Неточные совпадения
— Только-то? — сказала Фленушка и залилась громким хохотом. — Ну, этих пиров не бойся, молодец. Рукобитью на них не бывать! Пусть их теперь праздничают, — а
лето придет, мы запразднуем: тогда на нашей улице праздник будет… Слушай: брагу для гостей не доварят, я тебя сведу с Настасьей. Как от самой от нее услышишь те же речи, что я переносила, поверишь тогда?.. А?..
Прогуляв деньги, лошадей да коров спустил, потом из дому помаленьку стал продавать, да
года два только и дела делал, что с базара на базар ездил: по субботам в Городец, по воскресеньям в Катунки, по понедельникам в Пучеж, — так целую неделю, бывало, и разъезжает, а неделя прошла, другая
пришла, опять за те же разъезды.
Четырнадцати
лет в пустыню
пришел; неразумный еще был, голоусый, грамоте не знал…
Это слово произошло оттого, что первые раскольники, поселившиеся на Урале (в дачах Демидовских заводов) в первых
годах XVIII века,
пришли с Керженца.] он.
Долгое время, около ста
лет, Комаровский скит на Каменном Вражке был незнаменитым скитом. В
год московской чумы и зачала старообрядских кладбищ в Москве — Рогожского и Преображенского [1771
год.] — зачалась слава скита Комаровского. В том
году пришли на Каменный Вражек Игнатий Потемкин, Иона Курносый и Манефа Старая.
По весне увидал Патап Максимыч, что к сроку денег ему не собрать, сказал про то Марье Гавриловне, и она его обнадежила, что готова хоть
год, хоть и больше ждать, а когда
придет срок, — вексель она перепишет.
— Сколько
годов душевным гладом томимы были мы без священника?.. Писали, писали на Москву: «
Пришлите пастыря» — ни ответа, ни привета… Ну, вот и дождались…
— Без малого сто
годов тому, когда еще царица Катерина землю держала,
приходил в здешние места на Каменный Вражек старец Игнатий.
Он
пришел на Иргиз, будучи еще молодым человеком, в восьмидесятых
годах прошлого столетия и умер в тридцатых нынешнего.
К нему-то император Павел Петрович в 1797
году присылал Рунича.
Прошлым
летом у Глафириных нову «стаю» рубили, так ронжински ребята да елфимовские смеются с галками-то [В заволжских лесах местных плотников нет, они
приходят из окрестностей Галича, отчего и зовутся «галками».]: «Строй, говорят, строй хорошенько — келейниц-то скоро разгонят, хоромы те нам достанутся…» Вот что у них на уме!..
— А ты молчи, да слушай, что отец говорит. На родителя больше ты не работник, копейки с тебя в дом не надо. Свою деньгу наживай, на свой домок копи, Алексеюшка… Таковы твои
годы пришли, что пора и закон принять… Прежде было думал я из нашей деревни девку взять за тебя. И на примете, признаться, была, да вижу теперь, что здешние девки не пара тебе… Ищи судьбы на стороне, а мое родительское благословение завсегда с тобой.
В заключение полицеймейстер объявил, что добровольного пожертвования на детский приют с хозяина гостиницы в нынешнем
году не потребуется и не
пришлют ему от губернаторши толстой пачки билетов на концерт в пользу дамского благотворительного общества.
— Как не найтись! — ответила Манефа. — Воспрещенью-то теперь боле тридцати
годов, а как пол-Оленева выгорело — и пятнадцати не будет… Новых-то, после пожару ставленных, обителей чуть не половина… Шарпан тоже велено осмотреть, он тоже весь новый, тоже после пожара строен. Казанску владычицу из Шарпана-то велено, слышь, отобрать… И по всем-де скитам такая же будет переборка, а которы не лицевые, тех, слышь, всех по своим местам, откуда
пришли, разошлют…
«Сидя на берегу речки у самого мельничного омута, — рассказывала Измарагда, — колдунья в воду пустые горшки грузила; оттого сряду пять недель дожди лили неуёмные, сиверки дули холодные и в тот
год весь хлеб пропал — не воротили на семена…» А еще однажды при Тане же
приходила в келарню из обители Рассохиных вечно растрепанная, вечно дрожащая, с камилавкой на боку, мать Меропея…
— Что ж рассказать-то? Старость, дряхлость
пришла, стало не под силу в пустыне жить. К нам в обитель
пришел, пятнадцать зим у нас пребывал. На летнее время, с Пасхи до Покрова, иной
год и до Казанской, в леса удалялся, а где там подвизался, никто не ведал. Безмолвие на себя возложил, в последние десять
лет никто от него слова не слыхивал. И на правиле стоя в молчании, когда молился, губами даже не шевелил.
