Неточные совпадения
«Так вот она какова, артель-то у них, — рассуждал Патап Максимыч, лежа в санях рядом с паломником. — Меж себя
дело честно ведут, а попадись посторонний, обдерут как липку… Ай да лесники!.. А бестолочи-то что, галденья-то!.. С час места попусту проваландали, а кончили тем же, чем я зачал… Правда, что артели думой не владати…
На работе артель золото,
на сходке
хуже казацкой сумятицы!..»
Счастливого человека, что вынул клад, враг
день и ночь караулит и
на всякое
худое дело наталкивает…
— С удельной и того
хуже. Удел земель не продает. Да что об этом толковать прежде времени? Коли
дело пойдет, как уговорились, в Питере отхлопочем за тебя прииски, а коли ты, Патап Максимыч,
на попятный, так после пеняй
на себя…
— То-то и есть.
На ум ему не вспадало! Эх ты, сосновая голова, а еще игумен!.. Поглядеть
на тебя с бороды, как есть Авраам, а
на деле сосновый чурбан, — продолжал браниться паломник. — Знаешь ли ты, старый хрыч, что твоя болтовня, худо-худо, мне в триста серебром обошлась?.. Да эти деньги у меня, брат, не пропащие, ты мне их вынь да положь… Много ли дал Патап
на яйца?.. Подавай сюда…
— Значит, Настенька не дает из себя делать, что другие хотят? — молвила Марья Гавриловна. Потом помолчала немного, с минуту посидела, склоня голову
на руку, и, быстро подняв ее, молвила: — Не
худое дело, матушка. Сами говорите: девица она умная, добрая — и, как я ее понимаю,
на правде стоит, лжи, лицемерия капли в ней нет.
— Пускай до чего до
худого дела не дойдет, — сказал
на то Пантелей, — потому девицы они у нас разумные, до пустяков себя не доведут… Да ведь люди, матушка, кругом, народ же все непостоянный, зубоскал, только бы посудачить им да всякого пересудить… А к богатым завистливы.
На глазах лебезят хозяину, а чуть за угол, и пошли его ругать да цыганить… Чего доброго, таких сплеток наплетут, таку славу распустят, что не приведи Господи. Сама знаешь, каковы нынешние люди.
—
Худых дел у меня не затеяно, — отвечал Алексей, — а тайных дум, тайных страхов довольно… Что тебе поведаю, — продолжал он, становясь перед Пантелеем, — никто доселе не знает. Не говаривал я про свои тайные страхи ни попу
на духу, ни отцу с матерью, ни другу, ни брату, ни родной сестре… Тебе все скажу… Как
на ладонке раскрою… Разговори ты меня, Пантелей Прохорыч, научи меня, пособи горю великому. Ты много
на свете живешь, много видал, еще больше того от людей слыхал… Исцели мою скорбь душевную.
— А Евпраксея-то чем не поп?.. Не справит разве? Чем она плоше Коряги?..
Дела своего мастерица, всяку службу не
хуже попа сваляет… Опять же теперь у нас в дому две подпевалы, — сказал Патап Максимыч, указывая
на дочерей. — Вели-ка, Настасья, Алексея ко мне кликнуть. Что нейдет до сей поры?
— Что ж… По моему рассуждению,
дело не
худое… Порочить нельзя, — сказала Манефа. — Дай только Бог, чтоб христианству было
на пользу.
— Батюшка,
на другое хочу я твоего благословенья просить, — после долгого молчанья робко повел новую речь Алексей. — Живучи у Патапа Максимыча, торговое
дело вызнал я, слава Богу, до точности. Счеты ль вести, другое ли что — не
хуже другого могу…
А Паранька меж тем с писарем заигрывала да заигрывала… И стало ей приходить в голову: «А ведь не
плохое дело в писарихи попасть. Пила б я тогда чай до отвалу, самоваров по семи
на день! Ела бы пряники да коврижки городецкие, сколь душа примет. Ежедень бы ходила в ситцевых сарафанах, а по праздникам бы в шелки наряжалась!.. Рубашки-то были бы у меня миткалевые, а передники, каких и
на скитских белицах нет».
