Неточные совпадения
По краям дома пристроены светелки. Там хозяйские дочери проживали, молодые девушки. В передней половине горница хозяина была, в задней моленная с иконостасом в три тя́бла. Канонница с Керженца при
той моленной жила, по
родителям «негасимую» читала. Внизу стряпущая, подклет да покои работников да работниц.
И
то льстило Патапу Максимычу, что после
родителя был он попечителем городецкой часовни, да не таким, что только по книгам значатся, для видимости полиции, а «истовым», коренным.
Но, веря своей примете, мужики не доверяли бабьим обрядам и, ворча себе под нос, копались средь дворов в навозе, глядя, не осталось ли там огня после
того, как с вечера старухи пуки лучины тут жгли, чтоб на
том свете
родителям было теплее.
Затем муж везет молодую жену к своим
родителям,
те уж дожидаются — знают, что сын поехал сноху им выкрасть, новую даровую работницу в дом привезти, с радостью встречают они новобрачных.
Пяти годов ей не минуло, как
родитель ее, не
тем будь помянут, в каких-то воровских делах приличился и по мирскому приговору в солдаты был сдан, а мать, вскоре после
того как забрали ее сожителя, мудрено как-то померла в овраге за овинами, возвращаясь в нетопленую избу к голодному ребенку
Двумя-тремя годами Груня была постарше дочерей Патапа Максимыча, как раз в подружки им сгодилась. Вырастая вместе с Настей и Парашей, она сдружилась с ними. Добрым, кротким нравом, любовью к подругам и привязанностью к богоданным
родителям так полюбилась она Патапу Максимычу и Аксинье Захаровне, что
те считали ее третьей своей дочерью.
— Хорошая невеста, — продолжал свое Чапурин. — Настоящая мать будет твоим сиротам… Добрая, разумная. И жена будет хорошая и хозяйка добрая. Да к
тому ж не из бедных — тысяч тридцать приданого теперь получай да после
родителей столько же, коли не больше, получишь. Девка молодая, из себя красавица писаная… А уж добра как, как детей твоих любит: не всякая, братец, мать любит так свое детище.
Засиял в Вихореве осиротелый дом Заплатина. Достатки его удвоились от приданого, принесенного молодой женой. Как сказал, так и сделал Патап Максимыч: дал за Груней тридцать тысяч целковых, опричь одежи и разных вещей. Да, опричь
того, выдал ей капитал, что после
родителей ее остался: тысяч пять на серебро было.
Если бы Настя знала да ведала, что промелькнуло в голове
родителя, не плакала бы по ночам, не тосковала бы, вспоминая про свою провинность, не приходила бы в отчаянье, думая про
то, чему быть впереди…
Пуще всего дорожил он
тем, что с самой кончины
родителя, многие годы бывшего попечителем Городецкой часовни, сам постоянно был выбираем в эту должность.
Вагранкой называется малая чугунолитейная печь.] домой воротится, долбит перед ним Сережа: «Аз, ангел, ангельский, архангел, архангельский», а утром тихонько от матери бежит в заводское училище, куда
родители его не пускали, потому что кержачили… и думали, что училище
то бусурманское.
— Ну, вот за этот за подарочек так оченно я благодарна, — молвила Марьюшка. — А
то узорами-то у нас больно стало бедно, все старые да рваные… Да что ж ты, Фленушка, не рассказываешь, как наши девицы у
родителей поживают. Скучненько, поди: девиц под пару им нет, все одни да одни.
— Меня бойчей — вот как, — оживляясь, ответила Фленушка. — Чуть не всем домом вертит. На что
родитель — медведь, и
того к рукам прибрала. Такая стала отважная, такая удалая, что беда.
Только ты у меня смотри, Марья, хоть и сказано тебе от отца, от
родителя значит: причаливай Масляникова, а
того не забывай — коли прежде венца до греха дойдешь, живой тебе не быть.
Пока Абрамовна раздумывала, сказать аль нет
родителям про
то, что подглядела, Масляников, собравшись в путь, попросил Гаврилу Маркелыча переговорить с ним наедине о каком-то важном деле. Долго говорили они в беседке, и кончился разговор их
тем, что Евграф Макарыч весело распростился со всеми, а Гаврила Маркелыч обещался на другой день проводить его до пристани.
Воротясь из Казани, Евграф Макарыч, заметив однажды, что недоступный, мрачный
родитель его был в веселом духе, осторожно повел речь про Залетовых и сказал отцу: «Есть, мол, у них девица очень хорошая, и если б на
то была родительская воля, так мне бы лучше такой жены не надо».
Замолк Евграф Макарыч, опустил голову, слезы на глазах у него выступили. Но не смел супротив
родителя словечка промолвить. Целу ночь он не спал, горюя о судьбе своей, и на разные лады передумывал, как бы ему устроить, чтоб отец его узнал Залетовых, чтобы Маша ему понравилась и согласился бы он на их свадьбу. Но ничего придумать не мог. Одолела тоска, хоть руки наложить, так в
ту же пору.
— Какие шутки! — на всю комнату крикнул Макар Тихоныч. — Никаких шуток нет. Я, матушка, слава тебе Господи, седьмой десяток правдой живу, шутом сроду не бывал… Да что с тобой, с бабой, толковать — с
родителем лучше решу… Слушай, Гаврила Маркелыч, плюнь на Евграшку, меня возьми в зятья — дело-то не в пример будет ладнее. Завтра же за Марью Гавриловну дом запишу, а опричь
того пятьдесят тысяч капиталу чистоганом вручу… Идет, что ли?
