Неточные совпадения
Кудряш. Вчетвером этак, впятером в переулке где-нибудь поговорили бы с ним с глазу на глаз,
так он бы шелковый сделался. А про нашу науку-то
и не пикнул бы никому, только бы ходил да оглядывался.
Кудряш. Ну, вот, коль ты умен,
так ты его прежде учливости-то выучи, да потом
и нас учи! Жаль, что дочери-то у него подростки, больших-то ни одной нет.
Борис. Да нет, этого мало, Кулигин! Он прежде наломается над нами, наругается всячески, как его душе угодно, а кончит все-таки тем, что не даст ничего или
так, какую-нибудь малость. Да еще станет рассказывать, что из милости дал, что
и этого бы не следовало.
Кудряш. Уж это у нас в купечестве
такое заведение. Опять же, хоть бы вы
и были к нему почтительны, нйшто кто ему запретит сказать-то, что вы непочтительны?
Борис. Кабы я один,
так бы ничего! Я бы бросил все да уехал. А то сестру жаль. Он было
и ее выписывал, да матушкины родные не пустили, написали, что больна. Какова бы ей здесь жизнь была —
и представить страшно.
Кудряш. У него уж
такое заведение. У нас никто
и пикнуть не смей о жалованье, изругает на чем свет стоит. «Ты, говорит, почем знаешь, что я на уме держу? Нешто ты мою душу можешь знать! А может, я приду в
такое расположение, что тебе пять тысяч дам». Вот ты
и поговори с ним! Только еще он во всю свою жизнь ни разу в такое-то расположение не приходил.
Кудряш. Да нешто убережешься! Попал на базар, вот
и конец! Всех мужиков переругает. Хоть в убыток проси, без брани все-таки не отойдет. А потом
и пошел на весь день.
Каждый день ко мне с жалобой ходят!» Дядюшка ваш потрепал городничего по плечу, да
и говорит: «Стоит ли, ваше высокоблагородие, нам с вами об
таких пустяках разговаривать!
Много у меня в год-то народу перебывает; вы то поймите: недоплачу я им по какой-нибудь копейке на человека, а у меня из этого тысячи составляются,
так оно мне
и хорошо!» Вот как, сударь!
Враждуют друг на друга; залучают в свои высокие-то хоромы пьяных приказных,
таких, сударь, приказных, что
и виду-то человеческого на нем нет, обличье-то человеческое истеряно.
Кулигин. Как можно, сударь! Съедят, живого проглотят. Мне уж
и так, сударь, за мою болтовню достается; да не могу, люблю разговор рассыпать! Вот еще про семейную жизнь хотел я вам, сударь, рассказать; да когда-нибудь в другое время. А тоже есть, что послушать.
Феклуша. Бла-алепие, милая, бла-алепие! Красота дивная! Да что уж говорить! В обетованной земле живете!
И купечество все народ благочестивый, добродетелями многими украшенный! Щедростию
и подаяниями многими! Я
так довольна,
так, матушка, довольна, по горлушко! За наше неоставление им еще больше щедрот приумножится, а особенно дому Кабановых.
Кабанова. Если родительница что когда
и обидное, по вашей гордости, скажет,
так, я думаю, можно бы перенести! А, как ты думаешь?
Кабанова. Не слыхала, мой друг, не слыхала, лгать не хочу. Уж кабы я слышала, я бы с тобой, мой милый, тогда не
так заговорила. (Вздыхает.) Ох, грех тяжкий! Вот долго ли согрешить-то! Разговор близкий сердцу пойдет, ну,
и согрешишь, рассердишься. Нет, мой друг, говори, что хочешь, про меня. Никому не закажешь говорить: в глаза не посмеют,
так за глаза станут.
Кабанова. Ты бы, кажется, могла
и помолчать, коли тебя не спрашивают. Не заступайся, матушка, не обижу, небось! Ведь он мне тоже сын; ты этого не забывай! Что ты выскочила в глазах-то поюлить! Чтобы видели, что ли, как ты мужа любишь?
Так знаем, знаем, в глазах-то ты это всем доказываешь.
Кабанова. Да я об тебе
и говорить не хотела; а
так, к слову пришлось.
Кабанова.
Так, по-твоему, нужно все лаской с женой? Уж
и не прикрикнуть на нее
и не пригрозить?
Варвара.
Так нешто она виновата! Мать на нее нападает,
и ты тоже. А еще говоришь, что любишь жену. Скучно мне глядеть-то на тебя. (Отворачивается.)
Катерина. Я говорю: отчего люди не летают
так, как птицы? Знаешь, мне иногда кажется, что я птица. Когда стоишь на горе,
так тебя
и тянет лететь. Вот
так бы разбежалась, подняла руки
и полетела. Попробовать нешто теперь? (Хочет бежать.)
Встану я, бывало, рано; коли летом,
так схожу на ключик, умоюсь, принесу с собою водицы
и все, все цветы в доме полью.
Так до обеда время
и пройдет.
А знаешь, в солнечный день из купола
такой светлый столб вниз идет,
и в этом столбе ходит дым, точно облака,
и вижу я, бывало, будто ангелы в этом столбе летают
и поют.
Или рано утром в сад уйду, еще только солнышко восходит, упаду на колена, молюсь
и плачу,
и сама не знаю, о чем молюсь
и о чем плачу;
так меня
и найдут.
