Неточные совпадения
Удачно проведя день, Чапурин был в духе и за чаем шутки шутил с домашними. По этому одному видно было, что съездил он подобру-поздорову, на базаре сделал оборот
хороший; и все у него клеилось,
шло как по маслу.
— Батюшка ты мой!.. Сама буду глядеть и работникам закажу, чтоб глядели, — вопила Аксинья Захаровна. — А уж
лучше бы, кормилец, заказал ты ему путь к нашему дому.
Иди, мол, откуда пришел.
— Что надо, парень? Да ты шапку-то надевай, студено. Да пойдем-ка
лучше в избу, там потеплей будет нам разговаривать. Скажи-ка, родной, как отец-от у вас справляется? Слышал я про ваши беды; жалко мне вас… Шутка ли, как злодеи-то вас обидели!..
— Разве заказано тебе оделять нищую братию? Нищие нищими, столы столами, — сказал Патап Максимыч. —
Слава Богу, у нас с тобой достатков на это хватит. Подавай за Настю, пожалуй, чтоб Господь
послал ей
хорошего мужа.
—
Лучше будет, ненаглядный ты мой… Кус ты мой сахарный, уста твои сладкие, золотая головушка, не в пример
лучше нам по закону жить, — приставала Мавра. — Теперь же вот и отец Онисим наехал,
пойдем к нему, повенчаемся. Зажили б мы с тобой, голубчик, припеваючи: у тебя домик и всякое заведение, да и я не бесприданница, — тоже без ужина спать не ложусь, — кой-что и у меня в избенке найдется.
— Где ее сыщешь? — печально молвил Иван Григорьич. — Не жену надо мне, мать детям нужна. Ни богатства, ни красоты мне не надо, деток бы только любила, заместо бы родной матери была до них. А такую и днем с огнем не найдешь. Немало я думал, немало на вдов да на девок умом своим вскидывал. Ни единая не подходит… Ах, сироты вы мои, сиротки горькие!..
Лучше уж вам за матерью следом в сыру землю
пойти.
— Наше дело лесное, — самодовольно отвечал Патап Максимыч. — У генералов обедать нам не доводится, театров да балов сроду не видывали; а угостить
хорошего человека, чем Бог
послал, завсегда рады. Пожалуйте-с, — прибавил он, наливая Снежкову шампанское.
—
Лучше за Якима замуж
иди, — сказал он Матрене после долгих, напрасных уговоров. — Хоть завтра пущай сватов засылает: хочешь, честью отдам, хочешь, «уходом» ступай.
—
Пошел расписывать! — молвил Патап Максимыч. — Везде-то у него грехи да ереси, шагу ты не ступишь, не осудивши кого… Что за беда, что они церковники? И между церковниками зачастую попадают
хорошие люди, зато и меж староверами такие есть, что снаружи-то «блажен муж», а внутри «вскуе шаташася».
—
Хорошая она старица, да уж добра через меру, — молвила Манефа, несколько успокоившись и ложась на войлок, постланный на лежанке. — Уластить ее немного надо. У меня пуще всего, чтоб негодных толков не
пошло про обитель, молвы бы не было… А тараканов в скотной морозили?
«Правда, — продолжал он, — без бабьего духа в доме пустым что-то пахнет, так у меня сыну двадцать первый
пошел, выберу ему
хорошую невесту, сдам дела и капитал, а сам запрусь да Богу молиться зачну.
— Какие шутки! — на всю комнату крикнул Макар Тихоныч. — Никаких шуток нет. Я, матушка,
слава тебе Господи, седьмой десяток правдой живу, шутом сроду не бывал… Да что с тобой, с бабой, толковать — с родителем
лучше решу… Слушай, Гаврила Маркелыч, плюнь на Евграшку, меня возьми в зятья — дело-то не в пример будет ладнее. Завтра же за Марью Гавриловну дом запишу, а опричь того пятьдесят тысяч капиталу чистоганом вручу…
Идет, что ли?
Патап Максимыч очень был доволен ласками Марьи Гавриловны к дочерям его. Льстило его самолюбию, что такая богатая из
хорошего рода женщина отличает Настю с Парашей от других обительских жительниц. Стал он частенько навещать сестру и
посылать в скит Аксинью Захаровну. И Марья Гавриловна раза по два в год езжала в Осиповку навестить доброго Патапа Максимыча. Принимал он ее как самую почетную гостью, благодарил, что «девчонок его» жалует, учит их уму-разуму.
