Неточные совпадения
Бросила горшки свои Фекла; села на лавку и, ухватясь руками за колена, вся вытянулась вперед, зорко глядя на сыновей. И вдруг стала такая бледная, что краше во гроб кладут. Чужим теплом Трифоновы дети
не грелись, чужого куска
не едали, родительского дома отродясь
не покидали. И никогда у отца с матерью на мысли
того не бывало,
чтобы когда-нибудь их сыновьям довелось на чужой стороне хлеб добывать. Горько бедной Фекле. Глядела, глядела старуха на своих соколиков и заревела в источный голос.
Только матушка Манефа с
той поры, как вы уехали, все грозит разогнать наши беседы и келарню по вечерам запирать,
чтобы не смели, говорит, собираться девицы из чужих обителей.
Как племянницы, говорит матушка, жили да Дуня Смолокурова, так я баловала их для
того, что девицы они мирские, черной ризы им
не надеть, а вы, говорит, должны о Боге думать,
чтобы сподобиться честное иночество принять…
— Коли дома есть, так и ладно. Только смотри у меня,
чтобы не было в чем недостачи.
Не осрами, — сказал Патап Максимыч. —
Не то, знаешь меня, — гости со двора, а я за расправу.
Выслушав, в чем дело,
не заходя к тетке, к которой было из-за двух верст приходила покланяться,
чтобы та ей разбитую кринку берестой обмотала, побежала домой без оглядки, точно с краденым.
А тут и по хозяйству
не по-прежнему все пошло: в дому все по-старому, и затворы и запоры крепки, а добро рекой вон плывет, домовая утварь как на огне горит. Известно дело: без хозяйки дом, как без крыши, без огорожи; чужая рука
не на
то,
чтобы в дом нести, а чтоб из дому вынесть. Скорбно и тяжко Ивану Григорьичу. Как делу помочь?.. Жениться?
— Я решил,
чтобы как покойник Савельич был у нас, таким был бы и Алексей, — продолжал Патап Максимыч. — Будет в семье как свой человек, и обедать с нами и все… Без
того по нашим делам невозможно… Слушаться
не станут работники, бояться
не будут, коль приказчика к себе
не приблизишь. Это они чувствуют… Матренушка! — крикнул он, маленько подумав, работницу, что возилась около посуды в большой горенке.
— Мало ль на что, — отвечал Стуколов. — Шурфы бить,
то есть пробы в земле делать, землю купить, коли помещичья, а если казенная, в Питере хлопотать,
чтобы прииск за нами записали… Да и потом, мало ль на что денег потребуется. Золото даром
не дается… Зарой в землю деньги, она и станет тебе оплачивать.
— А за
то, что он первый опознал про такое богатство, — отвечал Стуколов. — Вот, положим, у тебя теперь сто тысяч в руках, да разве получишь ты на них миллионы, коль я
не укажу тебе места,
не научу, как надо поступать? Положим, другой тебя и научит всем порядкам: как заявлять прииски, как закрепить их за собой… А где копать-то станешь?.. В каком месте прииск заявишь?.. За
то,
чтобы знать, где золото лежит, давай деньги епископу… Да и денег
не надо — барыши пополам.
— Как возможно, любезненькой ты мой!.. Как возможно,
чтобы весь монастырь про такую вещь знал?.. — отвечал отец Михаил. — В огласку таких делов пускать
не годится… Слух-то по скиту ходит, много болтают, да пустые речи пустыми завсегда и остаются. Видят песок, а силы его
не знают,
не умеют, как за него взяться… Пробовали, как Силантий же, в горшке топить; ну, известно, ничего
не вышло; после
того сами же на смех стали поднимать, кто по лесу золотой песок собирает.
— Деньги подай, — протягивая руку, сказал Стуколов. — Для
того и хворым прикинулся я, для
того и остался здесь,
чтобы кровные денежки мои
не пропали… Триста целковых!..
— А вот я гребень-то из донца выну да бока-то тебе наломаю, так ты у меня
не то что козой, коровой заревешь… С глаз моих долой, бесстыжая!..
