Неточные совпадения
— Кажется,
знаю. Или нет…. Право, не помню, — рассеянно отвечал Вронский, смутно представляя себе при
имени Карениной что-то чопорное и скучное.
Возвращаясь домой, Левин расспросил все подробности о болезни Кити и планах Щербацких, и, хотя ему совестно бы было признаться в этом, то, что он
узнал, было приятно ему. Приятно и потому, что была еще надежда, и еще более приятно потому, что больно было ей, той, которая сделала ему так больно. Но, когда Степан Аркадьич начал говорить о причинах болезни Кити и упомянул
имя Вронского, Левин перебил его.
Это была г-жа Шталь. Сзади её стоял мрачный здоровенный работник Немец, катавший её. Подле стоял белокурый шведский граф, которого
знала по
имени Кити. Несколько человек больных медлили около колясочки, глядя на эту даму, как на что-то необыкновенное.
— Я игнорирую это до тех пор, пока свет не
знает этого, пока мое
имя не опозорено.
Зная, что что-то случилось, но не
зная, что именно, Вронский испытывал мучительную тревогу и, надеясь
узнать что-нибудь, пошел в ложу брата. Нарочно выбрав противоположный от ложи Анны пролет партера, он, выходя, столкнулся с бывшим полковым командиром своим, говорившим с двумя знакомыми. Вронский слышал, как было произнесено
имя Карениных, и заметил, как поспешил полковой командир громко назвать Вронского, значительно взглянув на говоривших.
Левин только что собирался вступить в разговор со старым лакеем, как секретарь дворянской опеки, старичок, имевший специальность
знать всех дворян губернии по
имени и отчеству, развлек его.
«Позволено ли нам, бедным жителям земли, быть так дерзкими, чтобы спросить вас, о чем мечтаете?» — «Где находятся те счастливые места, в которых порхает мысль ваша?» — «Можно ли
знать имя той, которая погрузила вас в эту сладкую долину задумчивости?» Но он отвечал на все решительным невниманием, и приятные фразы канули, как в воду.
Протестуя против этого желания и недоумевая, он пошел прочь, но тотчас вернулся, чтоб
узнать имя автора. «Иероним Босх» — прочитал он на тусклой, медной пластинке и увидел еще две маленьких, но столь же странных.
А кто
знает имена многих и многих титулярных и надворных советников, коллежских асессоров, поручиков и майоров, которые каждый год ездят в непроходимые пустыни, к берегам Ледовитого моря, спят при 40˚ мороза на снегу — и все это по казенной надобности?
Всего замечательнее, что мы не только не
знали имени и фамилии его, но и никакой надобности не видели узнавать. Глумов совершенно случайно прозвал его Кшепшицюльским, и, к удивлению, он сразу начал откликаться на этот зов. Даже познакомились мы с ним как-то необычно. Шел я однажды по двору нашего дома и услышал, как он расспрашивает у дворника: «скоро ли в 4-м нумере (это — моя квартира) руволюция буде». Сейчас же взял его я за шиворот и привел к себе:
Неточные совпадения
Скотинин. А смею ли спросить, государь мой, —
имени и отчества не
знаю, — в деревеньках ваших водятся ли свинки?
— Княгиня сказала, что ваше лицо ей знакомо. Я ей заметил, что, верно, она вас встречала в Петербурге, где-нибудь в свете… я сказал ваше
имя… Оно было ей известно. Кажется, ваша история там наделала много шума… Княгиня стала рассказывать о ваших похождениях, прибавляя, вероятно, к светским сплетням свои замечания… Дочка слушала с любопытством. В ее воображении вы сделались героем романа в новом вкусе… Я не противоречил княгине, хотя
знал, что она говорит вздор.
— Однако ты уж
знаешь ее
имя?
Нынче поутру зашел ко мне доктор; его
имя Вернер, но он русский. Что тут удивительного? Я
знал одного Иванова, который был немец.
Недавно я
узнал, что Печорин, возвращаясь из Персии, умер. Это известие меня очень обрадовало: оно давало мне право печатать эти записки, и я воспользовался случаем поставить свое
имя над чужим произведением. Дай Бог, чтоб читатели меня не наказали за такой невинный подлог!