Неточные совпадения
Гаврило. Посиди за самоваром поплотнее, поглотай часа два кипятку,
так узнаешь. После шестого пота она, первая-то тоска, подступает… Расстанутся с чаем
и выползут на бульвар раздышаться да разгуляться. Теперь чистая публика гуляет: вон Мокий Парменыч Кнуров проминает себя.
Иван. Он каждое утро бульвар-то меряет взад
и вперед, точно по обещанию.
И для чего это он
так себя утруждает?
Гаврило.
Так на барже пушка есть. Когда Сергея Сергеича встречают или провожают,
так всегда палят. (Взглянув в сторону за кофейную.) Вон
и коляска за ними едет-с, извощицкая, Чиркова-с! Видно, дали знать Чиркову, что приедут. Сам хозяин Чирков на козлах. Это за ними-с.
Иван.
И цыган с Чирковым на козлах сидит, в парадном казакине, ремнем перетянут
так, что того гляди переломится.
Кнуров. Как это она оплошала? Огудаловы все-таки фамилия порядочная,
и вдруг за какого-то Карандышева!.. Да с ее-то ловкостью… всегда полон дом холостых…
Вожеватов. Выдать-то выдала, да надо их спросить, сладко ли им жить-то. Старшую увез какой-то горец, кавказский князек. Вот потеха-то была… Как увидал, затрясся, заплакал даже —
так две недели
и стоял подле нее, за кинжал держался да глазами сверкал, чтоб не подходил никто. Женился
и уехал, да, говорят, не довез до Кавказа-то, зарезал на дороге от ревности. Другая тоже за какого-то иностранца вышла, а он после оказался совсем не иностранец, а шулер.
Вожеватов. Любит
и сама пожить весело. А средства у нее
так невелики, что даже
и на
такую жизнь недостает.
Кнуров. Ну да, толкуйте! У вас шансов больше моего: молодость — великое дело. Да
и денег не пожалеете; дешево пароход покупаете,
так из барышей-то можно. А ведь, чай, не дешевле «Ласточки» обошлось бы!
Вожеватов. Да, правду; а бесприданницам
так нельзя. К кому расположена, нисколько этого не скрывает. Вот Сергей Сергеич Паратов в прошлом году появился, наглядеться на него не могла, а он месяца два поездил, женихов всех отбил, да
и след его простыл, исчез неизвестно куда.
А как, бывало, набежит какой-нибудь богатенький,
так просто жалость было смотреть на Карандышева;
и не говорят с ним,
и не смотрят на него.
А то вот потеха-то: был у них как-то, еще при Паратове, костюмированный вечер;
так Карандышев оделся разбойником; взял в руки топор
и бросал на всех зверские взгляды, особенно на Сергея Сергеича.
И возит на этом верблюде-то Ларису Дмитриевну; сидит
так гордо, будто на тысячных рысаках едет.
С бульвара выходит,
так кричит городовому: «Прикажи подавать мой экипаж!» Ну,
и подъезжает этот экипаж с музыкой, все винты, все гайки дребезжат на разные голоса, а рессоры-то трепещутся, как живые.
Вожеватов (Огудаловой). Вот жизнь-то, Харита Игнатьевна, позавидуешь! (Карандышеву.) Пожил бы, кажется, хоть денек на вашем месте. Водочки да винца! Нам
так нельзя-с, пожалуй разум потеряешь. Вам можно все: вы капиталу не проживете, потому его нет, а уж мы
такие горькие зародились на свет, у нас дела очень велики,
так нам разума-то терять
и нельзя.
Огудалова.
И вдруг
такие расходы, которых никак нельзя было ожидать… Вот завтра рожденье Ларисы, хотелось бы что-нибудь подарить…
Так умейте это понять
и не приписывайте моего выбора своим достоинствам, я их еще не вижу.
Лариса.
Так это еще хуже. Надо думать, о чем говоришь. Болтайте с другими, если вам нравится, а со мной говорите осторожнее. Разве вы не видите, что положение мое очень серьезно? Каждое слово, которое я сама говорю
и которое я слышу, я чувствую. Я сделалась очень чутка
и впечатлительна.