Чтобы духом твоим в келарне
не пахло!..
Чтобы глаза мои на тебя, бесстыжую девчонку,
не глядели!..
«Бог знает, буду ль жива я до Пасхи-то, — отвечала старица на просьбы Фленушки и племянниц, — а без
того не хочу помереть,
чтобы Фленушка мне глаз
не закрыла».
Так думал и поступал Гаврила Маркелыч, оттого и жил в своей среде особняком.
Не то чтобы люди его бегали аль б он от людей сторонился, но дружество ни с кем у него
не клеилось.
Замолк Евграф Макарыч, опустил голову, слезы на глазах у него выступили. Но
не смел супротив родителя словечка промолвить. Целу ночь он
не спал, горюя о судьбе своей, и на разные лады передумывал, как бы ему устроить, чтоб отец его узнал Залетовых,
чтобы Маша ему понравилась и согласился бы он на их свадьбу. Но ничего придумать
не мог. Одолела тоска, хоть руки наложить, так в
ту же пору.
— И толкуют, слышь, они, матушка, как добывать золотые деньги… И снаряды у них припасены уж на
то… Да все Ветлугу поминают, все Ветлугу… А на Ветлуге
те плутовские деньги только и работают… По тамошним местам самый корень этих монетчиков. К ним-то и собираются ехать. Жалеючи Патапа Максимыча, Пантелей про это мне за великую тайну сказал,
чтобы, кроме тебя, матушка, никому я
не открывала… Сам чуть
не плачет… Молви, говорит, Христа ради, матушке,
не отведет ли она братца от такого паскудного дела…
И после
того не раз мне выговаривал: «У вас, дескать, обычай в скитах повелся: богатеньких племянниц сманивать, так ты, говорит,
не надейся, чтоб дочери мои к тебе в черницы пошли, я, говорит, теперь их и близко к кельям
не допущу,
не то чтобы в скиту им жить…» Так и сказал…
То было на мысли у игуменьи,
чтобы чтения
не довести до конца.
— Ну, так видишь ли… Игумен-от красноярский, отец Михаил, мне приятель, — сказал Патап Максимыч. — Человек добрый, хороший, да стар стал — добротой да простотой его мошенники, надо полагать, пользуются. Он, сердечный, ничего
не знает — молится себе да хозяйствует, а тут под носом у него они воровские дела затевают… Вот и написал я к нему,
чтобы он лихих людей оберегался, особенно
того проходимца, помнишь, что в Сибири-то на золотых приисках живал?.. Стуколов…
— А насчет
тех двадцати тысяч вы
не хлопочите,
чтобы к сроку отдать их… Слышала я, что деньги в получке будут у вас после Макарья, — тогда и сочтемся. А к Казанской
не хлопочите — срок-от, помнится, на Казанскую, — смотрите же, Патап Максимыч,
не хлопочите.
Не то рассержусь, поссорюсь…
— Нечего делать, — пожав плечами, ответил Василий Борисыч и будто случайно кинул задорный взор на Устинью Московку. А у
той во время разговора московского посла с игуменьей лицо
не раз багрецом подергивало.
Чтобы скрыть смущенье,
то и дело наклонялась она над скамьей, поставленной у перегородки, и мешкотно поправляла съехавшие с места полавошники.
По этой тайнописи в письме к Манефе было написано: «Велено по самой скорости во все скиты послать,
чтобы их описать и весь народ разобрать, и которы по ревизии
не приписаны,
тех бы вон выслать».
— Напрасно, ваше степенство, обижать так изволите, — ловко помахивая салфеткой и лукаво усмехаясь, вступился любимовец. — Мы
не из таковских. Опять же хозяин этого оченно
не любит, требует,
чтобы все было с настоящей, значит, верностью… За всякое время во всем готовы гостя уважить со всяким нашим почтением. На
том стоим-с!..