—
Слава Богу, — отвечала Манефа, — дела у братца, кажись, хорошо
идут. Поставку новую взял на горянщину, надеется
хорошие барыши получить, только не знает, как к сроку поспеть. Много ли времени до весны осталось, а работников мало, новых взять негде. Принанял кой-кого, да не знает, управится ли… К тому ж перед самым Рождеством горем Бог его посетил.
— Право, не придумаю, как бы это уладить, — сказала Марья Гавриловна. — Анафролия да Минодора с Натальей только
слава одна… Работницы они
хорошие, а куда ж им за больной ходить? Я было свою Таню предлагала матушке — слышать не хочет.
Лучше всего возьми ты самую середку гнезда, зашей во что ни на есть и носи во
славу Божию на кресте нáузой…
— Знаю я их
лучше вас, — строго промолвила Манефа. — Чуть недогляди, тотчас бесовские игрища заведут… Плясание
пойдет, нечестивое скакание, в долони плескание и всякие богомерзкие коби [Волхование, погань, скверность.]. Нечего рыло-то кривить, — крикнула она на Марью головщицу, заметив, что та переглянулась с Фленушкой. — Телегу нову работную купили? — обратилась Манефа к казначее.
— Рассказывай про лапушку-сударушку, — молвила Фленушка, подавая Алексею чашку чая. — Что она? Как все
идет у вас? По-прежнему ль по-хорошему, аль как по-новому?
Покучься в суде Алексею Семенычу; дело бы поскорее обделал, дай ему четвертную да еще посули, а я крупчатки ему, опричь того, мешка два
пошлю, да икру мне
хорошую из Хвалыни прислали, так и ей поделюсь, только бы по скорости дело обладил.
— Заверещала, ничего нé видя! — крикнул он. — Не в саван кутают, не во гроб кладут… Дело
хорошее — дальня сторона уму-разуму учит… Опять же Алехе от хозяйских посылов отрекаться не стать… На край света
пошлют, и туда поезжай.
— Захмелел, — молвил он. — Пойдем-ка, Алексей Трифоныч… Пора на боковую… Так-то не в пример
лучше — теперича это будет тебе пользительно.
— По-моему, не надо бы торопиться — выждать бы
хорошей цены, — заметил Сергей Андреич. — Теперь на муку цены шибко
пошли пóд гору, ставят чуть не в убыток… В Казани, слышь, чересчур много намололи… Там, брат, паровые мельницы заводить теперь стали… Вот бы Патапу-то Максимычу в Красной Рамени паровую поставить. Не в пример бы спорей дело-то у него
пошло. Полтиной бы на рубль больше в карман приходилось.
А меж тем старики да молодые люди женатые, глядя на писаря в беседах девичьих, то и дело над ним издеваются. «Вишь какого, — судят промеж себя, — даровали нам начальника: ему бы возле подола сидеть, а не земски дела вершать. И девки-то плохи у нас, непутные: подпалили бы когда на су́прядках захребетнику бороду, осрамили б его, окаянного… Да и парни-то не
лучше девчонок: намяли б ему хорошенько бока-то, как
идет темной ночью домой с девичьих су́прядок. Право слово, так».
— Не может быть того, чтоб Трифонов сын воровскими делами стал заниматься, — молвил Михайло Васильич. — Я у Патапа Максимыча намедни на хозяйкиных именинах гостил.
Хорошие люди все собрались… Тогда впервые и видел я Алексея Лохматого. С нами обедал и ужинал. В приближеньи его Патап Максимыч держит и доверье к нему имеет большое. Потому и не может того быть, чтоб Алексей Лохматый на такие дела
пошел. А впрочем, повижусь на днях с Патапом Максимычем, спрошу у него…
«Как ни быть, а Лохматого в дальни места надобно сбыть, — думал Михайло Васильич. — Какие б заминки писарь ни делал, пущу. Покаместь дело
идет,
лучше, как подальше будет от нас».
Выискался смышленый человек с
хорошим достатком, нашего согласия был, по древлему благочестию, Коноваловым прозывался, завел небольшое ткацкое заведенье, с легкой его руки дело и
пошло да
пошло…
Нет, я так советую тебе, Василий Борисыч,
шел бы ты в долю к какому ни на есть богатому да
хорошему человеку: его бы деньги, твое уменье…
— Ин за лекарем бы
послали, сударыня, а то что же
хорошего этак маяться, — сказала игуменья.
— Вот что: теперь, пожалуй,
лучше не ходите к ней, — сказала Фленушка, — оченно уж людно здесь, да опять же на нас, на приезжих, много глаз глядят… Вечерком
лучше, после заката, — на всполье тогда выходите. Как сюда въезжали, видели, крест большой в землю вкопан стоит? От того креста дорожка вдоль речки к перелеску
пошла, по ней
идите… Да смотрите, чур не обмануть. Беспременно приходите.