И прошло в тех слезах и молитвах три годочка, на четвертом
году от пропавшего сына из Китежа грамотка
приходит…
— Известно дело, — согласилась Манефа. — Не по ихним губам сладки кушанья… Им в перву перемену свекольник с коренной рыбой. Изведи смолокуровские пересеки, что прошлым
годом прислал. Что рыба-то?.. Не попортилась?
Еще пройдет день,
лета макушка
придет, начнется страда, летним гулянкам конец…
Когда начиналась обитель Манефина, там на извод братчины-петровщины на Петров день годовой праздник уставили. С той поры каждый
год на этот день много сходилось в обитель званых гостей и незваных богомольцев. Не одни старообрядцы на том празднике бывали, много
приходило и церковников. Матери не спрашивали, кто да откуда, а садись и кушай. И люб показался тот обычай деревенскому люду…
Но от Софрония не бе ни гласу, ни послушания, и тогда господин митрополит, тщетно и долготерпеливо ожидая к себе Софрониева прибытия,
прислал на него конечное решение по девятнадцатому правилу Карфагенского собора и в своей святительской грамоте сице написал: «Аще же преслушаешь сего предписания и будешь кривить пронырством своим по твоему обычаю, и сие наше приказание преобидишь, то отселе сею грамотою нашею отрешаем тя и соборне извергаем из архиерейского сана и всякого священнодействия лишаем и оставляем простым и бездействительным иноком Софронием» [В действительности эта грамота послана была Софронию через три
года по постановлении владимирского архиепископа Антония, то есть в 1856
году.].
Неточные совпадения
Крестьяне рассмеялися // И рассказали барину, // Каков мужик Яким. // Яким, старик убогонький, // Живал когда-то в Питере, // Да угодил в тюрьму: // С купцом тягаться вздумалось! // Как липочка ободранный, // Вернулся он на родину // И за соху взялся. // С тех пор
лет тридцать жарится // На полосе под солнышком, // Под бороной спасается // От частого дождя, // Живет — с сохою возится, // А смерть
придет Якимушке — // Как ком земли отвалится, // Что на сохе присох…
Цыфиркин. Да кое-как, ваше благородие! Малу толику арихметике маракую, так питаюсь в городе около приказных служителей у счетных дел. Не всякому открыл Господь науку: так кто сам не смыслит, меня нанимает то счетец поверить, то итоги подвести. Тем и питаюсь; праздно жить не люблю. На досуге ребят обучаю. Вот и у их благородия с парнем третий
год над ломаными бьемся, да что-то плохо клеятся; ну, и то правда, человек на человека не
приходит.
Шли они по ровному месту три
года и три дня, и всё никуда
прийти не могли. Наконец, однако, дошли до болота. Видят, стоит на краю болота чухломец-рукосуй, рукавицы торчат за поясом, а он других ищет.
— Рабочих надо непременно нанять еще человек пятнадцать. Вот не
приходят. Нынче были, по семидесяти рублей на
лето просят.
«Что как она не любит меня? Что как она выходит за меня только для того, чтобы выйти замуж? Что если она сама не знает того, что делает? — спрашивал он себя. — Она может опомниться и, только выйдя замуж, поймет, что не любит и не могла любить меня». И странные, самые дурные мысли о ней стали
приходить ему. Он ревновал ее к Вронскому, как
год тому назад, как будто этот вечер, когда он видел ее с Вронским, был вчера. Он подозревал, что она не всё сказала ему.