—
Не то чтобы по какому неудовольствию али противности отошел я, Сергей Андреич, а единственно, можно сказать, по
той причине, что самому Патапу Максимычу так вздумалось. «Ты, говорит, человек молодой, нечего, говорит, тебе киснуть в наших лесах, выплывай, говорит, на большую воду, ищи себе место лучше… А я, говорит, тебя ни в чем
не оставлю. Если, говорит, торговлю какую вздумаешь завести, пиши — я, говорит, тебе всякое вспоможение капиталом, значит, сделаю…»
Делать нечего — писарь велик человек, все у него в руках, а руки на
то и привешены,
чтобы посулы да подносы от людей принимать. Поклонились гривной с души воскормленнику… Что делать? Поневоле к полю, коли лесу нет… Взял деньги Морковкин —
не поморщился да, издеваясь, примолвил старосте...
Одна девка посмелей была.
То Паранька поромовская, большая дочь Трифона Михайлыча.
Не таковская уродилась,
чтобы трусить кого, девка бывалая, самому исправнику
не дует в ус. Такая с начальством была смелая, такая бойкая, что по всему околотку звали ее «губернаторшей». Стала Паранька ради смеху с Карпушкой заигрывать,
не то чтоб любовно, а лишь бы на смех поднять его. Подруги корить да стыдить девку зачали...
— Молви, лебедка, матери: пущай, мол, тятька-то на нову токарню денег у меня перехватит. Для тебя, моя разлапушка, рад я радехонек жизнью решиться,
не то чтобы деньгами твоему родителю помочь… Деньги что?.. Плевое дело; а мне как вам
не пособить?.. Поговори матери-то, Паранюшка… И сам бы снес я, сколько надо, Трифону Михайлычу, да знаешь, что меня он
не жалует… Молви, а ты молви матери-то, она у вас добрая, я от всего своего усердия.
— Никаких нет, ваше степенство, да никогда и
не бывало, — ответил Алексей. — А насчет
того,
чтобы к суду, тоже ничего
не знаю…
Не проведал ли разве Карп Алексеич, что я тогда по вашему приказу на Ветлугу ездил?.. А как теперича тут дело завязалось, так
не на этот ли он счет намекает…
«Хоть голову на плаху, — помышляет Исакий, — хоть душу во ад, а без
того мне
не быть,
чтобы с
той девицей покороче
не познакомиться».
Про
то разговорились, как живется-можется русскому человеку на нашей привольной земле. Михайло Васильич, дальше губернского города сроду нигде
не бывавший, жаловался, что в лесах за Волгой земли холодные, неродимые, пашни и покосы скудные, хлебные недороды частые, по словам его выходило, что крестьянину-заволжанину житье
не житье, а одна тяга;
не то чтобы деньги копить, подати исправно нечем платить.
— И про
то пытал я у губернатора, — продолжал Патап Максимыч, — нельзя ли вам как-нибудь с
теми чиновниками повидеться,
чтобы, знаешь, видели
не видали, слышали
не слыхали… И думать, говорит, про
то нечего,
не такие люди.
— То-то благодетели!..
Чтобы духу их
не было, пока Прасковья у тебя гостит, — строго сказал Патап Максимыч.
—
Того не повелось,
чтобы эту заморскую кипучку в обителях пить».
—
Не к
тому я молвила,
чтобы жалобы тебе приносить, — сказала Манефа.
Не то чтобы призвать вас и других христиан, по отдаленным местам живущих, к исканию архиерейства было невозможно, но паче таить обо всем надлежало, да
не разрушено было бы наше предприятие в самом начале.
— Речи о
том чтобы не было. Слышишь? — повелительно крикнула Фленушка. —
Не то знаешь Самоквасова? Справится… Ребер, пожалуй, недосчитаешься!..
— Значит,
не то чтобы в посмех, от настоящего сердца, от души своей говорила?
— Духовско-то венчанье, слышь, покрепче вашего, — улыбнулся Колышкин. — Насчет наследства спокойнее, а
то неравно помрет, так после нее все брату достанется. Так и сказал. Боится, видишь,
чтобы Залетовы
не вступились в имение,
не заявили бы после ее смерти, что
не было венчанья, как следует.