Неточные совпадения
Может быть, он и сам не
знал о судьбе взятой им в Ливорне обманом самозванки Таракановой и думал, что таинственная заточенница Ивановского монастыря и красавица, называвшаяся в Италии дочерью
императрицы Елизаветы, одно и то же лицо.
Князь Лимбург, прочитав письмо Огинского и
зная, что без денег любезная его не может достигнуть осуществления своих замыслов, сильно поколебался. В то же время немецкие газеты извещали, что счастие, доселе благоприятствовавшее союзнику принцессы, Пугачеву, изменило ему. Бибиков успешно подавил мятеж, Оренбург был освобожден, Яицкий Городок занят верными
императрице войсками, и Пугачев, как писали, совершенно разбит.
М. Н. Лонгинов («Русский вестник», 1859, № 24, стр. 723) думает, что под именем сестры Радзивила должно разуметь княжну Тараканову, но теперь мы
знаем, что в марте 1774 года в Венеции действительно жила родная сестра Радзивила, графиня Моравская, а самозваной дочери
императрицы Елизаветы Петровны до конца мая еще не было в Венеции.].
Он, по собственным словам его [«Донесение
императрице Екатерине графа Алексея Орлова» от 27 сентября 1774 г.], до тех пор будто бы не
знал, что существуют на свете дети, рожденные
императрицей Елизаветой от законного брака, и не имел ни малейшего понятия о «всклепавшей на себя имя» принцессы Елизаветы.
Мог ли русский народ признать своею государыней женщину, не знавшую по-русски, «великую княжну», о которой до того никто не слыхивал, ибо ни о браке
императрицы Елизаветы, ни о рождении ею дочери никогда не было объявлено, а если и ходили о том слухи, то одни им верили, а другие, составлявшие громадное большинство, или не верили, или вовсе не
знали о существовании княжны Таракановой?
Есть ли этакая (то есть дочь
императрицы Елизаветы) или нет, я не
знаю, а буде есть и хочет не принадлежащего себе, то б я навязал камень ей на шею да в воду.
«Ничего им в откровенности не сказано, — доносил он
императрице, — а показал им любопытство, что я желаю
знать о пребывании давно мне знакомой женщины, а офицеру приказано, буде может, и в службу войти к ней или к князю Радзивилу, волонтером, чего для и абшид (отставка) ему дан, чтобы можно было лучше ему прикрыться».
Цель вопросов состояла в том, чтоб
узнать от пленницы: кто внушил ей мысль принять на себя имя дочери
императрицы Елизаветы Петровны и с кем по этому поводу находилась она в сношениях.
Императрица не могла удовольствоваться одним романом захваченной пленницы, ей нужно было
знать имена недоброжелателей, хотевших в лице мнимой принцессы создать одно из политических затруднений ее царствования.
Но каждый раз, чтоб отделаться от подобных расспросов, я шутливо отвечала: «Да принимайте меня за кого вы хотите: пусть буду я дочь турецкого султана или персидского шаха или русской
императрицы; я и сама ничего не
знаю о своем рождении».
На другой день по отправлении донесения к
императрице, то есть 1 июня, князь Голицын получил от пленницы письмо. Она писала, что нисколько не чувствует себя виновною против России и против государыни
императрицы, иначе не поехала бы с графом Орловым на русский корабль,
зная, что на палубе его она будет находиться в совершенной власти русских.
Взятым вместе с принцессой князь Голицын, по воле
императрицы, объявил, что из показаний их ясно обнаружилось, что они
знали не только замыслы самозванки, но и самих зачинщиков ее замыслов.
Пленница стояла на своем. Ни «доказательные статьи», на которые так рассчитывала
императрица, ни доводы, приводимые фельдмаршалом, нимало не поколебали ее. Она твердила одно, что первое показание ее верно, что она сказала все, что
знает, и более сказанного ничего не
знает. Это рассердило наконец и добрейшего князя Голицына. В донесении своем
императрице (от 13 июля) об этом свидании с пленницей он называет ее «наглою лгуньей».
Это повеление препровождено было фельдмаршалу генерал-прокурором князем Александром Алексеевичем Вяземским.
