Неточные совпадения
Свиделись они впервые на супрядках. Как взглянула Матренушка в его очи речистые, как услышала слова его покорные да любовные, загорелось у ней на сердце, отдалась в полон молодцу… Все-то цветно да красно до той поры
было в очах ее, глядел на нее Божий мир светло-радостно, а теперь мутятся глазыньки, как не видят друга милого. Без Якимушки и цветы не цветно цветут, без него и
деревья не красно растут во дубравушке, не светло светит солнце яркое, мглою-мороком кроется небо ясное.
Седоки то и дело задевали головами за ветки
деревьев, и их засыпало снегом, которым точно в саваны окутаны стояли сосны и
ели, склонясь над тропою.
— И у сосны своротил, — ответил работник. — На ней еще ясак вырублен, должно
быть, бортовое
дерево. Тут только вот одного не вышло против того, что сказывали ребята в Белкине.
Нелюдно бывает в лесах летней порою. Промеж Керженца и Ветлуги еще лесует [Ходить в лес на работу,
деревья ронить.] по несколько топоров с деревни, но дальше за Ветлугу, к Вятской стороне, и на север, за Лапшангу, лесники ни ногой, кроме тех мест, где липа растет. Липу драть, мочало мочить можно только в соковую [Когда
деревья в соку, то
есть весна и лето.].
Дядя Онуфрий меж тем оделся как следует, умылся, то
есть размазал водой по лицу копоть, торопливо помолился перед медным образком, поставленным в переднем углу, и подбросил в тепленку еще немного сухого корневища [Часть
дерева между корнем и стволом или комлем.].
Тут и праздники забудешь, какие они у Бога
есть, и день и ночь только и думы, как бы побольше
дерев сронить.
В огородах, окружавших со всех почти сторон каждую обитель, много
было гряд с овощами, подсолнечниками и маком, ни единого деревца: великорус — прирожденный враг леса, его дело рубить, губить, жечь, но не садить
деревья.
Перед окнами невысоким решетчатым забором огорожен
был палисадник, занесенный теперь сугробом, из которого поднималось десятка полтора обверченных в кошмы и рогожи молодых
деревьев.
Зато другие за Волгой забавы
есть: катанья в ботникáх [Маленькая лодка, выдолбленная из одного
дерева.] по вешним разливам с песнями, а часто и с ружейной пальбой, веселые гулянки по лесам и вечерние посидки на берегах речек…
Сжавшись в кучку, матери держались в сторонке. Рассевшись в тени меж
деревьев, поминали они преподобного отца Софонтия привезенными из обителей яствами и приглашали знакомых разделить с ними трапезу. Отказов не
было, и вскоре больше полутораста человек, разделясь на отдельные кучки, в строгом молчаньи
ели и
пили во славу Божию и на помин души отца Софонтия… Деревенские парни и горожане обступили келейниц и, взглядывая на молодых старочек и на пригоженьких белиц, отпускали им разные шуточки.
— Чьему бы это
быть? — молвил пожилой человек в валеной шляпе, пристально глядя на вышедший в середину плёса буксирный пароход, тянувший огромную баржу, заваленную чуть не до самой рáйны [Рáйна — иначе рея — поперечное
дерево на мачте, к нему привязывается нижний край паруса.] высокими белыми бунтами какой-то, надо
быть, легковесной клади.
Возле огромной божницы красного
дерева со стеклами, наполненной иконами в золоченых ризах, булавками приколоты
были к обоям картины московской работы.
Зашумело в вершинах
елей и лиственниц: то стада белок, спасаясь от огня, перелетали с
дерева на
дерево.
Вдруг между вершинами
деревьев блеснула огненная змейка, за ней другая, третья, и мигом все верхи
елей и лиственниц подернулись пламенным покровом…
Говорит Ярило: «Ты не плачь, не тоскуй, Мать-Сыра Земля, покидаю тебя ненадолго. Не покинуть тебя на́время — сгореть тебе дотла под моими поцелуями. Храня тебя и детей наших, убавлю я нáвремя тепла и света, опадут на
деревьях листья, завянут травы и злаки, оденешься ты снеговым покровом,
будешь спать-почивать до моего приходу… Придет время, пошлю к тебе вестницу — Весну Красну́, следом за Весною я сам приду».
Брызнул Ярило на камни молоньей, облил палючим взором
деревья дубравные. И сказал Матери-Сырой Земле: «Вот я разлил огонь по камням и
деревьям. Я сам в том огне. Своим умом-разумом человек дойдет, как из
дерева и камня свет и тепло брать. Тот огонь — дар мой любимому сыну. Всей живой твари
будет на страх и ужас, ему одному на службу».
Видит: ста два богомольцев кучками рассыпались по роще и по берегу озера. Наполовину
деревьев увешано иконами, облеплено горящими свечами… Здесь псалтырь читают, там канон Богородице
поют [Июня 23-го, на день Аграфены Купальницы, празднуют иконе Владимирской Богородицы.], подальше утреню справляют… И везде вполголоса.
И меж тем миловидный образ белокурой красавицы неотступно мерещился Василью Борисычу… Ровно въявь глядит на него Дуня Смолокурова и веселым взором ясных очей пронизывает его душу… «Эх ты, красота, красота ненаглядная… — думает Василий Борисыч. — Жизни мало за один поцелуй отдать, а тут изволь с противной Парашкой вожжаться!..
Дерево!.. Дубина!.. И в перелеске
была ровно мертвая — только пыхтит!..»
Окончив ужин, все расположились вокруг костра; перед ними, торопливо
поедая дерево, горел огонь, сзади нависла тьма, окутав лес и небо. Больной, широко открыв глаза, смотрел в огонь, непрерывно кашлял, весь дрожал — казалось, что остатки жизни нетерпеливо рвутся из его груди, стремясь покинуть тело, источенное недугом. Отблески пламени дрожали на его лице, не оживляя мертвой кожи. Только глаза больного горели угасающим огнем.