Неточные совпадения
Близкие сношения ее с поляками, уехавшими за границу, особенно же с знаменитым
князем Карлом Радзивилом, коронным генеральной конфедерации маршалом, палатином виленским, с этим магнатом, обладавшим несметными богатствами, идолом шляхты, известным под именем «пане коханку», не оставляют сомнения, что эта женщина
была орудием польской интриги против императрицы Екатерины II.
Оказалось, однако, что захваченные нежные письма к псевдо-Таракановой писаны
были хотя и похожим на шуваловский почерком, но не им, а сведенным с ума самозванкой владетельным
князем Лимбургским.
Богатейшим из эмигрантов
был князь Радзивил, живший преимущественно в Прирейнском крае и приезжавший иногда в Париж.
По известию, сообщаемому Кастерой [«Histoire de Catherine II», том II, стр. 80.],
князь Карл Радзивил, палатин виленский, еще в 1767 году взял на свое попечение дочь Елизаветы Петровны, то
есть отыскал где-то девочку, способную разыграть роль самозванки.
Впоследствии, когда она
была уже привезена в Петропавловскую крепость и фельдмаршалом
князем Голицыным производилось о ней следствие, английский посланник сказывал в Москве Екатерине, что она родом из Праги, дочь тамошнего трактирщика, а консул английский в Ливорно, сэр Дик, помогший графу Орлову-Чесменскому взять самозванку, уверял, что она дочь нюрнбергского булочника.
Кто бы ни
была девушка, выпущенная Радзивилом на политическую сцену, но, рассматривая все ее действия, читая переписку ее и показания, данные фельдмаршалу
князю Голицыну в Петропавловской крепости, невольно приходишь к заключению, что не сама она вздумала сделаться самозванкой, но
была вовлечена в обман и сама отчасти верила в загадочное свое происхождение.
«Меня постоянно держали в неизвестности о том, кто
были мои родители, — говорила она перед смертию
князю Голицыну, — да и сама я мало заботилась о том, чтоб узнать, чья я дочь, потому что не ожидала от того никакой себе пользы».
Нелепость этой сказки, имеющей следы польского происхождения,
была бы очевидна для всякого русского, знающего, что никаких
князей Владимирских с XIV столетия не бывало, но во Франции, где об России, ее истории и внутренней жизни знали не больше, как о каком-нибудь персидском или другом азиатском государстве, слухи о Владимирской принцессе не могли казаться нелепыми, особенно если их поддерживали если не сам польский посланник, Михаил Огинский, то такие польские знаменитости, как, например, княгиня Сангушко.
Правда, Алина отвечала на любовь старого селадона, но ему ли, имевшему столь много успехов у дам высшего французского общества, можно
было жертвовать всем своим положением ради прелестей какой-то искательницы приключений, если б он знал, что она происходит не из московитского рода Владимирских
князей, а из пражского трактира или нюрнбергской булочной?
Человек
был образованный, как и подобало имперскому
князю, но до крайности слабодушный.
Несмотря на предостережения банкира Алленца, не советовавшего
князю бросать деньги на ветер, он немедленно снабдил прекрасную принцессу значительною суммой денег на уплату франкфуртских долгов и предложил скорей переселиться в его владения, где она
будет совершенно безопасна от всевозможных неприятностей и проживет в довольстве и роскоши столько времени, сколько ей заблагорассудится.
Граф Рошфор-де-Валькур не хотел, кажется, уступать своих прав на очаровательную принцессу, но, спустя несколько дней по прибытии любящейся четы в Нейсес,
был заключен своим соперником в тюрьму как государственный преступник и содержался в ней несколько месяцев, до тех пор пока Алина не оставила и
князя Лимбурга, и Германию.
Тогда же
были конфискованы дипломы и на ордена
князя Лимбургского: орден Голштейн-Лимбургского Льва и соединенные ордена четырех императоров и древнего дворянства.
Отдалив таким образом от себя прежних фаворитов, принцесса или султанша поставила себя в такое положение, что обвороженному ее прелестями
князю Лимбургу, на первое, по крайней мере, время, вовсе
были неизвестны похождения ее в Генте, Лондоне и Париже, и ничто не могло навести его на мысль, что обворожительная султанша, несмотря на свою молодость, уже несколько раз переходила из объятий одного обожателя в объятия другого.
