Неточные совпадения
Живет заволжанин хоть
в труде, да
в достатке. Сысстари за Волгой мужики
в сапогах, бабы
в котах. Лаптей видом не видано, хоть слыхом про них и слыхано.
Лесу вдоволь, лыко нипочем, а
в редком доме кочедык найдешь. Разве где такой дедушка есть, что с печки уж лет пяток не слезает, так он, скуки ради, лапотки иной раз ковыряет, нищей братье подать либо самому обуться, как станут его
в домовину обряжать. Таков обычай: летом
в сапогах, зимой
в валенках, на тот свет
в лапотках…
Заволжские поместья принадлежат лицам знатным, что,
живя в столице либо
в чужих краях, никогда
в наследственные
леса и болота не заглядывают.
— Куда ж ему
в зятья к мужику идти, — сказал Матвей, — у него, братец ты мой, заводы какие
в Самаре, дома, я сам видел; был ведь я
в тех местах
в позапрошлом году. Пароходов своих четыре ли, пять ли. Не пойдет такой зять к тестю
в дом. Своим хозяйством, поди, заживут. Что за находка ему с молодой женой, да еще с такой раскрасавицей,
в наших
лесах да
в болотах
жить!
За Волгой,
в лесах,
в Черной рамени, жил-был крестьянин, богатый мужик. У того крестьянина дочка росла. Дочка росла, красой полнилася. Сама белая, что кипень, волосы белокурые, а брови — черный соболь, глаза — угольки
в огне…
На другой день столы работникам и народу справлялись.
В горницах весело шел именинный пир. Надивиться не могли Снежковы на житье-бытье Патапа Максимыча…
В лесах живет,
в захолустье, а пиры задает, хоть
в Москве такие.
— Голытьба
в стары годы по
лесам жила,
жила голытьба и промеж полей, — начал Артемий.
— Самому быть не доводилось, — отвечал Артемий, — а слыхать слыхал: у одного из наших деревенских сродники
в Горах
живут [То есть на правой стороне Волги.], наши шабры [Соседи.] девку оттоль брали. Каждый год ходят
в Сибирь на золоты прииски, так они сказывали, что золото только
в лесах там находят… На всем белом свете золото только
в лесах.
—
В лесах, — подтвердил Артемий. — Никогда Господь солнечную молонью близко от жи́ла не пустит… Людей ему жалко, чтоб не загубить.
—
В лесах, говорит, золото лежит, ото всякого
жила далече, а которо место оно
в земле лежит, того не знает, — продолжал Патап Максимыч.
— Нельзя
в лесах иначе
жить, — отвечал Стуколов. — С большой опаской здесь надо
жить… потому глушь; верст на десять кругом никакого жилья нет. А недобрых людей немало — как раз пограбят… Старцы же здешние — народ пуганый.
— Что, отец Михаил, скучно, чай,
в лесу-то
жить? — спросил Патап Максимыч у игумна.
Ведь я, любезненькой мой, пятьдесят годов
в здешних-то
лесах живу.
Они
живут не только
в разбросанных по
лесу зимницах и кельях, но иногда целыми деревеньками, не зная ни ревизий, ни податей и никаких повинностей.], иль на славном по всему старообрядству Иргизе, или
в лесах Керженских-Чернораменских?..
—
Леса там большущие — такая палестина, что верст по пятидесяти ни
жила, ни дорог нету, — разве где тропинку найдешь. По этим по самым
лесам землянки ставлены,
в одних старцы спасаются,
в других мужики мягку деньгу куют… Вот что значит Ветлуга… А ты думала, там только мочалом да лубом промышляют?
— То-то и есть: толстó звонят, да тонкó едят… — примолвил Дементий. — У нас по
лесам житье-то, видно, приглядней московского будет, даром что воротáми
в угол
живем. По крайности ешь без меры, кусков не считают.
— Какое у нас пение, — молвила Манефа, —
в лесах живем, по-лесному и поем.
— Как по падении благочестия
в старом Риме Царьград вторым Римом стал, так по падении благочестия во святой Афонской горе второй Афон на Иргизе явился, — говорил красноглаголивый Василий Борисыч. — Поистине царство иноков было…
Жили они беспечально и во всем изобильно… Что земель от царей было им жаловано, что лугов,
лесу, рыбных ловель и всякого другого угодья!.. Житье немцам
в той стороне, а иргизским отцам и супротив немцев было привольней…
— Зачем, матушка, ропотом Бога гневить? — молвил Василий Борисыч. —
Живете вы, слава Богу,
в здешних
лесах тихо, безмятежно, никакого касательства до вас нет…
И
жил отец Софонтий
в здешних
лесах немалое время, право правяще слово истины…
Запустело место, где
жил отец Софонтий, куда сходились на соборы не только отцы с Керженца и со всего Чернораменья, но даже из дальних мест, из самой зарубежной Ветки. Запустело место, откуда выходили рьяные проповедники «древлего благочестия»
в Прикамские
леса, на Уральские бугры и
в дальнюю Сибирь… «Кержаками» доныне
в тех местах старообрядцев зовут,
в память того, что зашли они туда с Керженца, из скитов Софонтьева согласия.
Жила-была
в лесу бабушка Маланья, древняя старуха.
— А посмотреть бы вам, Михайло Васильич, каково народ по тем местам
живет, где целу зиму на гумне стоят скирды немолоченные, — сказал на то Василий Борисыч. — По вашим
лесам последний бедняк человеком
живет, а
в степных хлебородных местах и достаточный хозяин заодно со свиньями да с овцами.
— Что ж нейдете пустынничать, коли так
леса полюбились вам? — лукаво улыбаясь, молвила Фленушка. — Вон там, подальше отсюдова,
в Поломе, старцы отшельники век свой
в лесу живут, с утра до ночи слушают, как птички распевают. И вам бы к ним, Василий Борисыч.
До того улангерские келейницы
жили верст за сто оттоле
в лесах Унженских; там у них был скит большой и богатый.
В этих местностях до расхищения казенных
лесов, бывшего
в пятидесятых годах,
жило немало пустынников.], и только
в молитвах и посте подвизался, что сподобился общения со невидимыми грешному миру святыми отцами Нестиарской обители [Озеро Нестиар на левой стороне Керженца среди глухого
леса.].
— Что ж рассказать-то? Старость, дряхлость пришла, стало не под силу
в пустыне
жить. К нам
в обитель пришел, пятнадцать зим у нас пребывал. На летнее время, с Пасхи до Покрова, иной год и до Казанской,
в леса удалялся, а где там подвизался, никто не ведал. Безмолвие на себя возложил,
в последние десять лет никто от него слова не слыхивал. И на правиле стоя
в молчании, когда молился, губами даже не шевелил.
Любы Земле Ярилины речи, возлюбила она бога светлого и от жарких его поцелуев разукрасилась злаками, цветами, темными
лесами, синими морями, голубыми реками, серебристыми озера́ми. Пила она жаркие поцелуи Ярилины, и из недр ее вылетали поднебесные птицы, из вертепов выбегали лесные и полевые звери,
в реках и морях заплавали рыбы,
в воздухе затолклись мелкие мушки да мошки… И все
жило, все любило, и все пело хвалебные песни: отцу — Яриле, матери — Сырой Земле.
Пробираясь околицами, добралась она до
лесов Керженских, Чернораменских и здесь на Каменном Вражке была встречена своим «малым стадом» — теми девицами, что
жили с ней
в Гуслицах.