Лариса. Вы его не знаете, да хоть бы
и знали,
так… извините, не вам о нем судить.
Лариса. Это уж мое дело. Если я боюсь
и не смею осуждать его,
так не позволю
и вам.
Лариса. Стрелял
и, разумеется, сшиб стакан, но только побледнел немного. Сергей Сергеич говорит: «Вы прекрасно стреляете, но вы побледнели, стреляя в мужчину
и человека вам не близкого. Смотрите, я буду стрелять в девушку, которая для меня дороже всего на свете,
и не побледнею». Дает мне держать какую-то монету, равнодушно, с улыбкой, стреляет на
таком же расстоянии
и выбивает ее.
Лариса. Разумеется, если б явился Сергей Сергеич
и был свободен,
так довольно одного его взгляда… Успокойтесь, он не явился, а теперь хоть
и явится,
так уж поздно. Вероятно, мы никогда
и не увидимся более.
Паратов.
Так, просто, Робинзон, без имени
и отчества.
Паратов. Нет, со мной, господа, нельзя, я строг на этот счет. Денег у него нет, без моего разрешения давать не велено, а у меня как попросит,
так я ему в руки французские разговоры, на счастье нашлись у меня; изволь прежде страницу выучить, без того не дам… Ну
и учит сидит. Как старается!
Паратов. Ну, нет, какой хороший! Он все амплуа прошел
и в суфлерах был; а теперь в оперетках играет. Ничего,
так себе, смешит.
Паратов. Что
такое «жаль», этого я не знаю. У меня, Мокий Парменыч, ничего заветного нет; найду выгоду,
так все продам, что угодно. А теперь, господа, у меня другие дела
и другие расчеты. Я женюсь на девушке очень богатой, беру в приданое золотые прииски.
Вожеватов. Мы, Робинзон, тебя не выдадим, ты у нас
так за англичанина
и пойдешь.
Гаврило. Да уж я, Василий Данилыч, все заготовлю, что требуется; у меня
и кастрюлечка серебряная водится для
таких оказий, уж я
и своих людей с вами отпущу.
Я немножко виноват перед ней, то есть
так виноват, что не должен бы
и носу к ним показывать; ну, а теперь она выходит замуж, значит, старые счеты покончены,
и я могу опять явиться, поцеловать ручки у ней
и у тетеньки.
Замуж выходит… это очень мило с ее стороны; все-таки на душе у меня немного полегче…
и дай ей Бог здоровья
и всякого благополучия!
Огудалова. На чем записать
такое счастие! Благодарна, Мокий Парменыч, очень благодарна, что удостоили. Я
так рада, растерялась, право… не знаю, где
и посадить вас.
Кнуров. Ничего тут нет похвального, напротив, это непохвально. Пожалуй, с своей точки зрения, он не глуп: что он
такое… кто его знает, кто на него обратит внимание! А теперь весь город заговорит про него, он влезает в лучшее общество, он позволяет себе приглашать меня на обед, например… Но вот что глупо: он не подумал или не захотел подумать, как
и чем ему жить с
такой женой. Вот об чем поговорить нам с вами следует.
Кнуров. Вы можете мне сказать, что она еще
и замуж-то не вышла, что еще очень далеко то время, когда она может разойтись с мужем. Да, пожалуй, может быть, что
и очень далеко, а ведь, может быть, что
и очень близко.
Так лучше предупредить вас, чтоб вы еще не сделали какой-нибудь ошибки, чтоб знали, что я для Ларисы Дмитриевны ничего не пожалею… Что вы улыбаетесь?
Кнуров. Найдите
таких людей, которые посулят вам десятки тысяч даром, да тогда
и браните меня. Не трудитесь напрасно искать; не найдете. Но я увлекся в сторону, я пришел не для этих разговоров. Что это у вас за коробочка?
Огудалова. Ты поблагодари Васю,
так шепни ему на ухо: «Благодарю, мол».
