Куда деваться двадцатипятилетней вдове, где приклонить утомленную бедами и горькими
напастями голову? Нет на свете близкого человека, одна как перст, одна голова в поле, не с кем поговорить, не с кем посоветоваться. На другой день похорон писала к брату и матери Манефе, уведомляя о перемене судьбы, с ней толковала молодая вдова, как и где лучше жить — к брату ехать не хотелось Марье Гавриловне, а одной жить не приходится. Сказала Манефа...
Неточные совпадения
Спать улеглись, а Фекла все еще клала в моленной земные поклоны. Кончив молитву, вошла она в избу и стала на колени у лавки, где, разметавшись, крепким сном
спал любимец ее, Саввушка. Бережно взяла она в руки сыновнюю
голову, припала к ней и долго, чуть слышно, рыдала.
Работник остановил лошадей. Понурив
головы, они тяжело дышали, пар так и валил с них. Патап Максимыч вылез из своих саней и подошел к задним, где сидел Стуколов. Молчаливый Дюков, уткнув
голову в широкий лисий малахай,
спал мертвым сном.
Из
головы у него не выходил пароход: целые часы, бывало, ходит взад и вперед и думает о нем;
спать ляжет, и во сне ему пароход грезится; раздумается иной раз, и слышатся ему то свисток, то шум колес, то мерный стук паровой машины…
Замолк Евграф Макарыч, опустил
голову, слезы на глазах у него выступили. Но не смел супротив родителя словечка промолвить. Целу ночь он не
спал, горюя о судьбе своей, и на разные лады передумывал, как бы ему устроить, чтоб отец его узнал Залетовых, чтобы Маша ему понравилась и согласился бы он на их свадьбу. Но ничего придумать не мог. Одолела тоска, хоть руки наложить, так в ту же пору.
Вот он пароход-от!.. Век думал, гадал про него Гаврила Маркелыч, совсем было отчаялся, а он ровно с неба
упал. Затуманилось в
голове — все забыл, — один пароход в
голове сидит.
— Чтой-то, парень? — дивился Пантелей. —
Голова так и
палит у тебя, а сам причитаешь, ровно баба в родах?.. Никак, слезу ронишь?.. Очумел, что ли, ты, Алексеюшка?.. В портках, чать, ходишь, не в сарафане, как же тебе рюмы-то распускать… А ты рассказывай, размазывай толком, что хотел говорить.
Клонится солнце на запад… Пусть их старухи да молодки по домам идут, а батьки да свекры, похмельными
головами прильнув к холодным жальникам,
спят богатырским сном… Молодцы-удальцы!.. Ярило на поле зовет — Красну Горку справлять, песни играть, хороводы водить, просо сеять, плетень заплетать… Девицы-красавицы!.. Ярило зовет — бегите невеститься…
— Так ты срамить ее? — вскочив с места, вскликнула Фленушка. — Думаешь, на простую девку
напал?.. Побаловал, да и бросил?! Нет, гусь лапчатый, — шалишь!.. Жива быть не хочу, коль не увижу тебя под красной шапкой. Над Настей насмеешься, над своей
головой наплачешься.
Ходит Ярило по людям,
палит страстью, туманит
головы. А ноченька выдалась темная, тихая, теплая, душистая… Много жалует такие ночи развеселый Яр-Хмель молодец!
Но, заметя в Алексее новичка, одни несли ему всякий вздор, какой только лез в их похмельную
голову, другие звали в кабак, поздравить с приездом, третьи ни с того ни с сего до
упаду хохотали над неловким деревенским парнем, угощая его доморощенными шутками, не всегда безобидными, которыми под веселый час да на людях любит русский человек угостить новичка.
В
головах Песоченского приказа сидел Михайло Васильич Скорняков, тот самый, что на именинах Аксиньи Захаровны втянулся было в затеянное Стуколовым ветлужское дело. Жил он верстах в десяти от Песочного, в приказ приезжал только по самым важным делам. Всем заправлял писарь, молодой парень из удельных же крестьян. Обыкновенно должность писаря в удельных приказах справлялась мелкими чиновниками; крестьяне редко на нее
попадали. Одним из таких был Карп Алексеич Морковкин, писарь Песоченского удельного приказа.
А Паранька меж тем с писарем заигрывала да заигрывала… И стало ей приходить в
голову: «А ведь не плохое дело в писарихи
попасть. Пила б я тогда чай до отвалу, самоваров по семи на день! Ела бы пряники да коврижки городецкие, сколь душа примет. Ежедень бы ходила в ситцевых сарафанах, а по праздникам бы в шелки наряжалась!.. Рубашки-то были бы у меня миткалевые, а передники, каких и на скитских белицах нет».
Фленушка с девицами, ведя затейные разговоры, ушли в глубь лесочка. Увидала Параша, что осталась одна, а Василий Борисыч стоит перед нею…
голова у ней закружилась, сердце так и
упало… Убежать бы скорей, да с места не встается… Остаться и боязно и стыдно… Однако осталась.
Пóд вечер купанье: в одном яру плавают девушки с венками из любистка на
головах, в другом — молодые парни… Но иной молодец, что посмелее, как почнет отмахивать руками по сажени, глядь, и
попал в девичий яр, за ним другой, третий… Что смеху, что крику!.. Таково обрядное купанье на день Аграфены Купальницы.
Солнце к полдням подымалось, когда Патап Максимыч с Марком Данилычем, с удельным
головой и с кумом Иваном Григорьичем в домике Марьи Гавриловны
спали еще непробудным сном… Хорошо справили они в скиту, не по скитскому обычаю, братчину-петровщину.
Неточные совпадения
Он
спал на
голой земле и только в сильные морозы позволял себе укрыться на пожарном сеновале; вместо подушки клал под
головы́ камень; вставал с зарею, надевал вицмундир и тотчас же бил в барабан; курил махорку до такой степени вонючую, что даже полицейские солдаты и те краснели, когда до обоняния их доходил запах ее; ел лошадиное мясо и свободно пережевывал воловьи жилы.
Долго раздумывал он, кому из двух кандидатов отдать преимущество: орловцу ли — на том основании, что «Орел да Кромы — первые воры», — или шуянину — на том основании, что он «в Питере бывал, на полу сыпал и тут не
упал», но наконец предпочел орловца, потому что он принадлежал к древнему роду «Проломленных
Голов».
И ровно в ту минуту, как середина между колесами поравнялась с нею, она откинула красный мешочек и, вжав в плечи
голову,
упала под вагон на руки и легким движением, как бы готовясь тотчас же встать, опустилась на колена.
— Не очень пьян, не
упадет? — покачивая
головой, сказал Свияжский.
Но чем громче он говорил, тем ниже она опускала свою когда-то гордую, веселую, теперь же постыдную
голову, и она вся сгибалась и
падала с дивана, на котором сидела, на пол, к его ногам; она
упала бы на ковер, если б он не держал ее.