Или храмы золотые, или сады какие-то необыкновенные,
и всё поют невидимые голоса,
и кипарисом пахнет,
и горы,
и деревья будто не
такие, как обыкновенно, а как на образах пишутся.
Катерина. Нет, я знаю, что умру. Ох, девушка, что — то со мной недоброе делается, чудо какое-то! Никогда со мной этого не было. Что-то во мне
такое необыкновенное. Точно я снова жить начинаю, или… уж
и не знаю.
Катерина (берет ее за руку). А вот что, Варя, быть греху какому-нибудь!
Такой на меня страх, такой-то на меня страх! Точно я стою над пропастью
и меня кто-то туда толкает, а удержаться мне не за что. (Хватается за голову рукой.)
Уж не снятся мне, Варя, как прежде, райские деревья да горы; а точно меня кто-то обнимает
так горячо-горячо,
и ведет меня куда-то,
и я иду за ним, иду…
Катерина. Сделается мне
так душно,
так душно дома, что бежала бы.
И такая мысль придет на меня, что, кабы моя воля, каталась бы я теперь по Волге, на лодке, с песнями, либо на тройке на хорошей, обнявшись…
Варвара. Вздор все. Очень нужно слушать, что она городит. Она всем
так пророчит. Всю жизнь смолоду-то грешила. Спроси-ка, что об ней порасскажут! Вот умирать-то
и боится. Чего сама-то боится, тем
и других пугает. Даже все мальчишки в городе от нее прячутся, грозит на них палкой да кричит (передразнивая): «Все гореть в огне будете!»
Варвара. Я
и не знала, что ты
так грозы боишься. Я вот не боюсь.
Говорят,
такие страны есть, милая девушка, где
и царей-то нет православных, а салтаны землей правят.
И не могут они, милая, ни одного дела рассудить праведно,
такой уж им предел положен.
И все судьи у них, в ихних странах, тоже все неправедные;
так им, милая девушка,
и в просьбах пишут: «Суди меня, судья неправедный!» А то есть еще земля, где все люди с песьими головами.
Вот еще какие земли есть! Каких-то, каких-то чудес на свете нет! А мы тут сидим, ничего не знаем. Еще хорошо, что добрые люди есть; нет-нет да
и услышишь, что на белом свету делается; а то бы
так дураками
и померли.
Катерина.
Такая уж я зародилась горячая! Я еще лет шести была, не больше,
так что сделала! Обидели меня чем-то дома, а дело было к вечеру, уж темно, я выбежала на Волгу, села в лодку, да
и отпихнула ее от берега. На другое утро уж нашли, верст за десять!
Варвара. Нет, не любишь. Коли жалко,
так не любишь. Да
и не за что, надо правду сказать.
И напрасно ты от меня скрываешься! Давно уж я заметила, что ты любишь одного человека.
Варвара. Ну, а ведь без этого нельзя; ты вспомни, где ты живешь! У нас весь дом на том держится.
И я не обманщица была, да выучилась, когда нужно стало. Я вчера гуляла,
так его видела, говорила с ним.
Катерина. Не хочу я
так. Да
и что хорошего! Уж я лучше буду терпеть, пока терпится.
Варвара. Ни за что,
так, уму-разуму учит. Две недели в дороге будет, заглазное дело! Сама посуди! У нее сердце все изноет, что он на своей воле гуляет. Вот она ему теперь
и надает приказов, один другого грозней, да потом к образу поведет, побожиться заставит, что все
так точно он
и сделает, как приказано.
Кабанова. Разговаривай еще! Ну, ну, приказывай! Чтоб
и я слышала, что ты ей приказываешь! А потом приедешь, спросишь,
так ли все исполнила.
Кабанов. Все к сердцу-то принимать,
так в чахотку скоро попадешь. Что ее слушать-то! Ей ведь что-нибудь надо ж говорить! Ну,
и пущай она говорит, а ты мимо ушей пропущай. Ну, прощай, Катя!
Кабанов. Да не разлюбил; а с этакой-то неволи от какой хочешь красавицы жены убежишь! Ты подумай то: какой ни на есть, а я все-таки мужчина, всю-то жизнь вот этак жить, как ты видишь,
так убежишь
и от жены. Да как знаю я теперича, что недели две никакой грозы надо мной не будет, кандалов этих на ногах нет,
так до жены ли мне?
Так-то вот старина-то
и выводится.
А
и взойдешь-то,
так плюнешь да вон скорее.
Вышел случай, другая
и рада:
так, очертя голову,
и кинется.
Да хоть
и поговорю-то,
так все не беда!
Феклуша. А я, мaтушка,
так своими глазами видела. Конечно, другие от суеты не видят ничего,
так он им машиной показывается, они машиной
и называют, а я видела, как он лапами-то вот
так (растопыривает пальцы) делает. Hу,
и стон, которые люди хорошей жизни,
так слышат.
Дико́й. Понимаю я это; да что ж ты мне прикажешь с собой делать, когда у меня сердце
такое! Ведь уж знаю, что надо отдать, а все добром не могу. Друг ты мне,
и я тебе должен отдать, а приди ты у меня просить — обругаю. Я отдам, отдам, а обругаю. Потому только заикнись мне о деньгах, у меня всю нутренную разжигать станет; всю нутренную вот разжигает, да
и только; ну,
и в те поры ни за что обругаю человека.
И принесло ж его на грех-то в
такое время!