Неточные совпадения
Беглянка после мировой почасту гостит в обители, живет там, как в родной семье, получает от
матерей вспоможение, дочерей отдает к ним же на воспитание, а если овдовеет, воротится на
старое пепелище, в старицы пострижется и станет век свой доживать в обители.
Прошло года три,
мать Аксиньи Захаровны померла в одночасье, остались в дому отец,
старый вдовец, да сын, холостой молодец.
Заперли рабу Божию в тесную келийку. Окроме
матери Платониды да кривой
старой ее послушницы Фотиньи, никого не видит, никого не слышит заточенница… Горе горемычное, сиденье темничное!.. Где-то вы, дубравушки зеленые, где-то вы, ракитовые кустики, где ты, рожь-матушка зрелая — высокая, овсы, ячмени усатые, что крыли добра молодца с красной девицей?.. Келья высокая, окна-то узкие с железными перекладами: ни выпрыгнуть, ни вылезти… Нельзя подать весточку другу милому…
Сделалась она начетчицей, изощрилась в словопрениях — и пошла про нее слава по всем скитам керженским, чернораменским. Заговорили о великой ревнительнице древлего благочестия, о крепком адаманте
старой веры. Узнали про Манефу в Москве, в Казани, на Иргизе и по всему старообрядчеству. Сам поп Иван Матвеич с Рогожского стал присылать ей грамотки, сама
мать Пульхерия, московская игуменья, поклоны да подарочки с богомольцами ей посылала.
Потужил Сергей Андреич, что не привел его Бог поклониться сединам родительским, поплакать на иссохшей груди
матери, приветить любовью сестру родимую, и поехал на
старое пепелище, на родной завод — хоть взглянуть на места, где протекло детство его…
И на заводе про его стариков ни слуху ни духу. Не нашел Сергей Андреич и дома, где родился он, где познал первые ласки
матери, где явилось в душе его первое сознание бытия… На месте
старого домика стоял высокий каменный дом. Из раскрытых окон его неслись песни, звуки торбана, дикие клики пьяной гульбы… Вверх дном поворотило душу Сергея Андреича, бежал он от трактира и тотчас же уехал из завода.
Тогда же пришла на Каменный Вражек Манефа
Старая. Была она из купеческого рода Осокиных, города Балахны, богатых купцов, имевших суконную фабрику в Казани и медеплавильные заводы на отрогах Урала. Управляющие демидовскими заводами на Урале были ей также свойственники. Когда Осокины стали дворянами, откинулись они от скита раскольничьего, обитель обедняла, и обитель Осокиных прозвалась обителью Рассохиных. Бедна и скудна была, милостями
матери Манефы только и держалась.
Старик Масляников был
старый вдовец. Схоронив Евграфову
мать, женился он на молоденькой девушке из бедного семейства, но и та пожила недолго. Поговаривали, будто обе жены пошли в могилу от кулаков благоверного. В третий раз Макар Тихоныч жениться не хотел.
— Про это что говорить, — молвила Машина
мать. — Только уж не прогневайтесь, Макар Тихоныч,
старый молодому не ровня, наше с вами время прошло.
Оклички женщинами справляются, мужчинами никогда. Когда вслушиваешься в эти оклички, в эти «жальные причитанья», глубокой стариной пахнет!.. Те слова десять веков переходят в устах народа из рода в род…
Старым богам те песни поются: Грому Гремучему да Матери-Сырой Земле.
Ход поворотил направо. Там, за деревянной óгорожью, в небольшой рощице, середь
старых и новых могил, возвышались два каменных надгробия. Под одним лежала предшественница Манефы,
мать Екатерина, под другим —
мать Платонида, в келье которой гордая красавица Матренушка стала смиренной старицей Манефой…
—
Старая лошадушка, еще при матушке Екатерине вкладом дана — много годов-то ей будет, — заметила
мать Таифа.
Ну, вот — старые-то дружки давно поженились, семьями обзавелись, а с
матерями ладов не рушат…
Не в ту силу говорю, чтоб
матери в
старых грехах с ними пребывали…
Пробудились на печах от уличной песни
старые старухи, торопливо крестились спросонок и творили молитву. Ворчали отцы, кипятились
матери. Одна за другой отодвигались в избах оконницы, и высовывались из них заспанные головы хозяек в одних повойниках. Голосистые
матери резкой бранью осыпали далеко за полночь загулявших дочерей. Парни хохотали и громче прежнего пели...
Старая приятельница нашлась:
мать Асклепиодота помогла преподобному.
— Полно, Патапушка, все одного кустика ветки, всех одним дождичком мочит, одним солнышком греет, — сказала Манефа. — Может, и с ними льзя по-доброму да по-хорошему сладиться. Я бы, кажись, в одной свитке осталась, со всех бы икон ризы сняла, только бы на
старом месте дали век свой дожить… Другие
матери тоже ничего бы не пожалели!.. Опять же и благодетели нашлись бы, они б не оставили…
Но
старая спесь не совсем вымерла в Улангере — не со многими обителями других скитов тамошние
матери знакомство и хлеб-соль водили.
