Неточные совпадения
Помолился Алексей, поклонился хозяину, потом Насте и пошел из подклета. Отдавая поклон, Настя зарделась как маков
цвет. Идя в верхние горницы, она, перебирая передник и потупив глаза, вполголоса спросила отца, что это за человек такой был у него?
— Никак их нельзя сюда принести, Патап Максимыч, — отвечала Фленушка, — здесь и олифой и красками напачкано, долго ль испортить шитье,
цвета же на пелене все нежные.
Это была такая красавица, каких и за Волгой немного родится: кругла да бела, как мытая репка, алый
цвет по лицу расстилается, толстые, ровно шелковые косы висят ниже пояса, звездистые очи рассыпчатые, брови тонкие, руки белые, ровно выточены, а грудь, как пух в атласе.
— Какое у тебя приданое? — смеясь, сказал солдатке Никифор. — Ну так и быть, подавай росписи: липовы два котла, да и те сгорели дотла, сережки двойчаты из ушей лесной матки, два полотенца из березова поленца, да одеяло стегано алого
цвету, а ляжешь спать, так его и нету, сундук с бельем да невеста с бельмом. Нет, таких мне не надо — проваливай!
— И я не признал бы тебя, Патап Максимыч, коли б не в дому у тебя встретился, — сказал незнакомый гость. — Постарели мы, брат, оба с тобой, ишь и тебя сединой, что инеем, подернуло… Здравствуйте, матушка Аксинья Захаровна!.. Не узнали?.. Да и я бы не узнал… Как последний раз виделись,
цвела ты, как маков
цвет, а теперь, гляди-ка, какая стала!.. Да… Время идет да идет, а годы человека не красят… Не узнаете?..
И вышли внучки, в дорогие кружева разодеты, все в
цветах, ну а руки-то по локоть, как теперь водится, голы, и шея до плеч голая, и груди наполовину…
— Что с тобой, матушка? — говорила ей оторопевшая девушка. — Аль неможется? Шалфейцем не напоить ли?.. Аль бузиной с липовым
цветом?
Высокая, стройная, из себя красивая, девушка
цветет молодостью.
Свиделись они впервые на супрядках. Как взглянула Матренушка в его очи речистые, как услышала слова его покорные да любовные, загорелось у ней на сердце, отдалась в полон молодцу… Все-то цветно да красно до той поры было в очах ее, глядел на нее Божий мир светло-радостно, а теперь мутятся глазыньки, как не видят друга милого. Без Якимушки и
цветы не цветно
цветут, без него и деревья не красно растут во дубравушке, не светло светит солнце яркое, мглою-мороком кроется небо ясное.
Изумрудная чаруса, с ее красивыми благоухающими
цветами, с ее сочной, свежей зеленью — тонкий травяной ковер, раскинутый на поверхности бездонного озера.
А сидит она в белоснежном
цветке кувшинчика с котел величиною…
Хитрит, окаянная, обмануть, обвести хочется ей человека — села в тот чудный
цветок спрятать гусиные свои ноги с черными перепонками.
На покой христианским душам спит окаянная сила до самого вешнего Никиты [Осенний Никита — 5 сентября, весенний — 3 апреля.], а с ней заодно засыпают и гады земные: змеи, жабы и слепая медяница [Слепая медяница — из породы ящериц (anguis fragilis) медянистого
цвета, почти без ног и совершенно безвредна.
Если явление продолжается, лучи багровеют и постепенно превращаются в яркие, красные и других
цветов радуги столбы.
— А какое ж тут поганство? — отвечал дядя Онуфрий. — Никакого поганства нет. Сказано: «Всяк злак на службу человеком». Чего ж тебе еще?.. И табак Божья трава, и ее Господь создал на пользу, как все иные древа,
цветы и травы…
В воздухе таково легко да приятно, благоухание несказанное, цветочки
цветут, травки растут, зверки бегают…
Сквозь стекла виднелись шелковые занавески с аграмантом, клетки с канарейками, горшки с
цветами.
