Неточные совпадения
По краям дома пристроены светелки. Там хозяйские дочери проживали, молодые девушки. В передней половине горница
хозяина была, в задней моленная с иконостасом в три тя́бла. Канонница с Керженца при
той моленной жила, по родителям «негасимую» читала. Внизу стряпущая, подклет да покои работников да работниц.
В горницу
хозяин вошел. Жена торопливо стала распоясывать кушак, повязанный по его лисьей шубе. Прибежала Настя, стала отряхивать заиндевелую отцовскую шапку, меж
тем Параша снимала вязанный из шерсти шарф с шеи Патапа Максимыча. Ровно кошечки, ластились к отцу дочери, спрашивали...
— Не беспокойся, матушка Аксинья Захаровна, — отвечал Пантелей. — Все сделано, как следует, — не впервые. Слава
те, Господи, пятнадцать лет живу у вашей милости, порядки знаю. Да и бояться теперь, матушка, нечего. Кто посмеет тревожить
хозяина, коли сам губернатор знает его?
— Ступай, Пантелеюшка, поставь двоих, а не
то и троих, голубчик, вернее будет, — говорила Аксинья Захаровна. — А наш-от
хозяин больно уж бесстрашен. Смеется над Сушилой да над сарафаном с холодником. А долго ль до греха? Сам посуди. Захочет Сушила, проймет не мытьем, так катаньем!
— А баба-то, пожалуй, и правдой обмолвилась, — сказал
тот, что постарше был. — Намедни «
хозяин» при мне на базаре самарского купца Снежкова звал в гости, а у
того Снежкова сын есть, парень молодой, холостой; в Городце частенько бывает. Пожалуй, и в самом деле не свадьба ль у них затевается.
— Куда, чай, в дом! — отозвался Чалый. — Пойдет такой богач к мужику в зятьях жить! Наш
хозяин, хоть и тысячник, да все же крестьянин. А жених-то мало
того, что из старого купецкого рода, почетный гражданин. У отца у его, слышь, медалей на шее-то что навешано, в городских головах сидел, в Питер ездил, у царя во дворце бывал. Наш-от хоть и спесив, да Снежковым на версту не будет.
Известно дело, солдатка — мирской человек, кто к ней в келью зашел,
тот и
хозяин.
Обедать работники пошли. В
ту пору никто в красильный подклет, кроме
хозяина, не заглядывал, а его не было дома. Фленушка тотчас смекнула, что выпал удобный случай провести Насте с полчасика вдвоем с Алексеем. Шепнула ему, чтоб он, как только работники по избам обедать усядутся, шел бы в красильный подклет.
Вскоре пришел Алексей. В праздничном наряде таким молодцом он смотрел, что хоть сейчас картину писать с него. Усевшись на стуле у окна, близ
хозяина, глаз не сводил он с него и с Ивана Григорьича. Помня приказ Фленушки, только разок взглянул он на Настю, а после
того не смотрел и в
ту сторону, где сидела она. Следом за Алексеем в горницу Волк вошел, в платье Патапа Максимыча. Помолясь по уставу перед иконами, поклонившись всем на обе стороны, пошел он к Аксинье Захаровне.
— Нельзя
того, господин купец, — отвечал Артемий. — Другим станет обидно. Ведь это, пожалуй, на
ту же стать пойдет, как по другим местам, где на
хозяев из-за ряженой платы работают…
И рвались же к нему на службу, а кто попал,
тот за
хозяина и за его добро рад бывал и в огонь и в воду.
— Пускай до чего до худого дела не дойдет, — сказал на
то Пантелей, — потому девицы они у нас разумные, до пустяков себя не доведут… Да ведь люди, матушка, кругом, народ же все непостоянный, зубоскал, только бы посудачить им да всякого пересудить… А к богатым завистливы. На глазах лебезят
хозяину, а чуть за угол, и пошли его ругать да цыганить… Чего доброго, таких сплеток наплетут, таку славу распустят, что не приведи Господи. Сама знаешь, каковы нынешние люди.
Вспоминает про первое свиданье с Патапом Максимычем, вспоминает, как тогда у него ровно кипятком сердце обдало при взгляде на будущего
хозяина, как ему что-то почудилось — не
то беззвучный голос, не
то мысль незваная, непрошеная…
— Не ропщу я на Господа. На него возверзаю печали мои, — сказал, отирая глаза, Алексей. — Но послушай, родной, что дальше-то было… Что было у меня на душе, как пошел я из дому,
того рассказать не могу… Свету не видел я — солнышко высоко, а я ровно темной ночью брел… Не помню, как сюда доволокся… На уме было —
хозяин каков? Дотоле его я не видывал, а слухов много слыхал: одни сказывают — добрый-предобрый, другие говорят — нравом крут и лют, как зверь…
— Знаем мы, какое золото на Ветлуге родится, — отвечал Пантелей. — Там, Алексеюшка, все родится: и мягкое золото, и целковики, в подполье работанные, и бумажки-красноярки, своей самодельщины… Издавна на Ветлуге живут
тем промыслом… Ох уж мне эти треклятые проходимцы!.. На осине бы им висеть — поди-ка ты, как отуманили они, окаянные, нашего
хозяина.
— Садись. Нечего кланяться-то, — молвил
хозяин. — Вижу, парень ты смирный, умный, руки золотые. Для
того самого доверие и показываю… Понимай ты это и чувствуй, потому что я как есть по любви… Это ты должон чувствовать… Должон ли?.. А?..
