписать! Все-таки по крайности позвольте хоть ручку поцеловать.
Ераст (целуя руку).
Как никогда,
как никогда, помилуйте! Подняли меня до небес и опять приказываете мне взять оборот на старое положение. Я
так осмеливался думать, что не последний раз я от вас
такое утешение в своих горестях имею.
Аполлинария Панфиловна. «Кажется». Да мужчина,
каким ему нужно,
таким он и кажется: где надо быть смирным, он смирен, где надо бойким, он бойкий; где плакать — плачет, где плясать — пляшет. Всякий мужчина коли он не дурак,
так плут; а у всякого плута свой расчет. Разини-то повывелись, нынче палец в рот не клади, откусят.
Вера Филипповна. Ну, что ж делать! Пока человека не знаешь,
так ему и веришь; а
как узнаешь про дела его,
так по делам ему и цена.
Ераст.
Так как вижу я со всех сторон одни нападки и ниоткуда мне никакой радости и утешения нет,
так для чего жить-с? Не в пример лучше будет, ежели свою жизнь покончить.
Ераст. Позвольте-с! Ежели бы был
такой закон, чтоб совсем даже не прикасаться до мужчины ни под
каким видом, а кто прикоснется,
так это грех и стыд. И вот, если мужчина на ваших глазах тонет, а вам только руку протянуть, и он спасен. Ведь вы руки не протянете, потому это стыдно; пущай он тонет.
Вера Филипповна.
Как руки не протянуть! Да если человек тонет, до стыда ли тут! Стыд ведь только в обыкновенной жизни очень нужен, а то он не очень важен:
как что посерьезней,
так его и нет.
Ераст.
Так я и ожидал, потому у вас душа особенная. Вот она, Москва-то река недалеко, нырнуть в нее — одна минута; но
как вас увижу, совсем другие мысли у меня проясняются.
Ераст. Ну, вот-с человек у вас украдет что или ограбит вас, ну, вред вам
какой сделает…
Так вы простите его или всю жизнь будете зло на него в душе иметь?
Вера Филипповна. Ну, что ж… ты не подумавши… А вот подумаешь,
так увидишь,
как это тяжело и больно для меня.
Вера Филипповна (улыбаясь). Да, пожалуй. Очень, очень дурно ты сделал, и никак я не могла от тебя ожидать… а коли правду сказать… если ты каешься да говоришь, что вперед не будешь…
так… само собой…
какая ж тут обида! Простить тебя очень можно. Поедем, Ераст!
Да
как их и припасешь на
таком жалованье?
Как подумаешь,
так мурашки у тебя по спине-то заползают.
Оно точно, что хозяйка наша женщина редкостная, совсем какая-то особенная, и
какую я теперь штуку гну,
так немного это лучше, что зарезать человека.
А
как подумаешь об жизни об своей,
так оно и выходит, что своя рубашка к телу ближе…
Огуревна. Да, понимать… Ты днем говори,
так я пойму… а ночью человек, что он может понимать? Ты ему то, а он тебе то; потому заснул человек, все одно что утонул. А ежели ты его разбудишь, ну,
какое у него понятие?
Ераст. Да мне самому-то не нынче-завтра придется по Москве собак гонять. А
как застанет Потап Потапыч жену здесь, меня-то за ворота дубьем проводит, да уж и ей наследство не достанется, а все ваше будет.
Так видишь ты, я для вас с мужем себя не жалею; а ты тут путаешься да мешаешь.
Ераст.
Как бы не полюбить, да не
такая женщина. К ней не скоро подъедешь.
Ераст. Оправданий нет, и язык не подымется оправдываться перед вами! Что ж мне, плакать, прощенья просить, в ногах валяться?
Так я, может, и потерянный человек, но унижаться не стану, низкости во мне нет. Все дело налицо, ясно… уж тут нечего… Следует вам только пренебречь нами, плюнуть и уйти… и оставайтесь опять
такой высокой женщиной,
как вы были, не связывайтесь с
такими людьми,
как мы.
Вера Филипповна.
Так я и сделаю. Ты
как точно угадал мои мысли.
А догадаешься ты, что тебя обманывают, и осудишь человека,
так уж
какое тут добро, только грех один.