Домик обшит был тесом, выкрашенным в дикую краску, крыша железная ярко-зеленого
цвета.
Вслед за Манефой вошла Марья Гавриловна, высокая, стройная, миловидная женщина, в шерстяном сером платье, в шелковой кофейного
цвета шубейке, подбитой куньим мехом, и в темной бархатной шапочке, отороченной соболем.
Женщин, как всегда и везде в подобных случаях, было гораздо больше, чем мужчин; белые, красные, голубые и других ярких
цветов наряды, цветные зонтики, распущенные над головами богомолок, придавали необычный в другое время праздничный вид луговине, весной заливаемой водопольем, а потом посещаемой разве только косцами да охотниками за болотной дичью.
Маша поникла головой и зарделась, как маков
цвет.
— Хлопоты, заботы само по себе, сударыня Марья Гавриловна, — отвечала Манефа. — Конечно, и они не молодят, ину пору от думы-то и сон бежит, на молитве даже ум двоится, да это бы ничего — с хлопотами да с заботами можно бы при Господней помощи как-нибудь сладить… Да… Смолоду здоровьем я богата была, да молодость-то моя не радостями
цвела, горем да печалями меркла. Теперь вот и отзывается. Да и годы уж немалые — на шестой десяток давно поступила.
— Ох, Пантелей Прохорыч! — вздохнул Лохматый. — Всех моих дум не передумать. Мало ль заботы мне. Люди мы разоренные, семья большая, родитель-батюшка совсем хизнул с тех пор, как Господь нас горем посетил… Поневоле крылья опустишь, поневоле в лице помутишься и сохнуть зачнешь: забота людей не красит, печаль не
цветит.
Когда ветры небесные вихрями играют перед лицом Божиим, заигрывают они иной раз и с видимою тварию — с
цветами, с травами, с деревьями.
Настя не слыхала вопля матери. Как клонится на землю подкошенный беспощадной косой пышный
цветок, так бледная, ровно полотно, недвижная, безгласная склонилась Настя к ногам обезумевшей матери…
Мать-земля от того просыпается, молодеет, красит лицо
цветами и злаками, пышет силой, здоровьем — жизнь по жилам ее разливается…
Тронет Яр-Хмель алым
цветком сонную девицу, заноет у ней ретивое, не спится молодой, не лежится, про милого, желанного гребтится…
Другие песни раздаются на кладбищах… Поют про «калинушку с малинушкой — лазоревый
цвет», поют про «кручинушку, крытую белою грудью, запечатанную крепкою думой», поют про то, «как прошли наши вольные веселые дни, да наступили слезовы-горьки времена». Не жарким весельем, тоской горемычной звучат они… Нет, то новые песни, не Ярилины.
Не того Стуколова, что видела недавно у Патапа Максимыча, не старого паломника, а белолицего, остроглазого Якимушки, что когда-то, давным-давно, помутил ее сердце девичье, того удалого добра молодца, без которого
цветы не цветнó
цвели, деревья не краснó росли, солнышко в небе сияло не радостно…
В красном углу под святыми и по двум сторонам стола полавошники были кармазинные [Кармазинный
цвет — ярко-алый.], остальные василькового
цвета.
Поднялся Алексей на разубранное точеными балясинами и раскрашенное в разные
цвета крылечко уютного домика Марьи Гавриловны, миновал небольшие сенцы и переднюю и вошел в первую горницу…
И светло и красно в том жилье, чисто и ладно все обряжено,
цветам да заморским деревьям счету нет, на полу разостланы ковры пушистые, по окнам в клетках прыгают веселые пташки-канареечки, заливаются громкими песнями…
Лежит Настя, не шелохнется; приустали резвы ноженьки, притомились белы рученьки, сошел белый свет с ясных очей. Лежит Настя, разметавшись на тесовой кроватушке — скосила ее болезнь трудная… Не дождевая вода в Мать-Сыру Землю уходит, не белы-то снеги от вешнего солнышка тают, не красное солнышко за облачком теряется — тает-потухает бездольная девица. Вянет майский
цвет, тускнет райский свет — красота ненаглядная кончается.