Знал Скорняков и про то, что опять куда-то уехал Алексей из Осиповки, что в дому у Патапа Максимыча больше жить он не будет и что все это вышло не от каких-либо
худых дел его, а оттого, что Патап Максимыч, будучи им очень доволен и радея о нем как о сыне, что-то такое больно хорошее
на стороне для него замышляет…
Если ж увидят,
дело плохое — тотчас музыку тебе
на ноги [Кандалы.] да по образу пешего хождения назад в Россию.
И каждый
день хуже да
хуже — тает Марья Гавриловна, ровно свеча
на огне.
А Марье Гавриловне с каждым
днем хуже да
хуже. От еды, от питья ее отвадило, от сна отбило, а думка каждую ночь мокрехонька… Беззаветная, горячая любовь к своей «сударыне» не дает Тане покою ни
днем, ни ночью. «Перемогу страхи-ужасы, — подумала она, —
на себя грех сойму,
на свою голову сворочу силу демонскую, а не дам хилеть да болеть моей милой сударыне. Пойду в Елфимово — что будет, то и будь».
— Наше
дело, Петр Степаныч, особое, — важно и степенно молвила мать Таисея. — Мы хоша духом и маломощны, хоша как свиньи и валяемся в тине греховной, обаче ангельский образ носим
на себе — иночество… А ангелы-то Господни, сам ты не
хуже нашего знаешь, не женятся, не посягают… Иноческий чин к примеру не приводи — про мирское с тобой разговариваю, про житейское…
— И впрямь, Фленушка, — сказала Манефа. — Хоть ничего
худого от того случиться не может, а насчет братца, подлинно, что это ему не гораздо покажется… Жалует он Василья Борисыча, однако ж
на это надеяться нечего… Как же бы нам это уладить?.. День-то пускай бы он и с вами сидел, ночевать-то куда бы?.. Разве в Таифину келью али в домик Марьи Гавриловны.
Неточные совпадения
— Да вот, как вы сказали, огонь блюсти. А то не дворянское
дело. И дворянское
дело наше делается не здесь,
на выборах, а там, в своем углу. Есть тоже свой сословный инстинкт, что должно или не должно. Вот мужики тоже, посмотрю
на них другой раз: как хороший мужик, так хватает земли нанять сколько может. Какая ни будь
плохая земля, всё пашет. Тоже без расчета. Прямо в убыток.
Во время же игры Дарье Александровне было невесело. Ей не нравилось продолжавшееся при этом игривое отношение между Васенькой Весловским и Анной и та общая ненатуральность больших, когда они одни, без детей, играют в детскую игру. Но, чтобы не расстроить других и как-нибудь провести время, она, отдохнув, опять присоединилась к игре и притворилась, что ей весело. Весь этот
день ей всё казалось, что она играет
на театре с лучшими, чем она, актерами и что ее
плохая игра портит всё
дело.
И, может быть, я завтра умру!.. и не останется
на земле ни одного существа, которое бы поняло меня совершенно. Одни почитают меня
хуже, другие лучше, чем я в самом
деле… Одни скажут: он был добрый малый, другие — мерзавец. И то и другое будет ложно. После этого стоит ли труда жить? а все живешь — из любопытства: ожидаешь чего-то нового… Смешно и досадно!
Но
дело было темно, земскую полицию нашли
на дороге, мундир или сертук
на земской полиции был
хуже тряпки, а уж физиогномии и распознать нельзя было.
— Лучше всего вы это посмотрите. Впрочем, во всяком случае, — продолжал он весьма добродушно, — будьте всегда покойны и не смущайтесь ничем, даже если бы и
хуже что произошло. Никогда и ни в чем не отчаивайтесь: нет
дела неисправимого. Смотрите
на меня: я всегда покоен. Какие бы ни были возводимы
на меня казусы, спокойствие мое непоколебимо.