Неточные совпадения
Ох ты, матушка, Мать-Сыра Земля,
Расступись на четыре сторонушки,
Ты раскройся, гробова доска,
Распахнитесь,
белы саваны,
Отвалитесь, руки
белые,
От ретивого сердечушка…
Лежит Настя, не шелохнется; приустали резвы ноженьки, притомились
белы рученьки, сошел
белый свет с ясных очей. Лежит Настя, разметавшись на тесовой кроватушке — скосила ее болезнь трудная… Не дождевая вода в Мать-Сыру Землю уходит, не белы-то снеги от вешнего солнышка тают, не красное солнышко за облачком теряется — тает-потухает бездольная девица. Вянет майский цвет, тускнет райский свет — красота ненаглядная кончается.
Приносили на погост девушку, укрывали
белое лицо гробовой доской, опускали ее в могилу глубокую, отдавали Матери-Сырой Земле, засыпали рудожелтым песком.
Не алая заря по небу разгорается, не тихая роса на сыру-землю опускается — горит, пылает лицо
белое, молодецкое, сверкает на очах слеза незваная.
И отошел от земли бог Ярило… Понеслися ветры буйные, застилали темными тучами око Ярилино — красное солнышко, нанесли снега
белые, ровно в саван окутали в них Мать-Сыру Землю. Все застыло, все заснуло, не спал, не дремал один человек — у него был великий дар отца Ярилы, а с ним и свет и тепло…
Неточные совпадения
Под дрожащею кругами тенью листьев, у покрытого
белою скатертью и уставленного кофейниками, хлебом, маслом,
сыром, холодною дичью стола, сидела княгиня в наколке с лиловыми лентами, раздавая чашки и тартинки.
Левин ел и устрицы, хотя
белый хлеб с
сыром был ему приятнее. Но он любовался на Облонского. Даже Татарин, отвинтивший пробку и разливавший игристое вино по разлатым тонким рюмкам, с заметною улыбкой удовольствия, поправляя свой
белый галстук, поглядывал на Степана Аркадьича.
Город молчал, тоже как бы прислушиваясь к будущему. Ночь была холодная,
сырая, шаги звучали глухо,
белые огни фонарей вздрагивали и краснели, как бы собираясь погаснуть.
Образ Марины вытеснил неуклюжий,
сырой человек с
белым лицом в желтом цыплячьем пухе на щеках и подбородке, голубые, стеклянные глазки, толстые губы, глупый, жадный рот. Но быстро шла отрезвляющая работа ума, направленного на привычное ему дело защиты человека от опасностей и ненужных волнений.
Кутузов, задернув драпировку, снова явился в зеркале, большой,
белый, с лицом очень строгим и печальным. Провел обеими руками по остриженной голове и, погасив свет, исчез в темноте более густой, чем наполнявшая комнату Самгина. Клим, ступая на пальцы ног, встал и тоже подошел к незавешенному окну. Горит фонарь, как всегда, и, как всегда, — отблеск огня на грязной,
сырой стене.