Неточные совпадения
Узнав об этом, Вантурс немедленно оставил Лондон и весною 1772 года бежал в Париж, где явился под вымышленным
именем барона Эмбса.
Что они говорили между собой, не
знаем, но известно, что женщина, жившая в разных городах Европы под разными
именами и выдававшая себя то за немку, то за француженку, теперь, в Париже, стала выдавать себя за русскую и сделалась известною под
именем «принцессы Владимирской» (princesse de Volodimir).
Но в Оберштейне князь
узнал многое из прежних похождений своей подруги, как жила она под разными
именами в Берлине, Генте и Лондоне и как участвовала в обманах своих приятелей, выманивавших у разных лиц деньги.
М. Н. Лонгинов («Русский вестник», 1859, № 24, стр. 723) думает, что под
именем сестры Радзивила должно разуметь княжну Тараканову, но теперь мы
знаем, что в марте 1774 года в Венеции действительно жила родная сестра Радзивила, графиня Моравская, а самозваной дочери императрицы Елизаветы Петровны до конца мая еще не было в Венеции.].
Он не
знает, от кого и откуда привезено им письмо, и потому можете ему доверить ответ, а чтобы не возбуждать его любопытства, адресуйте на
имя г. Флотирана — это мой секретарь.
Он, по собственным словам его [«Донесение императрице Екатерине графа Алексея Орлова» от 27 сентября 1774 г.], до тех пор будто бы не
знал, что существуют на свете дети, рожденные императрицей Елизаветой от законного брака, и не имел ни малейшего понятия о «всклепавшей на себя
имя» принцессы Елизаветы.
Более четырех лет не быв в России (он приезжал в Петербург лишь на самое короткое время, во время Фокшанских переговоров), Орлов не
знал хорошо обо всем, что делается внутри ее: московский чумный бунт 1771 года, целый ряд самозванцев, принимавших на себя
имя Петра III, яицкий бунт, наконец, Пугачев, все это было без него.
Орлов не поляк, не англичанин, не кардинал, он лучше ее самой
знал партии, существовавшие тогда в России, ему надобно было называть
имена, а кого бы назвала принцесса?
Цель вопросов состояла в том, чтоб
узнать от пленницы: кто внушил ей мысль принять на себя
имя дочери императрицы Елизаветы Петровны и с кем по этому поводу находилась она в сношениях.
Но по ограниченности ума он мог быть только орудием в руках искусных в интриге людей: их-то
имена и хотелось
узнать князю Голицыну, об них-то и желал он получить точные сведения от пленницы.
Так как «всклепавшая на себя
имя», прибавил князь Голицын, «не может еще считаться совершенно изобличенною, то я не сделал никаких ограничений в пище, ею получаемой, и оставил при ней ее служанку, так как она по-русски не
знает и сторожей понимать не может».
У меня есть за границей истинные друзья; если они
узнают о настоящем моем положении, я навсегда должна лишиться чести и доброго
имени.
Потом передайте Доманскому, что если он подробно расскажет все, что
знает о происхождении,
имени и прежней жизни арестантки, то будет обвенчан с нею, и они потом получат дозволение возвратиться в их отечество.
Но расчеты пленницы не увенчались успехом. Голицын не обратил особого внимания на новое ее показание. Ему оставалось одно: исполняя повеление императрицы, обещать Елизавете брак с Доманским и даже возвращение в Оберштейн к князю Лимбургскому. Приехав нарочно для того в Петропавловскую крепость, он прежде всего отправился в комнату, занимаемую Доманским, и сказал ему, что брак его с той женщиной, которую
знал он под
именем графини Пиннеберг, возможен и будет заключен хоть в тот же день, но с условием.
«Позволено ли нам, бедным жителям земли, быть так дерзкими, чтобы спросить вас, о чем мечтаете?» — «Где находятся те счастливые места, в которых порхает мысль ваша?» — «Можно ли
знать имя той, которая погрузила вас в эту сладкую долину задумчивости?» Но он отвечал на все решительным невниманием, и приятные фразы канули, как в воду.
Протестуя против этого желания и недоумевая, он пошел прочь, но тотчас вернулся, чтоб
узнать имя автора. «Иероним Босх» — прочитал он на тусклой, медной пластинке и увидел еще две маленьких, но столь же странных.
Всего замечательнее, что мы не только не
знали имени и фамилии его, но и никакой надобности не видели узнавать. Глумов совершенно случайно прозвал его Кшепшицюльским, и, к удивлению, он сразу начал откликаться на этот зов. Даже познакомились мы с ним как-то необычно. Шел я однажды по двору нашего дома и услышал, как он расспрашивает у дворника: «скоро ли в 4-м нумере (это — моя квартира) руволюция буде». Сейчас же взял его я за шиворот и привел к себе:
Неточные совпадения
Скотинин. А смею ли спросить, государь мой, —
имени и отчества не
знаю, — в деревеньках ваших водятся ли свинки?
Зная, что что-то случилось, но не
зная, что именно, Вронский испытывал мучительную тревогу и, надеясь
узнать что-нибудь, пошел в ложу брата. Нарочно выбрав противоположный от ложи Анны пролет партера, он, выходя, столкнулся с бывшим полковым командиром своим, говорившим с двумя знакомыми. Вронский слышал, как было произнесено
имя Карениных, и заметил, как поспешил полковой командир громко назвать Вронского, значительно взглянув на говоривших.
Левин только что собирался вступить в разговор со старым лакеем, как секретарь дворянской опеки, старичок, имевший специальность
знать всех дворян губернии по
имени и отчеству, развлек его.
— Я игнорирую это до тех пор, пока свет не
знает этого, пока мое
имя не опозорено.
— Кажется,
знаю. Или нет…. Право, не помню, — рассеянно отвечал Вронский, смутно представляя себе при
имени Карениной что-то чопорное и скучное.