Неточные совпадения
В Переславле-Залесском сохраняется предание о браке Елизаветы и о
том, что в этом городе, в одном из тамошних монастырей, жил
князь Тараканов, рожденный от этого брака.
Через месяц после
того (25 июля 1727 г.) старшая сестра Елизаветы, герцогиня голштинская Анна Петровна, с горестными слезами уехала с мужем из России в Голштинию, измученная нападками всесильного
князя Меншикова.
«Такое приказание, — рассказывал впоследствии граф С. С. Уваров (в Варшаве за обедом у наместника,
князя Паскевича), — Воронцов слушал с величайшим удивлением, на лице его изображалась готовность высказать свое мнение, но Екатерина, как бы не замечая
того, подтвердила серьезно приказание и, поклонившись благосклонно, с свойственною ей улыбкой благоволения, вышла, оставя Воронцова в совершенном недоумении.
Князю Радзивилу, или, вернее сказать, его приближенным, ибо у самого «пане коханку» едва ли бы достало на
то смысла, пришла затейная мысль: выпустить из Западной Европы на Екатерину еще самозваного претендента на русский престол.
По известию, сообщаемому Кастерой [«Histoire de Catherine II»,
том II, стр. 80.],
князь Карл Радзивил, палатин виленский, еще в 1767 году взял на свое попечение дочь Елизаветы Петровны,
то есть отыскал где-то девочку, способную разыграть роль самозванки.
«Меня постоянно держали в неизвестности о
том, кто были мои родители, — говорила она перед смертию
князю Голицыну, — да и сама я мало заботилась о
том, чтоб узнать, чья я дочь, потому что не ожидала от
того никакой себе пользы».
И в самом деле, в продолжение трех-четырех лет ее похождений по Европе, одни, очарованные красотой ее, входят из угождения красавице в неоплатные долги и попадают за
то в тюрьму, другие, принадлежа к хорошим фамилиям, поступают к ней в услужение; сорокалетний
князь Римской империи хочет на ней жениться, вопреки всем политическим расчетам, и хотя узнает об ее неверности, однако же намеревается бросить германские свои владения и бежать с прекрасною очаровательницей в Персию.
Нелепость этой сказки, имеющей следы польского происхождения, была бы очевидна для всякого русского, знающего, что никаких
князей Владимирских с XIV столетия не бывало, но во Франции, где об России, ее истории и внутренней жизни знали не больше, как о каком-нибудь персидском или другом азиатском государстве, слухи о Владимирской принцессе не могли казаться нелепыми, особенно если их поддерживали если не сам польский посланник, Михаил Огинский,
то такие польские знаменитости, как, например, княгиня Сангушко.
Принадлежавший к одной из знаменитейших фамилий Франции, граф Рошфорде-Валькур, гофмаршал владетельного
князя Лимбурга (из фамилии Линанж), находившийся тогда в Париже по делам своего государя, познакомившись с Алиной, до
того прельстился ею, что просил руки ее.
Филипп-Фердинанд, владетельный граф Лимбургский, Стирумский, Оберштейнский и проч.,
князь Священной Римской империи, претендент на герцогство Шлезвиг-Голштейннское, незадолго перед
тем наследовал престол по смерти старшего брата.
Хотя эти владения и не принадлежали
князю Лимбургу,
тем не менее он титуловался герцогом Шлезвиг-Голштейннским или
князем Голштейн-Лимбург.
С восторгом приняла Алина желание имперского
князя и с первого же свидания до
того успела обворожить его красотой, умом и кокетливою любезностью, что Лимбург тут же предложил устроить денежные дела ее во Франкфурте.
Де-Бур уговорил Понсе на отсрочку уплаты денег, а другому кредитору, Макке,
князь пожаловал орден, за что и
тот согласился на отсрочку.
Граф Рошфор-де-Валькур не хотел, кажется, уступать своих прав на очаровательную принцессу, но, спустя несколько дней по прибытии любящейся четы в Нейсес, был заключен своим соперником в тюрьму как государственный преступник и содержался в ней несколько месяцев, до
тех пор пока Алина не оставила и
князя Лимбурга, и Германию.
Между
тем князь Лимбург уехал в Оберштейн.
Алина писала, в свою очередь,
князю Лимбургу о дошедших до нее слухах, что его хотят женить на другой, уверяла, что ей также сделано блестящее предложение и что поэтому она освобождает его от данного слова и предлагает разойтись,
тем более что нельзя же ей выходить замуж до признания прав ее русским правительством и до получения документов о ее рождении, а этого нельзя получить раньше окончания все еще продолжавшейся войны России с Турцией.
Для этого она приложила вексель на довольно значительную сумму, который должен был оставаться у
князя в виде залога до
тех пор, пока обещание о передаче имения не будет ею приведено в исполнение.
