Кудряш. У него уж такое заведение. У нас никто и пикнуть не смей о жалованье, изругает на чем свет стоит. «Ты, говорит, почем знаешь, что я на уме держу? Нешто ты мою душу можешь знать! А может, я приду в такое расположение, что тебе пять тысяч дам». Вот ты и
поговори с ним! Только еще он во всю свою жизнь ни разу в такое-то расположение не приходил.
Неточные совпадения
Кудряш. Вчетвером этак, впятером в переулке где-нибудь
поговорили бы
с ним
с глазу на глаз, так он бы шелковый сделался. А про нашу науку-то и не пикнул бы никому, только бы ходил да оглядывался.
Дико́й (посмотрев на Бориса). Провались ты! Я
с тобой и говорить-то не хочу,
с езуитом. (Уходя.) Вот навязался! (Плюет и уходит.)
Каждый день ко мне
с жалобой ходят!» Дядюшка ваш потрепал городничего по плечу, да и
говорит: «Стоит ли, ваше высокоблагородие, нам
с вами об таких пустяках разговаривать!
В женщину,
с которой даже и поговорить-то никогда не удастся.
Кабанова. Не слыхала, мой друг, не слыхала, лгать не хочу. Уж кабы я слышала, я бы
с тобой, мой милый, тогда не так заговорила. (Вздыхает.) Ох, грех тяжкий! Вот долго ли согрешить-то! Разговор близкий сердцу пойдет, ну, и согрешишь, рассердишься. Нет, мой друг,
говори, что хочешь, про меня. Никому не закажешь
говорить: в глаза не посмеют, так за глаза станут.
Кабанова (совершенно хладнокровно). Дурак! (Вздыхает.) Что
с дураком и
говорить! только грех один!
Кабанова. (строго). Ломаться-то нечего! Должен исполнять, что мать
говорит. (
С улыбкой.) Оно все лучше, как приказано-то.
Кабанов. Слова как слова! Какие же мне еще слова
говорить! Кто тебя знает, чего ты боишься! Ведь ты не одна, ты
с маменькой остаешься.
Катерина. Вот какую: чтобы не смела я без тебя ни под каким видом ни
говорить ни
с кем чужим, ни видеться, чтобы и думать я не смела ни о ком, кроме тебя.
Борис. Послушай, Кудряш. Можно
с тобой
поговорить по душе, ты не разболтаешь?
1-й. А
говорят, братец ты мой, она на нас
с неба упала.
Дико́й. Да что ты ко мне лезешь со всяким вздором! Может, я
с тобой и говорить-то не хочу. Ты должен был прежде узнать, в расположении я тебя слушать, дурака, или нет. Что я тебе — ровный, что ли? Ишь ты, какое дело нашел важное! Так прямо
с рылом-то и лезет разговаривать.
Борис. Ах, Боже мой! Что же делать-то? Ты бы
с ней
поговорила хорошенько. Неужли уж нельзя ее уговорить?
Кабанов. Что ж мне, разорваться, что ли! Нет,
говорят, своего-то ума. И, значит, живи век чужим. Я вот возьму да последний-то, какой есть, пропью; пусть маменька тогда со мной, как
с дураком, и нянчится.
Кабанов. Мечется тоже; плачет. Накинулись мы давеча на него
с дядей, уж ругали, ругали — молчит. Точно дикий какой сделался. Со мной,
говорит, что хотите, делайте, только ее не мучьте! И он к ней тоже жалость имеет.
Кабанов. Поди-ка
поговори с маменькой, что она тебе на это скажет. Так, братец, Кулигин, все наше семейство теперь врозь расшиблось. Не то что родные, а точно вороги друг другу. Варвару маменька точила-точила; а та не стерпела, да и была такова — взяла да и ушла.
Кабанов. Кто ее знает.
Говорят,
с Кудряшом
с Ванькой убежала, и того также нигде не найдут. Уж это, Кулигин, надо прямо сказать, что от маменьки; потому стала ее тиранить и на замок запирать. «Не запирайте,
говорит, хуже будет!» Вот так и вышло. Что ж мне теперь делать, скажи ты мне! Научи ты меня, как мне жить теперь! Дом мне опостылел, людей совестно, за дело возьмусь, руки отваливаются. Вот теперь домой иду; на радость, что ль, иду?
Взяли бы да и бросили меня в Волгу; я бы рада была. «Казнить-то тебя,
говорят, так
с тебя грех снимется, а ты живи да мучайся своим грехом».
Кабанова. Что ты? Аль себя не помнишь! Забыл,
с кем
говоришь!
Кабанова (сыну). Ну, я
с тобой дома
поговорю. (Низко кланяется народу.) Спасибо вам, люди добрые, за вашу услугу!
Еще отец, нарочно громко заговоривший с Вронским, не кончил своего разговора, как она была уже вполне готова смотреть на Вронского,
говорить с ним, если нужно, точно так же, как она говорила с княгиней Марьей Борисовной, и, главное, так, чтобы всё до последней интонации и улыбки было одобрено мужем, которого невидимое присутствие она как будто чувствовала над собой в эту минуту.
Поверяя богу в теплой молитве свои чувства, она искала и находила утешение; но иногда, в минуты слабости, которым мы все подвержены, когда лучшее утешение для человека доставляют слезы и участие живого существа, она клала себе на постель свою собачонку моську (которая лизала ее руки, уставив на нее свои желтые глаза),
говорила с ней и тихо плакала, лаская ее. Когда моська начинала жалобно выть, она старалась успокоить ее и говорила: «Полно, я и без тебя знаю, что скоро умру».
Неточные совпадения
Хлестаков. Я не шутя вам
говорю… Я могу от любви свихнуть
с ума.
Аммос Федорович. Нет, этого уже невозможно выгнать: он
говорит, что в детстве мамка его ушибла, и
с тех пор от него отдает немного водкою.
Ляпкин-Тяпкин, судья, человек, прочитавший пять или шесть книг, и потому несколько вольнодумен. Охотник большой на догадки, и потому каждому слову своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в лице своем значительную мину.
Говорит басом
с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом — как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.
Осип.
Говорит: «Этак всякий приедет, обживется, задолжается, после и выгнать нельзя. Я,
говорит, шутить не буду, я прямо
с жалобою, чтоб на съезжую да в тюрьму».
Бобчинский. Возле будки, где продаются пироги. Да, встретившись
с Петром Ивановичем, и
говорю ему: «Слышали ли вы о новости-та, которую получил Антон Антонович из достоверного письма?» А Петр Иванович уж услыхали об этом от ключницы вашей Авдотьи, которая, не знаю, за чем-то была послана к Филиппу Антоновичу Почечуеву.