Присмиревшую Музу мою
Я и сам неохотно ласкаю…
Я
последнюю песню пою
Для тебя — и тебе посвящаю.
Но не будет она веселей,
Будет много печальнее прежней,
Потому что на сердце темней
И в грядущем еще безнадежней…
Повели его в лес вешать, а он дорогой и запел. Сначала шли — торопились, потом перестали спешить, а пришли к лесу — и готова веревка, но ждут, когда он кончит
последнюю песню свою, а потом говорят друг другу:
Себя казать, как чудный зверь, // В Петрополь едет он теперь // С запасом фраков и жилетов, // Шляп, вееров, плащей, корсетов, // Булавок, запонок, лорнетов, // Цветных платков, чулок à jour, // С ужасной книжкою Гизота, // С тетрадью злых карикатур, // С романом новым Вальтер-Скотта, // С bon-mots парижского двора, // С
последней песней Беранжера, // С мотивами Россини, Пера, // Et cetera, et cetera.
Неточные совпадения
Начинает тихо, нежно: «Помнишь, Гретхен, как ты, еще невинная, еще ребенком, приходила с твоей мамой в этот собор и лепетала молитвы по старой книге?» Но
песня все сильнее, все страстнее, стремительнее; ноты выше: в них слезы, тоска, безустанная, безвыходная, и, наконец, отчаяние: «Нет прощения, Гретхен, нет здесь тебе прощения!» Гретхен хочет молиться, но из груди ее рвутся лишь крики — знаете, когда судорога от слез в груди, — а
песня сатаны все не умолкает, все глубже вонзается в душу, как острие, все выше — и вдруг обрывается почти криком: «Конец всему, проклята!» Гретхен падает на колена, сжимает перед собой руки — и вот тут ее молитва, что-нибудь очень краткое, полуречитатив, но наивное, безо всякой отделки, что-нибудь в высшей степени средневековое, четыре стиха, всего только четыре стиха — у Страделлы есть несколько таких нот — и с
последней нотой обморок!
За этим первым звуком последовал другой, более твердый и протяжный, но все еще видимо дрожащий, как струна, когда, внезапно прозвенев под сильным пальцем, она колеблется
последним, быстро замирающим колебаньем, за вторым — третий, и, понемногу разгорячаясь и расширяясь, полилась заунывная
песня.
Стояла китайская фанзочка много лет в тиши, слушая только шум воды в ручье, и вдруг все кругом наполнилось
песнями и веселым смехом. Китайцы вышли из фанзы, тоже развели небольшой огонек в стороне, сели на корточки и молча стали смотреть на людей, так неожиданно пришедших и нарушивших их покой. Мало-помалу
песни стрелков начали затихать. Казаки и стрелки
последний раз напились чаю и стали устраиваться на ночь.
Но что со мной: блаженство или смерть? // Какой восторг! Какая чувств истома! // О, Мать-Весна, благодарю за радость // За сладкий дар любви! Какая нега // Томящая течет во мне! О, Лель, // В ушах твои чарующие
песни, // В очах огонь… и в сердце… и в крови // Во всей огонь. Люблю и таю, таю // От сладких чувств любви! Прощайте, все // Подруженьки, прощай, жених! О милый, //
Последний взгляд Снегурочки тебе.
Заря чиста, и утро будет ясно. // Уходит день веселый, догорают //
Последние лучи зари, все выше // И выше свет малиновый; потемки // Цепляются за сучья и растут, // Преследуя зари румяный отблеск. // И скоро ночь в росящемся лесу // С вершинами деревьев станет вровень. // Пора к шатрам, в кругу гостей веселых // Окончить день и встретить новый.
Песню //
Последнюю пропой, пригожий Лель!