Обстоятельства
князя в
то время (осенью 1773 года) находились в неблистательном положении: в Стирум приехал императорский фискал для наложения на это графство запрещения за долги, и хотя Горнштейн успел уладить это дело, но финансовые обстоятельства друга его все более и более запутывались.
С
того времени, как она сделалась в Оберштейне полною хозяйкой,
князь, бывший в Аугсбурге, и Горнштейн стали получать от разных лиц жалобы на самовластие новой владетельницы, а более всего удивляло их, особенно же ревностного католика Горнштейна, что, несмотря на уверения ее, будто занимается изучением католической веры, она стала ходить в протестантскую церковь.
Князь знал, что соперник его поляк, принадлежащий к палатинату,
то есть к партии
князя Карла Радзивила (палатина виленского).
Но претендентка на русскую корону, кажется, уже не
теми глазами смотрела теперь на влюбленного
князя, она была к нему холоднее прежнего.
Свидание состоялось в Цвейбрюккене (Deux Ponts) около нового 1774 года, и после
того между
князем Карлом Радзивилом и прекрасною принцессой завязалась деятельная переписка.
Между
тем князь Лимбург продолжал переписку с своею возлюбленною.
В одном из таких писем, посланном к
князю в Бартенштейн, принцесса, успокоивая в нем чувства тревоги, снова возникшей по поводу таинственных посещений ее каким-то молодым поляком (
то был если не Доманский,
то князь Иероним Радзивил, брат
князя Карла), извещала его, что готова принести в жертву милому
князю свою блестящую карьеру, но должна предпринять небольшое путешествие, для устранения последних препятствий к их браку.
Князь Лимбург на последние остававшиеся у него денежные средства устроил отъезд своей возлюбленной, достав ей, хотя с большим трудом, на дорогу денег, кроме
того, открыл ей кредит у находившегося в Аугсбурге трирского министра Горнштейна и даже отдал ей деньги, приготовленные на собственную поездку в Вену к императору, по делам притязаний на Шлезвиг — Голштейн. Зато принцесса обещала сама впоследствии съездить к императору и выхлопотать это дело.
Князь Лимбург дал ей письменное на
то полномочие.
Он пришел в восхищение, когда
князь Лимбург, поверяя ему планы мнимой наследницы русского престола, уверял его, что как скоро она наденет на голову корону деда своего Петра Великого,
то немедленно приступит к политике прусского короля, перед которым благоговеет, что она теперь же, посредством сношений с Пугачевым, постарается способствовать расширению владений Фридриха II на востоке, для чего отклонит вмешательство Австрии турецкими делами, а внимание России — войной с шведским королем, который таким образом будет помогать и ей, и Пугачеву.
Князь Лимбург получил между
тем известие, что король Людовик XV умер и вступивший на престол Людовик XVI сочувственно отозвался о предприятии
князя Радзивила. Он немедленно уведомил о столь радостной вести свою возлюбленную. Но вскоре он разочаровался в ожидаемом успехе.
Князь Лимбург, прочитав письмо Огинского и зная, что без денег любезная его не может достигнуть осуществления своих замыслов, сильно поколебался. В
то же время немецкие газеты извещали, что счастие, доселе благоприятствовавшее союзнику принцессы, Пугачеву, изменило ему. Бибиков успешно подавил мятеж, Оренбург был освобожден, Яицкий Городок занят верными императрице войсками, и Пугачев, как писали, совершенно разбит.
Дошедшие о
том до Оберштейна слухи сильно встревожили
князя Лимбурга, и он написал к возлюбленной, чтоб она отнюдь не выдавала себя за жену его.
Между
тем князь Лимбург уединенно жил в Оберштейне, тоскуя по милой очаровательнице. Недостаток денег, а потом неблагоприятные для успеха его возлюбленной известия о Кучук-Кайнарджиском мире удержали его от поездки в Рагузу. Долгое молчание прелестной Алины сокрушало бедного
князя. Он писал ей письмо за письмом, настоятельно советуя ей оставить свои замыслы и возвратиться в Оберштейн. Алина не отвечала.
Судьба писем к королю шведскому и русскому канцлеру была одинакова с судьбой писем к султану. Осторожный Горнштейн не отправил их и уведомил о
том князя Лимбурга. С самою принцессой он еще прежде прервал переписку.
В
то время, как
князь Радзивил бросил «великую княжну» в Рагузе на произвол судьбы,
князь Лимбург, еще не зная о плачевной участи своей возлюбленной, писал к ней (от 30 октября) письмо, в котором, напомнив обо всех ее проделках, обвинял ее, что она совершенно расстроила его состояние, навлекла на него презрение всей Европы, так как близкие его к ней отношения сделались всем известными и заставили Версальский кабинет публично отречься от всякого участия в ее действиях.
