Неточные совпадения
— Не знала, так узнаешь, — молвил Патап Максимыч. — Приятель
мой, дружище, одно дельце с ним заведено: подай, Господи,
хорошего совершенья.
— Батюшка ты
мой!.. Сама буду глядеть и работникам закажу, чтоб глядели, — вопила Аксинья Захаровна. — А уж
лучше бы, кормилец, заказал ты ему путь к нашему дому. Иди, мол, откуда пришел.
Слово за слово, говорит поп Максимычу: «Едешь ты, говорит, к Макарью — привези
моей попадье шелковый, гарнитуровый сарафан да
хороший парчовый холодник».
— Ни за что на свете не подам объявления, ни за что на свете не наведу суда на деревню. Суд наедет, не одну
мою копейку потянет, а миру и без того туго приходится.
Лучше ж я как-нибудь, с Божьей помощью, перебьюсь. Сколочусь по времени с деньжонками, нову токарню поставлю. А злодея, что меня обездолил, — суди Бог на страшном Христовом судилище.
— Да полно ж тебе, Максимыч, мучить ее понапрасну, — сказала Аксинья Захаровна. — Ты вот послушай-ка, что я скажу тебе, только не серчай, коли молвится слово не по тебе. Ты всему голова, твоя воля, делай как разумеешь, а по
моему глупому разуменью, деньги-то, что на столы изойдут, нищей бы братии раздать, ну хоть ради Настина здоровья да счастья. Доходна до Бога молитва нищего, Максимыч. Сам ты
лучше меня знаешь.
А в пяти остальных такая, братец, скудость, такая нищета, что — верь ты, не верь
моему слову — ничем не
лучше сиротских дворов.
— Как отцу сказано, так и сделаем, — «уходом», — отвечала Фленушка. — Это уж
моих рук дело, слушайся только меня да не мешай. Ты вот что делай: приедет жених, не прячься, не бегай, говори с ним, как водится, да словечко как-нибудь и вверни, что я, мол, в скитах выросла, из детства, мол, желание возымела Богу послужить, черну рясу надеть… А потом просись у отца на лето к нам в обитель гостить, не то матушку Манефу упроси, чтоб она оставила у вас меня. Это еще
лучше будет.
— Боязно, Фленушка, — молвила Настя. — Сердце так и замрет, только про это я вздумаю. Нет,
лучше выберу я времечко, как тятенька ласков до меня будет, повалюсь ему в ноги, покаюсь во всем, стану просить, чтоб выдал меня за Алешу… Тятя добрый, пожалеет, не стерпит
моих слез.
— Где по здешним местам жениха Настасье сыскать! — спесиво заметил Чапурин. — По
моим дочерям женихов здесь нет: токари да кузнецы им не пара. По купечеству
хороших людей надо искать… Вот и выискался один молодчик — из Самары, купеческий сын, богатый: у отца заводы, пароходы и торговля большая. Снежковы прозываются, не слыхала ли?
—
Лучше будет, ненаглядный ты
мой… Кус ты
мой сахарный, уста твои сладкие, золотая головушка, не в пример
лучше нам по закону жить, — приставала Мавра. — Теперь же вот и отец Онисим наехал, пойдем к нему, повенчаемся. Зажили б мы с тобой, голубчик, припеваючи: у тебя домик и всякое заведение, да и я не бесприданница, — тоже без ужина спать не ложусь, — кой-что и у меня в избенке найдется.
— Где ее сыщешь? — печально молвил Иван Григорьич. — Не жену надо мне, мать детям нужна. Ни богатства, ни красоты мне не надо, деток бы только любила, заместо бы родной матери была до них. А такую и днем с огнем не найдешь. Немало я думал, немало на вдов да на девок умом своим вскидывал. Ни единая не подходит… Ах, сироты вы
мои, сиротки горькие!..
Лучше уж вам за матерью следом в сыру землю пойти.
— Не мути
мою душу. Грех!.. — с грустью и досадой ответил Иван Григорьич. — Не на то с тобой до седых волос в дружбе прожили, чтоб на старости издеваться друг над другом. Полно чепуху-то молоть, про домашних
лучше скажи! Что Аксинья Захаровна? Детки?
Ах вы,
мои хорошие, ах вы,
мои милые!..
— Просим любить нас, лаской своей не оставить, Аксинья Захаровна, — говорил хозяйке Данило Тихоныч. — И парнишку
моего лаской не оставьте… Вы не смотрите, что на нем такая одежа… Что станешь делать с молодежью? В городе живем, в столицах бываем; нельзя… А по душе, сударыня, парень он у меня
хороший, как есть нашего старого завета.
— Вот, Авдотьюшка, пятый год ты, родная
моя, замужем, а деток Бог тебе не дает… Не взять ли дочку приемную, богоданную? Господь не оставит тебя за добро и в сей жизни и в будущей… Знаю, что достатки ваши не широкие, да ведь не объест же вас девочка… А может статься, выкупят ее у тебя родители, — люди они
хорошие, богатые, деньги большие дадут, тогда вы и справитесь… Право, Авдотьюшка, сотвори-ка доброе дело, возьми в дочки младенца Фленушку.
