Неточные совпадения
— Да ведь мы не
одни! Все девицы за околицей… И мы бы пошли, —
заметила старшая, Настасья.
— А коль я к воротам твоим, тетенька, босая приду да, стоя у вереи в
одной рубахе, громко, именем Христовым, зачну
молить, чтобы допустили меня к жениху моему?.. Прогонишь?.. Запрешь ворота?.. А?..
— А зачем черной рясой пугала? — возразила Фленушка. — Нашла чем пригрозить!.. Скитом да небесным женихом!.. Эка!.. Так вот он и испугался!.. Как же!.. Властен он над скитами, особенно над нашей обителью. В скиту от него не схоронишься. Изо всякой обители выймет, ни
одна игуменья прекословить не
посмеет. Все ему покоряются, потому что — сила.
— Особенно по весне, как дома меня не будет, — говорил он, — смотри ты, Аксинья, за ней хорошенько. Летом до греха недолго. По грибы аль по ягоды, чтоб обе они и думать не
смели ходить, за околицу
одних не пускай, всяко может случиться.
— Где по здешним местам жениха Настасье сыскать! — спесиво
заметил Чапурин. — По моим дочерям женихов здесь нет: токари да кузнецы им не пара. По купечеству хороших людей надо искать… Вот и выискался
один молодчик — из Самары, купеческий сын, богатый: у отца заводы, пароходы и торговля большая. Снежковы прозываются, не слыхала ли?
Мавре было все равно. Ей хоть сейчас с татарином ли, с жидом ли повенчаться, а Микешка по старой вере был крепок. Частенько потом случалось, что в надежде на богатого зятя, Патапа Максимыча, к нему в кабаках приставали вольны девицы да мирские вдовицы: обвенчаемся,
мол. У Микешки
один ответ на таки речи бывал...
И такая была у ней повадка важная, взгляд да речи такие величавые, что ни
один парень к ней подступиться не
смел.
Смолкли ребята, враждебно поглядывая друг на друга, но ослушаться старшого и подумать не
смели… Стоит ему слово сказать, артель встанет как
один человек и такую вспорку задаст ослушнику, что в другой раз не захочет дурить…
— Экой ты удатной какой, господин купец, — молвил дядя Онуфрий. — Кого облюбовал, тот тебе и достался… Ну, ваше степенство, с твоим бы счастьем да по грибы ходить… Что ж,
одного Артемья берешь аль еще конаться [Конаться — жребий
метать.] велишь? — прибавил он, обращаясь к Патапу Максимычу.
— Ловить плутов — дело доброе, —
заметил Колышкин. — Не
одного, чай, облупили, на твоем только кошеле пришлось напороться… Целы теперь не уйдут…
— Там на многолюдстве, в большом собраньи, не
посмела я доложить вам, матушка Августа, про
одно дельце, — сказала она. — Матушка Манефа нарóчито послала меня сюда поговорить с вами.
Расходятся, бывало, мысли, разгуляются, как вода вешняя, не зная удержу, и не
один час проработает Алексей, не помня себя, времени не
замечая, чужих речей не слыша…
Но,
заметя в Алексее новичка,
одни несли ему всякий вздор, какой только лез в их похмельную голову, другие звали в кабак, поздравить с приездом, третьи ни с того ни с сего до упаду хохотали над неловким деревенским парнем, угощая его доморощенными шутками, не всегда безобидными, которыми под веселый час да на людях любит русский человек угостить новичка.
Видно, это только баловство
одно было — дай,
мол, потешусь над парнем, пущай забирает себе невесть чего в голову.
— Все, видно, под
одним солнышком ходим — по всем, видно, странам кривда правду передолила, —
заметил кум Иван Григорьич.
— Так он и послушал тебя! — вскрикнула Аркадия. — Еще
смеешь ты своего игумна Егоркой да рабом своим обзывать!.. Барин!.. Барин!.. Какой ты барин!.. Из тех, что по два десятка на
одной кобыленке ездят.
Белицы и матери стали тревожно переглядываться, но ни
одна двинуться с места не
смела.
Проходя мимо открытого окна, Фленушка заглянула в него… Как в темную ночь сверкнет на
один миг молния, а потом все, и небо, и земля, погрузится в непроглядный мрак, так неуловимым пламенем вспыхнули глаза у Фленушки, когда она посмотрела в окно… Миг
один — и, подсевши к столу, стала она холодна и степенна, и никто из девиц не
заметил мимолетного ее оживления. Дума, крепкая, мрачная дума легла на высоком челе, мерно и трепетно грудь поднималась. Молчала Фленушка.
Неточные совпадения
Хлестаков. Да, и в журналы
помещаю. Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт-Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И всё случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе: «Пожалуй, изволь, братец!» И тут же в
один вечер, кажется, всё написал, всех изумил. У меня легкость необыкновенная в мыслях. Все это, что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат „Надежды“ и „Московский телеграф“… все это я написал.
Одни судили так: // Господь по небу шествует, // И ангелы его //
Метут метлою огненной // Перед стопами Божьими // В небесном поле путь;
Довольно демон ярости // Летал с
мечом карающим // Над русскою землей. // Довольно рабство тяжкое //
Одни пути лукавые // Открытыми, влекущими // Держало на Руси! // Над Русью оживающей // Святая песня слышится, // То ангел милосердия, // Незримо пролетающий // Над нею, души сильные // Зовет на честный путь.
— Слыхал, господа головотяпы! — усмехнулся князь («и таково ласково усмехнулся, словно солнышко просияло!» —
замечает летописец), — весьма слыхал! И о том знаю, как вы рака с колокольным звоном встречали — довольно знаю! Об
одном не знаю, зачем же ко мне-то вы пожаловали?
В краткий период безначалия (см."Сказание о шести градоначальницах"), когда в течение семи дней шесть градоначальниц вырывали друг у друга кормило правления, он с изумительною для глуповца ловкостью перебегал от
одной партии к другой, причем так искусно
заметал следы свои, что законная власть ни минуты не сомневалась, что Козырь всегда оставался лучшею и солиднейшею поддержкой ее.