Императрица писала: «Удостоверьтесь в том, действительно ли арестантка опасно больна. В случае видимой опасности,
узнайте, к какому исповеданию она принадлежит, и убедите ее в необходимости причаститься перед смертию. Если она потребует священника, пошлите к ней духовника, которому дать наказ, чтоб он довел ее увещаниями до раскрытия истины; о последующем же немедленно донести с курьером».
«Я сначала хотела все эти бумаги послать к графу Орлову, — писала она, — я не
знала иного пути для доставления их
императрице, но я побоялась отослать их все вдруг, думая, что на почте обратят внимание на необыкновенно большой пакет и, пожалуй, вскроют его.
Знаю, что нахожусь в полной власти
императрицы: смерть моя скоро послужит тому доказательством.
Но расчеты пленницы не увенчались успехом. Голицын не обратил особого внимания на новое ее показание. Ему оставалось одно: исполняя повеление
императрицы, обещать Елизавете брак с Доманским и даже возвращение в Оберштейн к князю Лимбургскому. Приехав нарочно для того в Петропавловскую крепость, он прежде всего отправился в комнату, занимаемую Доманским, и сказал ему, что брак его с той женщиной, которую
знал он под именем графини Пиннеберг, возможен и будет заключен хоть в тот же день, но с условием.
— Стоя на краю гроба и ожидая суда пред самим всевышним богом, — сказала она, — уверяю, что все, что ни говорила я князю Голицыну, что ни писала к нему и к
императрице, — правда. Прибавить к сказанному ничего не могу, потому что ничего больше не
знаю.
Больная опять сказала, что сама не
знает о своем происхождении и, не имев никаких преступных замыслов против России и
императрицы Екатерины, не имела и сообщников.
Императрица знала хорошо и то, что прежде очень много людей разного звания и состояния ссылалось невинно, и потому вскоре после своей коронации, 27 сентября 1742 года, обнародовала следующий указ: «Ее Императорскому Величеству сделалось известно, что в бывшие правления некоторые лица посланы в ссылки в разные отдаленные места государства, и об них, когда, откуда и с каким определением посланы, ни в Сенате, ни в Тайной канцелярии известия нет, где обретаются неведомо; потому Ее Императорское Величество изволила послать указы во все государство, чтобы где есть такие неведомо содержащиеся люди, оных из всех мест велеть прислать туда, где будет находиться Ее Императорское Величество, и с ведомостями когда, откуда и с каким указом присланы».
Неточные совпадения
Марья Ивановна приняла письмо дрожащею рукою и, заплакав, упала к ногам
императрицы, которая подняла ее и поцеловала. Государыня разговорилась с нею. «
Знаю, что вы не богаты, — сказала она, — но я в долгу перед дочерью капитана Миронова. Не беспокойтесь о будущем. Я беру на себя устроить ваше состояние».
Императрица сидела за своим туалетом. Несколько придворных окружали ее и почтительно пропустили Марью Ивановну. Государыня ласково к ней обратилась, и Марья Ивановна
узнала в ней ту даму, с которой так откровенно изъяснялась она несколько минут тому назад. Государыня подозвала ее и сказала с улыбкою: «Я рада, что могла сдержать вам свое слово и исполнить вашу просьбу. Дело ваше кончено. Я убеждена в невинности вашего жениха. Вот письмо, которое сами потрудитесь отвезти к будущему свекру».
— Вы их еще не
знаете, — говаривала она мне, провожая киваньем головы разных толстых и худых сенаторов и генералов, — а уж я довольно на них насмотрелась, меня не так легко провести, как они думают; мне двадцати лет не было, когда брат был в пущем фавёре,
императрица меня очень ласкала и очень любила.
— Это была такая графиня, которая, из позору выйдя, вместо королевы заправляла, и которой одна великая
императрица в собственноручном письме своем «ma cousine» написала. Кардинал, нунций папский, ей на леве-дю-руа (
знаешь, что такое было леве-дю-руа?) чулочки шелковые на обнаженные ее ножки сам вызвался надеть, да еще, за честь почитая, — этакое-то высокое и святейшее лицо!
Знаешь ты это? По лицу вижу, что не
знаешь! Ну, как она померла? Отвечай, коли
знаешь!
Императрица не
знала, кому предоставить спасение отечества.