Недвижно лежит она на постели, ни шепота, ни стона не слышно. Не будь лицо Настино крыто смертной бледностью, не запади ее очи в темные впадины, не спади алый
цвет с полураскрытых уст ее, можно б было думать, что спит она тихим, безмятежным сном.
Хороша лежала в гробу Настенька… Строгое, думчивое лицо ее как кипень бело, умильная улыбка недвижно лежит на поблеклых устах, кажется, вот-вот откроет она глаза и осияет всех радостным взором… В гроб пахучей черемухи наклали… Приехала Марья Гавриловна, редких
цветов с собой привезла, обложила ими головку усопшей красавицы.
Вот взглянула молодая вдова на Алексея, сама зарделась, как маков
цвет, и стыдливо опустила искрометные очи…
Дня потом не проходило, чтоб Никифор по нескольку часов не просиживал на дорогой могилке. На девятый день пришли на кладбище покойницу помянуть и, как водится, дерном могилу окласть, а она уж обложена и крест поставлен на ней. Пришли на поминки в двадцатый день, могилка вся в
цветах.
Попа нет, на листу лежать не станут [За великой вечерней в Троицын день три молитвы, читаемые священником, старообрядцы слушают не стоя на коленях, как это делается в православных церквах, а лежа ниц, причем подкладывают под лицо
цветы или березовые ветки.
В субботу перед всенощной девиц на всполье послать,
цветков бы всяких нарвали, а которы
цветы Марья Гавриловна пришлет, те к иконам…
Местные образа кисеями убрать, лентами да
цветами, что будут от Марьи Гавриловны…
— За такое пение мы тебе за вечерней хороший пучок цветной поднесем, — улыбаясь, молвила она Василью Борисычу. — Из самых редкостных
цветков соберем, которы Марья Гавриловна нам пожалует…
— Прекрати, — строго сказала Манефа. — У Василья Борисыча не столь грехов, чтоб ему целый веник надо было оплакать [У старообрядцев, а также и в среде приволжского простонародья, держится поверье, что во время троицкой вечерни надо столько плакать о грехах своих, чтобы на каждый листочек, на каждый лепесток
цветов, что держат в руках, капнуло хоть по одной слезинке. Эти слезы в скитах зовутся «росой благодати». Об этой-то «росе благодати» говорили там и в троицкой псальме поется.].
Лебеди белые, соколы ясные, вольная птица журинька, кусты ракитовые, мурава зеленая,
цветы лазоревые, духи малиновые, мосты калиновые — одни за другими вспоминаются в тех величавых, сановитых песнях, что могли вылиться только из души русского человека на его безграничных, раздольных, óт моря дó моря раскинувшихся равнинах.
А у степенных женщин и старушек на тот день свои заботы — идут они на кладбища и цветными пучками, что держали в руках за вечерней, прочищают они глазыньки родителям [Пучками
цветов или березками обметают они могилы.
Он расставлял вкруг аналогия
цветы, присланные от Марьи Гавриловны, он украшал иконы, он густыми рядами расставлял березки вдоль часовенных стен…
Дом большой, каменный, в два яруса, с зеркальными стеклами в окнах, густо уставленных
цветами, с резными дубовыми дверями подъезда.
— Чтой-то вздумалось Молявиным продать такое сокровище? — вставил стоявший óдаль широкоплечий торговец в широком пальто оливкового
цвета, с толстой суковатой можжевеловой палкой-козьмодемьянкой [Лучшие можжевеловые палки делаются около города Козьмодемьянска и зовутся козьмодемьянками.].
Все глядели на украшенную
цветами могилу, никто не взглядывал по сторонам; только Василий Борисыч жадно и страстно впился глазами в стоявшую возле матери Парашу, вполголоса подпевая: «Надгробное рыдание творяще и поюще песнь ангельскую» [Так поется эта заупокойная песнь по дониконовскому переводу.].
На Тиховой росе — надо травы рвать, корни копать,
цветы собирать…
Благослови корни копати,
цветы урвати, травы сбирати!..