Он прошел вдоль почти занятых
уже столов, оглядывая гостей. То там, то сям попадались ему самые разнообразные, и старые и молодые, и едва знакомые и близкие люди. Ни одного не было сердитого и озабоченного лица. Все, казалось, оставили в швейцарской с шапками свои тревоги и заботы и собирались неторопливо пользоваться материальными благами жизни. Тут был и Свияжский, и Щербацкий, и Неведовский, и старый князь, и Вронский, и Сергей Иваныч.
«Осел! дурак!» — думал Чичиков, сердитый и недовольный во всю дорогу. Ехал он уже при звездах. Ночь была на небе. В деревнях были огни. Подъезжая к крыльцу, он увидел в окнах, что
уже стол был накрыт для ужина.
Завсегдатаи «вшивой биржи». Их мало кто знал, зато они знали всех, но у них не было обычая подавать вида, что они знакомы между собой. Сидя рядом, перекидывались словами, иной подходил к занятому
уже столу и просил, будто у незнакомых, разрешения сесть. Любимое место подальше от окон, поближе к темному углу.
Уж стол накрыт; давно пора; // Хозяйка ждет нетерпеливо. // Дверь отворилась, входит граф; // Наталья Павловна, привстав, // Осведомляется учтиво, // Каков он? что нога его? // Граф отвечает: ничего. // Идут за стол; вот он садится, // К ней подвигает свой прибор // И начинает разговор: // Святую Русь бранит, дивится, // Как можно жить в ее снегах, // Жалеет о Париже страх.
Неточные совпадения
Уже пред выходом из-за
стола, когда все закурили, камердинер Вронского подошел к нему с письмом на подносе.
Мгновенно разостлав свежую скатерть на покрытый
уже скатертью круглый
стол под бронзовым бра, он пододвинул бархатные стулья и остановился перед Степаном Аркадьичем с салфеткой и карточкой в руках, ожидая приказаний.
Гостиница эта
уже пришла в это состояние; и солдат в грязном мундире, курящий папироску у входа, долженствовавший изображать швейцара, и чугунная, сквозная, мрачная и неприятная лестница, и развязный половой в грязном фраке, и общая зала с пыльным восковым букетом цветов, украшающим
стол, и грязь, пыль и неряшество везде, и вместе какая-то новая современно железнодорожная самодовольная озабоченность этой гостиницы — произвели на Левиных после их молодой жизни самое тяжелое чувство, в особенности тем, что фальшивое впечатление, производимое гостиницей, никак не мирилось с тем, что ожидало их.
Обед стоял на
столе; она подошла, понюхала хлеб и сыр и, убедившись, что запах всего съестного ей противен, велела подавать коляску и вышла. Дом
уже бросал тень чрез всю улицу, и был ясный, еще теплый на солнце вечер. И провожавшая ее с вещами Аннушка, и Петр, клавший вещи в коляску, и кучер, очевидно недовольный, — все были противны ей и раздражали ее своими словами и движениями.
— Нет, вы мне только скажите, Василий Лукич, — спросил он вдруг,
уже сидя за рабочим
столом и держа в руках книгу, — что больше Александра Невского? Вы знаете, папа получил Александра Невского?