— Не в
ту силу молвила я, сударыня, что надо совсем безответной быть, а как же отцу-то с матерью не воздать послушания? И в Писании сказано: «Не живет дней своих, еже прогневляет
родителей».
— Ох, Пантелей Прохорыч! — вздохнул Лохматый. — Всех моих дум не передумать. Мало ль заботы мне. Люди мы разоренные, семья большая, родитель-батюшка совсем хизнул с
тех пор, как Господь нас горем посетил… Поневоле крылья опустишь, поневоле в лице помутишься и сохнуть зачнешь: забота людей не красит, печаль не цветит.
— Так оно, так, — молвил Патап Максимыч. — Про
то ни слова. «Чти отца твоего и матерь твою» — Господне слово!.. Хвалю, что
родителей почитаешь… За
то Господь наградит тебя счастьем и богатством.
— Злобы точно что нет, — согласилась Манефа. — Зато своенравен и крут, а разум кичливый имеет и самомнительный. Забьет что в голову — клином не вышибешь… Весь в батюшку-родителя, не
тем будь помянут, Царство ему Небесное… Гордыня, сударыня, — гордыня… За
то и наказует Господь…
Повалятся архиерею в ноги да в голос и завопят: «Как
родители жили, так и нас благословили — оставьте нас на прежнем положении…» А сами себе на уме: «Не обманешь, дескать, нас — не искусишь лестчими словами, знаем, что в старой вере ничего нет царю противного, на
то у Игнатьевых и грамота есть…» И дело с концом…
А у степенных женщин и старушек на
тот день свои заботы — идут они на кладбища и цветными пучками, что держали в руках за вечерней, прочищают они глазыньки
родителям [Пучками цветов или березками обметают они могилы.
Попытать бы сына, расспросить, отчего стало ему невесело, да не отцовское
то дело, не
родителю сыну поминать про качели да хороводы и про всякую мирскую суету.
— То-то. Не мели
того, что осталось на памяти, — молвил Патап Максимыч. — А
родителю скажи: деньгами он мне ни копейки не должен… Что ни забрано, все тобой заслужено… Бог даст, выпадет случай — сам повидаюсь,
то же скажу… На празднике-то гостивши, не сказал ли чего отцу с матерью?
— И по мочалу и по лубу, — молвил Алексей, смущаясь от новой лжи, отцу сказанной. Никогда ему даже на ум не вспадало говорить отцу неправду или что скрывать от
родителей… А теперь вот дошло до чего — что ни слово,
то ложь!.. Жутко стало Алексею.
— Есть из чего хлопотать! — с усмешкой отозвался Алексей. — Да это, по нашему разуменью, самое нестоящее дело… Одно слово — плюнуть. Каждый человек должен родительску веру по гроб жизни сдержать. В чем, значит, родился́,
того и держись. Как
родители, значит, жили, так и нас благословили… Потому и надо жить по родительскому благословению. Вера-то ведь не штаны. Штаны износятся, так на новы сменишь, а веру как менять?.. Нельзя!
К
тому ж незадолго перед
тем пол-Городца выгорело, и не нашлось в самом селе Карпушке приемных
родителей.
Дошли слухи до
родителей. Не верил отец, чтоб писарь с Паранькой венцом порешил, но поверила
тому Фекла Абрамовна.
— Молви, лебедка, матери: пущай, мол, тятька-то на нову токарню денег у меня перехватит. Для тебя, моя разлапушка, рад я радехонек жизнью решиться, не
то чтобы деньгами твоему
родителю помочь… Деньги что?.. Плевое дело; а мне как вам не пособить?.. Поговори матери-то, Паранюшка… И сам бы снес я, сколько надо, Трифону Михайлычу, да знаешь, что меня он не жалует… Молви, а ты молви матери-то, она у вас добрая, я от всего своего усердия.
— Поговорю, Карпушенька, беспременно поговорю… — отвечала на
те речи Паранька. — И спасибо ж тебе, соколик мой!.. А и что это у нас за тятенька! Не
родитель детям, а злой лиходей… Ровно я ему не родная дочь, ровно я ему наемная работница!.. Не жалеет он меня ни на́сколько! И за что это он невзлюбил тебя?
К Патапу Максимычу!.. В Осиповку!.. Легко молвить, мудрено сделать… Заказан путь, не велено на глаза показываться. Сказать про
то родителю нельзя, смолчать тоже нельзя… Что же делать?.. Опять, видно, грех на грех накладывать, опять обманные речи отцу говорить… Что же?.. Теперь уж не так боязно — попривык.
А женихов отец меж
тем издержался, к свадьбе готовясь, в долги вошел, с невестиных
родителей стал у нас в приказе убытки править…
Вырастало
то чадо в страхе Божием, поучалось заповедя́ми Господними, со седьмого годочка грамоте научено от
родителей — Божественному писанию, евангельскому толкованию.
— Слышать не хочу… Говорить мне этого не смей, — резко ответила Фленушка. — А зачнешь на Дуньку Смолокурову пялить глаза — от
того ль
родителя, от другого ли плетей ожидай… Слышишь?..
— А я так приметил, даром что меньше твоего знаю пройдоху… — сказал на
то Колышкин. — Намедни пожаловал… был у меня. Парой в коляске, в модной одеже, завит, раздушен, закорузлые руки в перчатках. Так и помер я со смеху… Важный, ровно вельможа! Руки в боки, глаза в потолоки — умора! И послушал бы ты, крестный, как теперь он разговаривает, как про
родителей рассуждает… Мерзавец, одно слово — мерзавец!