И
мать Ксенофонта, и
мать Клеопатра Ерахтурка еще с боярыней Акулиной Степановной из
Старого Улангера на речку Козленец переехали.
Запасливые домовитые хозяйки,
старые и молодые, советуются, в каком месте какие целебные травы в купальские ночи брать: где череду от золотухи, где шалфей от горловой скорби, где мать-мачеху, где зверобой, ромашку и девясил…
И стали боголюбивые старцы и пречестные
матери во дни,
старым празднествам уреченные, являться на Светлый Яр с книгами, с крестами, с иконами… Стали на берегах озера читать псалтырь и петь каноны, составили Китежский «Летописец» и стали читать его народу, приходившему справлять Ярилины праздники. И на тех келейных сходбищах иные огни затеплились — в ночь на день Аграфены Купальницы стали подвешивать к дубам лампады, лепить восковые свечи, по сучьям иконы развешивать…
И вот по узенькой дорожке, что пролегает к скиту из Елфимова, облитые ярким сияньем поднимавшегося к полудню солнца, осторожно спускаются в Каменный Вражек повозка, другая, третья… Не разглядеть
старым очам Манефы, кто сидит в тех повозках, но сердце
матери шепчет: «Жива!..»
Евдокеюшку послать — Виринеюшки жаль: восемь годов она сряду в читалках жила, много пользы принесла обители, и матушке Виринее я святое обещанье дала, что на дальнюю службу племянницу ее больше не потребую… и что там ни будь, а
старого друга, добрую мою старушку,
мать Виринею, не оскорблю…
Таково веселье на братчинах спокон веку водилось… «Как все на пиру напивалися, как все на пиру наедалися, и все на пиру пьяны-веселы, все на пиру порасхвастаются, который хвастает добрым конем, который хвастает золотой казной, разумный хвалится отцом с
матерью, а безумный похвастает молодой женой… А и будет день ко вечеру, от малого до
старого начинают робята боротися, а в ином кругу на кулачки битися… От тоя борьбы от ребячия, от того боя кулачного начинается драка великая» [Былина о Ваське Буслаеве.].
— Вспомянуть бы вам, отцы,
матери, вспомянуть бы вам лета древние и
старых преподобных отец!.. Почитать бы вам письма Аввакума священномученика, иже с самим волком Никоном мужески брань сотворил… Вельми похваляет он самовольное сожжение за Христа и за древлее благочестие… Сам сый в Пустозерске сожженный, благословляет он великим благословением себя и обители свои сожигать, да не будем яты врагом нечестивым!.. Тако глаголет: «Блажен извол сей о Господе!.. Самовольнии мученицы Христови!..»
Неточные совпадения
Не ветры веют буйные, // Не мать-земля колышется — // Шумит, поет, ругается, // Качается, валяется, // Дерется и целуется // У праздника народ! // Крестьянам показалося, // Как вышли на пригорочек, // Что все село шатается, // Что даже церковь
старую // С высокой колокольнею // Шатнуло раз-другой! — // Тут трезвому, что голому, // Неловко… Наши странники // Прошлись еще по площади // И к вечеру покинули // Бурливое село…
Г-жа Простакова. Ты же еще,
старая ведьма, и разревелась. Поди, накорми их с собою, а после обеда тотчас опять сюда. (К Митрофану.) Пойдем со мною, Митрофанушка. Я тебя из глаз теперь не выпущу. Как скажу я тебе нещечко, так пожить на свете слюбится. Не век тебе, моему другу, не век тебе учиться. Ты, благодаря Бога, столько уже смыслишь, что и сам взведешь деточек. (К Еремеевне.) С братцем переведаюсь не по-твоему. Пусть же все добрые люди увидят, что мама и что
мать родная. (Отходит с Митрофаном.)
Сам Левин не помнил своей
матери, и единственная сестра его была старше его, так что в доме Щербацких он в первый раз увидал ту самую среду
старого дворянского, образованного и честного семейства, которой он был лишен смертью отца и
матери.
На счастье Левина,
старая княгиня прекратила его страдания тем, что сама встала и посоветовала Кити итти спать. Но и тут не обошлось без нового страдания для Левина. Прощаясь с хозяйкой, Васенька опять хотел поцеловать ее руку, но Кити, покраснев, с наивною грубостью, за которую ей потом выговаривала
мать, сказала, отстраняя руку:
Живя
старою жизнью, она ужасалась на себя, на свое полное непреодолимое равнодушие ко всему своему прошедшему: к вещам, к привычкам, к людям, любившим и любящим ее, к огорченной этим равнодушием
матери, к милому, прежде больше всего на свете любимому нежному отцу.