Народ многочисленный на развалинах трона хотел повелевать сам собою: прекрасное здание общественного благоустройства разрушилось; неописанные несчастия были жребием Франции, и сей
гордый народ, осыпав пеплом главу свою, проклиная десятилетнее заблуждение, для спасения политического бытия своего вручает самовластие счастливому Корсиканскому воину.
Одно только можно сказать: к такому богу и к такой религии совершенно неприложимы слова Геффдинга о лазарете, подбирающем в походе усталых и раненых, — слова, которые так подходили к религии Достоевского. Скорее вспоминается Ницше: «Кто богат, тот хочет отдавать;
гордому народу нужен бог, чтобы приносить жертвы. Религия, при таких предусловиях, есть форма благодарности. Люди благодарны за самих себя: для этого им нужен бог».
Неточные совпадения
— Вспомните-ко вчерашний день, хотя бы с Двенадцатого года, а после того — Севастополь, а затем — Сан-Стефано и в конце концов
гордое слово императора Александра Третьего: «Один у меня друг, князь Николай черногорский». Его, черногорского-то, и не видно на земле, мошка он в Европе, комаришка, да-с! Она, Европа-то, если вспомните все ее грехи против нас, именно — Лихо. Туркам — мирволит, а величайшему
народу нашему ножку подставляет.
Великий писатель предшествовавшей эпохи, в финале величайшего из произведений своих, олицетворяя всю Россию в виде скачущей к неведомой цели удалой русской тройки, восклицает: «Ах, тройка, птица тройка, кто тебя выдумал!» — и в
гордом восторге прибавляет, что пред скачущею сломя голову тройкой почтительно сторонятся все
народы.
Практически он был выражением того инстинкта силы, который чувствуют все могучие
народы, когда чужие их задевают; потом это было торжественное чувство победы,
гордое сознание данного отпора.
Возникнет рать повсюду бранна, // Надежда всех вооружит; // В крови мучителя венчанна // Омыть свой стыд уж всяк спешит. // Меч остр, я зрю, везде сверкает; // В различных видах смерть летает, // Над
гордою главой паря. // Ликуйте, склепанны
народы; // Се право мщенное природы // На плаху возвело царя.
«И этот
гордый и грандиозный
народ, — думал он, — находится до сих пор еще в рабстве!»