С первого же свидания с Алиной он
был очарован ею и, кажется, хотел сделаться соперником своего друга, по крайней мере, стал делать ей подарки, присылать ноты, но Алина, имея уже особые виды на ослепленного
князя Лимбурга,
была с Горштейном любезна, кокетничала с ним, но не допускала его до более интимных отношений.
Для увеличения денежных средств, ибо денег, занятых Алиною,
было недостаточно на выкуп оберштейнских прав и Стирума и для продолжения роскошной жизни милой принцессы, мотовство которой не имело границ,
князь Лимбург вздумал,
быть может, по ее же внушению, продать принадлежавшие ему лены в Лотарингии французской короне.
Эти отлучки из Нейсеса не очень нравились Алине; она боялась, что очарованный
князь охладеет к ней, если часто
будет покидать ее.
Пока Горнштейн искал денег, Алина сообщила
князю Лимбургу еще одну новость: он
будет отцом, она беременна.
Отказ еще более воспламенил влюбленного
князя; он сказал ей, что не может расстаться с ней и готов пожертвовать всем, чтобы только
быть мужем милой Алины.
Поэтому выходит, что в 1773 году, когда она
была у
князя Лимбурга, ей
было 28 лет.
Тамошние кредиторы хотели
было преследовать за долги уже самое Алину, но де-Бур и де-Марин сообщили им, что она выходит замуж за владетельного имперского
князя, обещали им лимбургские ордена, и кредиторы успокоились.
Для этого она приложила вексель на довольно значительную сумму, который должен
был оставаться у
князя в виде залога до тех пор, пока обещание о передаче имения не
будет ею приведено в исполнение.
Подлинного письма к
князю Голицыну посылаемо, конечно, не
было, но черновое нужно
было послать к
князю Лимбургскому, чтоб уверить Горнштейна и других его советников в действительности происхождения Алины от Владимирского княжеского дома.
Кто такой
был этот русский
князь — неизвестно, но впоследствии граф Орлов-Чесменский, когда уже взял самозванку, писал императрице, что она находилась в сношениях с одним знатным русским путешественником, намекая на Ивана Ивановича Шувалова.
Князь Радзивил не
был настолько умен, чтобы самому вести политическую интригу, но в помощниках у него недостатка не
было.
Князь знал, что соперник его поляк, принадлежащий к палатинату, то
есть к партии
князя Карла Радзивила (палатина виленского).
Слух об этом распространился и по другим местам;
князь Лимбургский
был очень рад такой новости, надеясь, что она склонит его родственников к согласию на брак, которому они сильно противились.
Но претендентка на русскую корону, кажется, уже не теми глазами смотрела теперь на влюбленного
князя, она
была к нему холоднее прежнего.
Князь Лимбург
был против этого, но только потому, что боялся новой измены своей невесты.
По-видимому, эта переписка
была между ними предварительно условлена, чтобы показывать ее родственникам
князя и другим лицам, в случае каких-либо сомнений с их стороны или недобрых толков о принцессе и ее поездке с Радзивилом, когда она огласится.
В одном из таких писем, посланном к
князю в Бартенштейн, принцесса, успокоивая в нем чувства тревоги, снова возникшей по поводу таинственных посещений ее каким-то молодым поляком (то
был если не Доманский, то
князь Иероним Радзивил, брат
князя Карла), извещала его, что готова принести в жертву милому
князю свою блестящую карьеру, но должна предпринять небольшое путешествие, для устранения последних препятствий к их браку.
Здесь они расстались; на прощанье
князь дал ей торжественное обещание
быть ее супругом.
Он пришел в восхищение, когда
князь Лимбург, поверяя ему планы мнимой наследницы русского престола, уверял его, что как скоро она наденет на голову корону деда своего Петра Великого, то немедленно приступит к политике прусского короля, перед которым благоговеет, что она теперь же, посредством сношений с Пугачевым, постарается способствовать расширению владений Фридриха II на востоке, для чего отклонит вмешательство Австрии турецкими делами, а внимание России — войной с шведским королем, который таким образом
будет помогать и ей, и Пугачеву.