— Оно, конечно, воля Божия первей всего, — сказал старый Снежков, — однако ж все-таки нам теперь бы желательно ваше слово услышать, по тому самому, Патап Максимыч, что ваша Настасья Патаповна оченно мне по нраву пришлась — одно слово, распрекрасная девица, каких на свете мало живет, и паренек
мой тоже говорит, что ему невесты
лучше не надо.
А все ж
моя Настасья не порогом поперек вам стала, ищите где
лучше и на мне не взыщите, коли до той поры Настасье другой жених по мысли найдется.
— Ах ты, любезненькой
мой! Ах ты, касатик!.. — воскликнул отец Михаил, обнимая Патапа Максимыча. — А ты вот облепихи-то рюмочку выкушай. Из Сибири прислали благодетели,
хорошая наливочка, попробуй… Расчудесная!
— Ну уж почет, — нечего сказать! — ответит, бывало, Залетов. — Свысока-то станешь глядеть — глаза запорошишь. Не в пример
лучше по-нашему, по-серому: лежи низенько, ползи помаленьку, и упасть некуда, а хоть и упадешь, не зашибешься. Так-то, други вы
мои любезные.
— Так… — промычал Макар Тихоныч. — Много
хорошего про Залетова я наслышан, — продолжал он, помолчав и поглядывая искоса на сына. — С кем в городе ни заговоришь, опричь доброго слова ничего об нем не слыхать… Вот что: у Макарья мы повидаемся, и коли твой Залетов по мысли придется мне, так и быть, благословлю — бери хозяйку… Девка, сказывают, по всем статьям хороша… Почитала бы только меня да из
моей воли не выходила, а про другое что, как сами знаете.
Не судил мне Господь с тобой пожить,
Покидала ты меня, горюшу, раным-ранешенько,
Миновалася жизнь
моя хорошая,
Наступило горько слезовое времечко…
Сделай милость, любезный друг
мой Сергей Андреич, успокой ты меня, старика, устрой Алексея сколь можно
лучше.
— Во хмелю больше переходят, — отозвался Василий Борисыч. — Товарищ
мой, Жигарев, рогожский уставщик, так его переправляли, на ногах не стоял. Ровно куль, по земле его волочили… А в канаве чуть не утопили… И меня перед выходом из деревни водкой потчевали. «
Лучше, — говорят, — как память-то у тебя отшибет — по крайности будет не страшно…» Ну, да я повоздержался.
— Да как же?.. Разве хорошо мы делаем? — жалобно заговорила Марья Гавриловна. — И перед Богом-то грех великий, и перед людьми-то стыдны́м-стыднехонько… Нет, уж ты меня
лучше не уговаривай. Пока венцом греха не покроем, не буду я на людей глядеть… Оттого и желаю скорей обвенчаться… Богом прошу тебя, голубчик… Не томи ты меня, не сокрушай в горькой печали
моей!..
— Пухнет вся, матушка, ноги стали что бревна, — возразила Ираида. — По
моему замечанью, до весны вряд ли она и протянет… А что
хорошего больную послать да немощную?.. От благодетелей остуда, да и ей невмоготу… За псалтырем-то день-ночь стоять и здоровый с непривычки как раз свалится… Как возможно, нездоровых читалок в такие люди посылать?..
— Знаешь что, Васенька? — сказал ему Семен Петрович. — По
моему рассужденью,
лучше б тебе как можно скорей повенчаться с Прасковьей Патаповной… Ей-Богу!.. Вот бы покаместь я не уехал да Самоквасов Петр Степаныч здесь… Валяй, Васютка, женись!.. Мы бы тебе помогли самокрутку сыграть… Живой бы рукой все обладили… После бы век не знал, как и благодарить нас… Право, подумай-ка, Васенька!
— Фленушка!.. Знаю, милая, знаю, сердечный друг, каково трудно в молодые годы сердцем владеть, — с тихой грустью и глубоким вздохом сказала Манефа. — Откройся же мне, расскажи свои мысли, поведай о думах своих. Вместе обсудим, как
лучше сделать, — самой тебе легче будет, увидишь… Поведай же мне, голубка, тайные думы свои… Дорога ведь ты мне, милая
моя, ненаглядная!.. Никого на свете нет к тебе ближе меня. Кому ж тебе, как не мне, довериться?
— Все бы
лучше съездить, а то, пожалуй, зачнут говорить: со злом-де нá сердце поехал от нас, — сказала Манефа. —
Мой бы совет съездить, а там мы бы и держать тебя больше не стали. А впрочем, как знаешь, мне тебя не учить.
Только вас почитаючи и вашего дядюшку Тимофея Гордеича, наших великих благодетелей, я по глупому своему разуму так полагаю, что, ищи ты, сударь
мой, аль не ищи себе
хорошей невесты по всему свету вольному, навряд такую найдешь, как Дуняша Смолокурова.