И Кнурову тоже.
Илья. Пополам перегнуло набок, coвсeм углом,
так глаголем
и ходит… другая неделя… ах, беда! Теперь в хоре всякий лишний человек дорого стоит, а без тенора как быть! К дохтору ходил, дохтор
и говорит: «Через неделю, через две отпустит, опять прямой будешь». А нам теперь его надо.
Огудалова. Кто ж бы это приехал? Должно быть, богатый
и, вероятно, Лариса, холостой, коли цыгане
так ему обрадовались. Видно, уж
так у цыган
и живет. Ах, Лариса, не прозевали ли мы жениха? Куда торопиться-то было?
Огудалова. Нет, ты не фантазируй! Свадьба
так свадьба! Я Огудалова, я нищенства не допущу. Ты у меня заблестишь
так, что здесь
и не видывали!
Огудалова. Что вы еще придумываете! Ссору, что ли, затеять хотите?
Так мы с Ларисой
и не поедем.
Карандышев. Не обижайте! А меня обижать можно? Да успокойтесь, никакой ссоры не будет: все будет очень мирно. Я предложу за вас тост
и поблагодарю вас публично за счастие, которое вы делаете мне своим выбором, за то, что вы отнеслись ко мне не
так, как другие, что вы оценили меня
и поверили в искренность моих чувств. Вот
и все, вот
и вся моя месть!
Паратов. Управители мои
и управляющие свели без меня домок мой в ореховую скорлупку-с. Своими операциями довели было до аукционной продажи мои пароходики
и все движимое
и недвижимое имение.
Так я полетел тогда спасать свои животишки-с.
Лариса. Не надеялась дождаться. Вы скрылись
так неожиданно,
и ни одного письма…
Паратов. Мне не для любопытства, Лариса Дмитриевна, меня интересуют чисто теоретические соображения. Мне хочется знать, скоро ли женщина забывает страстно любимого человека: на другой день после разлуки с ним, через неделю или через месяц… имел ли право Гамлет сказать матери, что она «башмаков еще не износила»
и так далее…
Паратов. Ну-с, чем же вы считаете бурлаков? Я судохозяин
и вступаюсь за них, я сам
такой же бурлак.
Паратов.
Так выучитесь прежде понимать, да потом
и разговаривайте!
Вожеватов. Он почти не бывал в дамском обществе,
так застенчив. Все больше путешествовал,
и по воде,
и по суше, а вот недавно совсем было одичал на необитаемом острове. (Карандышеву.) Позвольте вас познакомить! Лорд Робинзон, Юлий Капитоныч Карандышев!
Евфросинья Потаповна. Вымотали вы из меня всю душеньку нынче. Подай клюковного морсу, разве не все равно. Возьми там у меня графинчик; ты поосторожнее, графинчик-то старенький, пробочка
и так еле держится, сургучиком подклеена. Пойдем, я сама выдам. (Уходит в среднюю дверь, Иван за ней.)
Евфросинья Потаповна. Да не об ученье peчь, а много очень добра изводят. Кабы свой материал, домашний, деревенский,
так я бы слова не сказала, а то купленный, дорогой,
так его
и жалко. Помилуйте, требует сахару, ванилю, рыбьего клею; а ваниль этот дорогой, а рыбий клей еще дороже. Ну
и положил бы чуточку для духу, а он валит зря: сердце-то
и мрет, на него глядя.
Вот у нас сосед женился,
так к нему этого одного пуху: перин да подушек, возили-возили, возили-возили, да все чистого; потом пушного:
и лисица,
и куница,
и соболь!
Паратов. Мы прежде условились. Вот, господа, для
таких случаев Робинзоны-то
и дороги.
Робинзон. Пьян! Разве я на это жалуюсь когда-нибудь? Кабы пьян, это бы прелесть что
такое — лучше бы
и желать ничего нельзя. Я с этим добрым намерением ехал сюда, да с этим намерением
и на свете живу. Это цель моей жизни.