Чтобы не иметь остановки в Аугсбурге, где Горнштейн должен
был достать ей денег, она еще из Вирцбурга послала передового курьера к трирскому министру, прося его поторопиться приисканием денег и уведомляя, что едет в Венецию, а вслед за нею отправится туда и
князь Лимбург.
Горнштейн
был крайне удивлен, получив чрез несколько дней два письма: одно от
князя с просьбой передать присланное письмо «ее императорскому высочеству принцессе Елизавете Всероссийской», а другое от нее, с «просьбой доставить приложенное письмо к ее супругу».
Ему, главному министру одного из германских курфирстов, неловко
было передавать такие письма: они могли навлечь немало хлопот его государю; с другой стороны, Горнштейн мог заключить, что брак
князя Лимбурга, против которого он так усердно действовал, совершился…
Денежные дела
князя Радзивила
были теперь не в блистательном положении.
Князь Лимбург, прочитав письмо Огинского и зная, что без денег любезная его не может достигнуть осуществления своих замыслов, сильно поколебался. В то же время немецкие газеты извещали, что счастие, доселе благоприятствовавшее союзнику принцессы, Пугачеву, изменило ему. Бибиков успешно подавил мятеж, Оренбург
был освобожден, Яицкий Городок занят верными императрице войсками, и Пугачев, как писали, совершенно разбит.
Конфедераты действительно
были тогда в восточной России,
были и в шайках Пугачева [Нельзя отвергать возможности сношений, посредством этих конфедератов,
князя Радзивила и подставной принцессы Елизаветы с пьяным казаком, которого в Европе представляли человеком образованным, бывшим прежде пажом при дворе Елизаветы, учившимся в Берлине математике и отличавшимся в знании тактики.
Князь Радзивил с сестрой своею Теофилой Моравской [Княжна Теофила Радзивил
была замужем за польским генерал-лейтенантом Моравским.] уже два месяца жил в Венеции, когда приехала в эту республику давно ожидаемая им принцесса.
Сначала
было приняли ее за жену графа Голштейн-Лимбурга, но, получив от него запрещение называться его женой, она отрицала это; без сомнения, и резидент
князя при Венецианской республике старался о рассеянии этих слухов.
По удостоверению составителя «Записки о самозванке», помещенной в «Чтениях», почерк последнего не имеет сходства ни с почерком
князя Лимбурга, ни с почерком лиц, составлявших его общество, стало
быть, означенные документы
были писаны не в Оберштейне.
Оба Разумовские
были только графами, а не
князьями.
Свита
князя Радзивила, состоявшая из восьмидесяти офицеров,
была в восхищении от рассказов графини Пиннеберг.
По словам ее, Пугачев
был сын
князя Разумовского от первого брака.
В «Gazette d’Utrecht» [«Gazette d’Utrecht», 1774 г., № 68.]
была напечатана корреспонденция из Неаполя от 4 августа, в которой много говорилось о почестях, оказываемых в Рагузе «польским
князем» «неизвестной принцессе».
Далее она упоминала, что несчастия, доселе преследовавшие ее, препятствовали ей занять принадлежащий ей престол: ссылка в Сибирь
была первым препятствием, затем ее отравили, и приверженцы принцессы долгое время отчаивались за ее жизнь, наконец она бежала к родственнику своего отца, казацкого гетмана, и теперь, соединясь в Венеции с
князем Карлом Радзивилом, ожидает в Рагузе султанского фирмана.
Письма
были отправлены в Константинополь.
Князь Радзивил при перемене обстоятельств, не желая компрометировать себя перед султаном и пред лицом всей Европы, приказал находившемуся в Царьграде своему агенту не отдавать по назначению посланий «великой княжны Всероссийской». Она этого не знала и с нетерпением ждала султанского фирмана.
Всем памятно
было объявление в 1742 году наследником русского престола великого
князя Петра Феодоровича, которого, до самой смерти Елизаветы, во всех церквах ежедневно поминали на ектениях как ее наследника.
«Ничего им в откровенности не сказано, — доносил он императрице, — а показал им любопытство, что я желаю знать о пребывании давно мне знакомой женщины, а офицеру приказано, буде может, и в службу войти к ней или к
князю Радзивилу, волонтером, чего для и абшид (отставка) ему дан, чтобы можно
было лучше ему прикрыться».