«Я нисколько не думаю мешать вашему счастию, — прибавлял
князь, — если только желания ваши согласны с честию; впрочем, если вы готовы отказаться от своего прошлого и никогда не будете поминать ни о Персии, ни о Пугачеве, ни о прочих такого же рода глупостях,
то есть еще время вернуться ко мне в Оберштейн».
Вместе с
тем князь передавал ей, что газеты дозволяют себе унизительные и постыдные выражения о сношениях ее с «Мосбахским незнакомцем», о котором он узнал от его же земляков (поляков), живущих в Пфальце.
«Впрочем, я готов допустить, — поспешил оговориться
князь, — что и в низших слоях общества можно встретить людей, заслуживающих уважения, и так как избранный вашим сердцем едва ли имеет доказательства на дворянское происхождение, нужные для пожалования его большим крестом ордена «de J’Ancienne Noblesse»,
то я намерен дать ему другой орден, освободив его от платежа установленной пошлины в 300 червонцев.
В конце сентября 1774 г.
князь Радзивил посылал Чарномского к Потоцкому в Верону, вероятно, для примирения с конфедерацией, так как у Радзивила с Потоцким возникли перед
тем большие разногласия, и для получения чрез
то денег, в которых Радзивил начинал нуждаться, а быть может, и для прекращения пронырств Каленского, воспрепятствовавшего высылке султанского фирмана на имя Радзивила.
«Я готова на все, что ни ожидает меня, — писала она, — но постоянно сохраню чувства мои к вам, несмотря даже на
то: отняли вы у меня навсегда свободу и счастие, или еще имеете возможность и желание освободить меня от ужасного положения» [Это письмо, равно как и письмо принцессы к адмиралу Грейгу, были препровождены к производившему следствие фельдмаршалу
князю Голицыну, но, по неизвестной причине, уничтожены.
Императрица на всякий случай приказала приготовить в Ревеле надежное темничное помещение, если же корабли придут в Кронштадт,
то всех арестантов велела принять у адмирала
князю Голицыну и тайным образом, без малейшей огласки, препроводить в Петропавловскую крепость.
Что ж касается до известной женщины и до ее свиты,
то об них повеления от меня посланы господину фельдмаршалу
князю Голицыну в С.-Петербург, и он сих вояжиров у вас с рук снимет.
Но в самое
то время, как я собиралась ехать в Петербург, планы
князя Лимбурга были расстроены полученным известием, что великий
князь Павел Петрович, как наследный герцог Голштинский, променял Шлезвиг-Голштинское герцогство на Ольденбургские и Дельменгорстские владения.
Мы свиделись, и в разговоре со мной
князь намекнул, что я могу быть весьма полезною для Польши, так как ему от сопровождавших его французских офицеров положительно известно, что я законная дочь покойной русской императрицы Елизаветы Петровны, имею неотъемлемое право на русскую корону, и если достигну престола,
то в вознаграждение за содействие, которое окажут мне поляки, должна буду возвратить Польше Белоруссию и заставить Пруссию и Австрию восстановить Польшу в пределах 1772 года.
Князя Радзивила императрица считала за пустого человека и притом, как кажется, не хотела впутывать в дело самозванки, после
того как он обещался не помогать ей, примирился с королем Станиславом Августом и признал себя совершенно бессильным перед русскою императрицей.
— Отчего же слухи о вашем происхождении от императрицы распространились с
тех пор, как вы приехали в Венецию, и еще более усилились, когда вы поселились в Рагузе? — спросил
князь Голицын.
— Не знаю, — отвечала пленница, — но в самом деле эти слухи особенно распространились с
тех пор, как я приехала к
князю Радзивилу в Венецию.
Может быть, это произошло от
того, что сопровождавший меня из владений
князя Лимбурга в Венецианскую республику его гофмаршал барон Кнорр, несмотря на неоднократные мои запрещения, в разговорах со мной давал мне титул «высочества».
Князь Голицын показал ей допрос Доманского, где
тот признался, что на его вопросы об ее происхождении она несколько раз отвечала ему, что она дочь императрицы Елизаветы.
Мая 31-го фельдмаршал
князь Голицын послал показание пленницы к императрице и в донесении своем упомянул, что она стоит на одном: «сама себя великою княжной не называла; это выдумки других», и сказала это очень смело, даже и в
то время, когда ей указано на противоречащее
тому показание Доманского.
Так как «всклепавшая на себя имя», прибавил
князь Голицын, «не может еще считаться совершенно изобличенною,
то я не сделал никаких ограничений в пище, ею получаемой, и оставил при ней ее служанку, так как она по-русски не знает и сторожей понимать не может».
На другой день по отправлении донесения к императрице,
то есть 1 июня,
князь Голицын получил от пленницы письмо. Она писала, что нисколько не чувствует себя виновною против России и против государыни императрицы, иначе не поехала бы с графом Орловым на русский корабль, зная, что на палубе его она будет находиться в совершенной власти русских.