— Ложись, тетка, ложись во
славу Божию, — торопил ее старик. — Говорят тебе,
лучше этого места нет… Под самыми колоколами… Вон, гляди кверху-то, тут Вздвиженский собор, а тут Благовещенский… Услышишь…
—
Слава Господу Богу и Пречистой Владычице Богородице, что было у вас все по-хорошему… Устали, поди, с дороги-то? — прибавила она, приветно улыбнувшись. — Ступайте, матери, с Богом, девицы, отдохните, спокойтесь, Господь да будет над вами. Подите.
— Как можно Варвару? — тревожно заговорила игуменья. — Нет, уж вы, пожалуйста, про нее и не поминайте… Мне-то как же без Варварушки быть?.. И за мной ходить, и на клиросе в головщицах, и письма какие случатся, все она да она… Без Варвары я как без рук… Коли так, так уж
лучше Катерину
пошлем: плакальщиц по ней не будет.
— Пухнет вся, матушка, ноги стали что бревна, — возразила Ираида. — По моему замечанью, до весны вряд ли она и протянет… А что
хорошего больную
послать да немощную?.. От благодетелей остуда, да и ей невмоготу… За псалтырем-то день-ночь стоять и здоровый с непривычки как раз свалится… Как возможно, нездоровых читалок в такие люди
посылать?..
— Чего ж убиваться-то? — весело молвила ей быстроногая Дуня улангерская. — Пошли-ка меня матушка Юдифа к
хорошим людям нá год в канонницы, да я бы, кажется, с радости земли под собой не взвидела, запрыгала б, заплясала, а ты, бесстыдница, выть…
— Хоть для пробы мáленько дельце завели бы, небольшую бы ватажку на откуп взяли, — продолжал Смолокуров. — После за совет мне спасибо сказали бы. Лиха беда начать, а там все как по маслу
пойдет. Право, подумайте — барыши
хорошие, дело вести можно.
А сам на уме: «И тому не хотел я сказать, как на Ветлугу его
посылал, и вон какое дело вышло… Не было б и теперь чего?.. Не сказать ли уж
лучше до отъезда?.. Да нет, нет!.. Тот был сорвиголова, а этот смиренник, тихоня, водой его не замутишь…
Лучше после… Опять же как-то и не приходится самому дочь сватать… Обиняком бы как-нибудь. Подошлю-ка я к нему Никитишну!.. Да успеем еще!.. Это дело не волк — в лес не уйдет!»
А была б я дочь отецкая, да жила б я в миру у
хороших родителей, не выдали б они меня замуж, разве сама бы охотой
пошла.
Так уж
лучше мне в девках свой век вековать,
лучше в келье до гроба прожить, чем чужую жизнь заедать и самой на мученье
идти…
— Хорошо говорила ты, Авдотья Марковна, — нежно целуя ее, молвила Аграфена Петровна. — Жаль, что этот Самоквасов помешал договорить тебе мысли свои.
Хорошие мысли, Дунюшка, добрые!.. Будешь людям мила, будешь Богу угодна; коль всегда такой себя соблюдешь, Бог не оставит, счастья
пошлет.
— Вестимо, их вина, — сказала Таисея. — Как молодым старших учить, как супротив их
идти? Ни в больших, ни в малых, ни в путных, ни в беспутных делах так не ведется… Выкушай-ка, сударь Петр Степаныч, — прибавила она, подавая Самоквасову чашку чаю. — А не то опохмелиться не желаете ли? Я бы настоечки принесла сорокатравчатой,
хорошая настоечка, да рыжечков солененьких либо кисленького чего, бруснички, что ли, аль моченых яблочков. Очень пользительно после перепоя-то. Одобряют…
Так и дяденьке отпишите:
хорошую, мол, девицу мать Таисея в читалки к нам
посылает.
Постных сливочек из дорожного погребца достали и выпили по
хорошему пуншику. Оправясь тем от похмелья,
пошли из светлицы вон: Семен Петрович караулить Василья Борисыча, Самоквасов от нечего делать по честным обителям шататься да на красных девушек глазеть.
— Я один, как перст, а у дяди куча детей, ему деньги нужнее. Одна голова не бедна, а бедна, так одна. С меня и четверти дедова именья достаточно, пусть другая четверть двоюродным сестрам
пойдет. Девушки они
хорошие, добрые. Мне одному всего не изжить.