— И чувствуй… Должон чувствовать, что
хозяин возлюбил… Понимай… Ну, да теперь не про
то хочу разговаривать… Вот что… Только сохрани тебя Господи и помилуй, коли речи мои в люди вынесешь!..
— Напрасно, ваше степенство, обижать так изволите, — ловко помахивая салфеткой и лукаво усмехаясь, вступился любимовец. — Мы не из таковских. Опять же
хозяин этого оченно не любит, требует, чтобы все было с настоящей, значит, верностью… За всякое время во всем готовы гостя уважить со всяким нашим почтением. На
том стоим-с!..
Вошел Алексей в комнату, где
хозяин сидел с
тем самым англичанином, что встретился ему накануне на пристани. Сидят, развалясь, на широком диване, сами сигары курят.
Как выскочит Фленушка, хотела за своих вступиться, но Патап Максимыч так поглядел на нее, что
та, ровно язык отморозивши, прижала хвост да смиренным делом назад… Зато оправившийся от смущенья Василий Борисыч возревновал ревностью. Смиренно поникнув головою, тихим медоточным гласом обратился он к
хозяину...
— А посмотреть бы вам, Михайло Васильич, каково народ по
тем местам живет, где целу зиму на гумне стоят скирды немолоченные, — сказал на
то Василий Борисыч. — По вашим лесам последний бедняк человеком живет, а в степных хлебородных местах и достаточный
хозяин заодно со свиньями да с овцами.
— Нет, — возразил Василий Борисыч. — Нет, нет, оборони Боже!.. Пущай их по городам разводят… Фабричный человек — урви ухо [Плут.], гнилая душа, а мужик — что куколь: сверху сер, а внутри бел… Грешное дело фабриками его на разврат приводить… Да и
то сказать, что на фабриках-то крестьянскими мозолями один
хозяин сыт. А друго дело
то, что фабрика у нас без немца не стоит, а от этой саранчи крещеному человеку надо подальше.
— А кроме
того, икра да вязига
хозяину даром, — продолжал Марко Данилыч. — Тут-то вот ловкие разъездные и нужны, потому что ловцы — народ вор. Из плута кроены, мошенником подбиты, с ними не зевай, во всяко время ухо востро держи.
— Мошенник народ, — сказал он. — Много уменья, много терпенья надобно с ними иметь! С одной стороны — народ плут, только и норовит обмануть
хозяина, с другой стороны — урезный пьяница. Страхом да строгостью только и можно его в руках держать. И не бей ты астраханского вора дубьем, бей его лучше рублем — вычеты постанови, да после
того не спускай ему самой последней копейки; всяко лыко в строку пускай. И на
того не гляди, что смиренником смотрит. Как только зазнался который, прижми его при расчете.
— Ну его ко псам, окаянного!.. — огрызнулась Марьюшка, — Тошнехонько с проклятым! Ни
то ни се, ни туда ни сюда… И не поймешь от него ничего… Толкует, до
того года, слышь, надо оставить… Когда-де у Самоквасова в приказчиках буду жить — тогда-де, а теперича старых
хозяев опасается… Да врет все, непутный, отводит… А ты убивайся!.. Все они бессовестные!.. Над девицей надсмеяться им нипочем… Все едино, что квасу стакан выпить.
«Ах ты Господи, Господи! — думал московский посол, стоя у окна и глядя на безлюдную улицу пустынного городка. — Вот до чего довели!.. Им хорошо!.. Заварили кашу, да и в сторону… Хоть бы эту шальную Фленушку взять, либо Самоквасова с Семеном Петровичем… Им бы только потешиться… А тут вот и вывертывайся, как знаешь… С
хозяином посоветуюсь; человек он, кажется, не глупый, опять же ум хорошо, а два лучше
того…»
Неточные совпадения
— дворянин учится наукам: его хоть и секут в школе, да за дело, чтоб он знал полезное. А ты что? — начинаешь плутнями, тебя
хозяин бьет за
то, что не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша» не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет тебе брюхо да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь в день, так оттого и важничаешь? Да я плевать на твою голову и на твою важность!
Осип. Да, хорошее. Вот уж на что я, крепостной человек, но и
то смотрит, чтобы и мне было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип, хорошо тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, — говорит, — это, Осип, нехороший
хозяин. Ты, говорит, напомни мне, как приеду». — «А, — думаю себе (махнув рукою), — бог с ним! я человек простой».
Слуга. Мы примем-с.
Хозяин сказал: коли не хотите,
то и не нужно.
В
то время существовало мнение, что градоначальник есть
хозяин города, обыватели же суть как бы его гости. Разница между"
хозяином"в общепринятом значении этого слова и"
хозяином города"полагалась лишь в
том, что последний имел право сечь своих гостей, что относительно
хозяина обыкновенного приличиями не допускалось. Грустилов вспомнил об этом праве и задумался еще слаще.
Начались подвохи и подсылы с целью выведать тайну, но Байбаков оставался нем как рыба и на все увещания ограничивался
тем, что трясся всем телом. Пробовали споить его, но он, не отказываясь от водки, только потел, а секрета не выдавал. Находившиеся у него в ученье мальчики могли сообщить одно: что действительно приходил однажды ночью полицейский солдат, взял
хозяина, который через час возвратился с узелком, заперся в мастерской и с
тех пор затосковал.